10-12-2015 Иван Крылов 9628

Народно-разговорные элементы в языке басен И.А. Крылова

Г.Я. Салима

I. Лексика

1. Народные слова без специальной, стилистической функции

Вводя в литературную речь народную лексику, Крылов обогащал этим литературный язык. Он смело ставил простое народное слово рядом с литературным, книжным его синонимом. Как правило, в крыловских конструкциях этого рода простонародное слово разъясняется, как бы переводится общепринятым словом, литературным; и таким образом утверждается в системе литературного языка. Таковы:

«Наш молодец в кручине и в печали» («Пастух»); «Вдруг захирел, завял почти до половины» («Василёк») ; «На белку в колесе зевал он (народ) и дивился» («Белка»); «Так я крушуся и жалею...» («Чиж и Еж»); «Тот завсегда ...упрямей и вздорней» («Щука и Кот»); «Был другом выручен, избавлен...» («Собака, Человек, Кошка и Сокол»); «Чём нравом кто дурней, тем более кричит и ропщет на людей» («Волк и Кукушка») и др.

Крылов включает в строй своей литературной речи простонародное слово часто и без сопровождения его литературным синонимом: в этих случаях он предпочитает почему-либо употребить именно простонародное слово, а не литературный его синоним. Очевидно, простое, не книжное слово лучше укладывается в разговорно-обиходный стиль басни, тогда как книжный вариант вызвал бы нарушение этого стиля.

Примеры:

«Сырный дух лису остановил» («Ворона и Лисица»); «Он выступкой: пошёл игривой» («Конь и Всадник»); «Отведай сунуться к друзьям» («Крестьянин в беде»); «На укоризны мы Фортуне тароваты» («Фортуна в гостях») и др.

Во времена Крылова эти слова были употребительны в нормированной разговорной речи, в пределах которой они были стилистически более или менее нейтральными, в то время как их книжные синонимы представляли собой, принадлежность «высокого штиля».

Обогащает Крылов, русский литературный язык, и конкретно-бытовой лексикой, многочисленными словами, обозначающими реалии народного быта, неизбежными в жанре басни. Таковы: заступ, топор, соха, подойник и др. Примеры:

«Чем лучше: заступом их взрыть, сохой иль плугом» («Огородник и Философ»); «Крестьянин, заводясь домком, купил на "‘ярмарке подойник и корову («Крестьянин и Разбойник»); «Мужик, избу рубя, на свой топор озлился» («Крестьянин и Топор»).

Есть у Крылова категория и более грубых слов, каковы: навоз, навозна куча, помои, сор и т. п. Примеры:

«Навозну кучу разрывая, петух нашёл жемчужное зерно» («Петух и Жемчужное зерно»); «Свинья... вокруг конюшен там и кухонь наслонялась; в сору, в навозе извалялась; в помоях по уши досыта накупалась...» («Свинья»),

Крылов черпал из народного языка и слова для выражения отвлечённых понятий. Эти слова он смело включал в контекст литературно-книжный. Обычно такой приём наблюдается в текстах авторской (главным образом морализующей) речи. Примеры:

Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна;
Но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок. («Ворона и Лисица».)

Слово прок имело в старину очень конкретное значение — остаток. Позднее это слово употреблялось и в другом значении, но тоже конкретном: впрок, на прок — на остальное время, на будущее, навсегда. У Крылова это слово употреблено в более отвлечённом смысле, тоже известном в народном языке: не впрок — не на пользу. Таково же: «Кого нам хвалит враг, в том, верно, проку нет» («Лев и Барс»).

С разбором выбирай друзей.
Когда корысть себя личиной дружбы кроет —
Она тебе лишь яму роет. («Роща и Огонь»)

Слово корысть означало в старину: добыча, приобретение. У Крылова и это слово звучит более отвлечённо: корысть здесь означает желание «покорыстоваться», «поживиться», и отвлечённость эта также создаётся окружением других отвлечённых понятий, каковы: личина, дружба и т. п.

Более отвлечённое значение приобретают и слова толк, толки в следующих примерах:

К несчастью, то ж бывает у людей:
Как ни полезна вещь,—цены не зная ей,—
Невежда про неё свой толк всё к худу клонит! («Мартышка и Очки».)

Слово толк здесь равно понятию «мнение», «суждение».

Невежды судят точно так:

В чём толку не поймут, то всё у них пустяк. («Петух и Жемчужное зерно».)

Слово толк означает здесь «смысл», «значение».

И ведайте, народы, вы,
Что мнимых мудрецов, кощунства толка смелы. («Безбожники».)

Слово толки здесь дано в сравнительно более конкретном значении: толки — «суждения», «споры».

Так в разных оттенках значений употребляются у Крылова народные слова, используется многозначность слова. Этим Крылов обогащает литературный язык, не лишая его при этом нужной нормированости.

2. Оценочная функция простонародных слов

Крылов часто использует обиходно-разговорную лексику как средство прямой авторской оценки тех или иных явлений. Способы выражения авторской оценки у Крылова очень разнообразны. Он умел увеличить выразительную силу слова, употребляя для этого различного характера лексику.

а) Фамильярная лексика, бранные слова выражают прямую оценку, авторское суждение. Примеры:

Тут без хвоста моя пустилась дура («Лиса»); Дерут, а толку нет («Квартет»); Такую дичь несёт, что уши вянут («Мешок»); Из кожи лезут вон («Лебедь, Щука и Рак»); С натуги лопнула и околела («Лягушка и Вол»).

Иногда, например в басне «Муха и Дорожные», даётся особое нагнетание оценочной лексики. Здесь оценочно всё: слуги гуторят вздор и плетутся, а не идут; учитель шушукает, а не разговаривает. Оценочная функция обиходных слов здесь несомненна.

Так же выражена оценка и в описании бестолковой деятельности мухи: вступилась, ну жужжать во всю мушину мочь, вокруг повозки суетится, то под носом юлит у коренной, то лоб укусит пристяжной... или, оставя лошадей, и вдоль и поперёк шныряет меж людей; ну, словно откупщик на ярмарке хлопочет.

Такое же нагнетание оценочной обиходно-разговорной лексики и в басне «Свинья»: Свинья на барский двор когда-то затесалась; вокруг конюшен там и кухонь наслонялась; в сору, в навозе извалялась; в помоях по уши досыта накупалась... Завершается этот ряд слов эмоционально-отрицательной лексики народным ироническим выражением: И из гостей она домой пришла свинья свиньей, в котором переносное значение совпало с прямым.

Благодаря этому или иному явлению Крылов выражает иногда хотя и сниженной лексикой, но не прямой бранью, как в некоторых из вышеприведённых примеров, а тоньше, прикрытее. Из целого ряда имеющихся в русском языке синонимов Крылов выбирает именно это, сниженное слово. Таковы:

А Васька всё-таки курчонка убирает («Кот и Повар»); Лев убирал за завтраком ягнёнка («Волк и Лев»); Наш Федюшка сам вверху каштаны убирал («Два мальчика»); У льва из-под когтей кусочек урвала («Волк и Лев»); С барана пастухи его (воронёнка) чинненько сняли, а чтобы он не мог летать, ему все крылья окарнали («Воронёнок»); Нет угомона на старуху («Госпожа и две служанки»); Сказал и в тёмный лес ягнёнка поволок («Волк и Ягнёнок»); Голодный Волк тащится («Волк и Лисица»); От радости в зобу дыханье спёрло («Ворона и Лисица»).

Примеров на употребление такого рода эмоциональной народной лексики у Крылова очень много. Таковы:

Как водится, пошли догадки, чем в милость втёрся слон («Слон в случае»); Напрасно полесу стрелок потом таскался («Охотник»); А тут что ни продаст, ни купит, барыш на всём большой он слупит («Фортуна в гостях»); Что даст обед, что сходит на поклон — иль чин, иль место схватит он, посмотришь, у него деревня, дом и дача («Фортуна в гостях»),

В некоторых случаях Крылов ещё более искусно прячет свою оценку событий и явлений. Так, иногда под видом похвалы даётся автором отрицательная оценка, лукавая похвала звучит иронически. Например: О, Тришка малый не простой! Обрезал фалды он и полы., наставил рукава, и весел Тришка мой. («Тришкин кафтан»); Красавицы сошли, — говорит Крылов об обезьянах в басне «Обезьяны»; Отколе, умная, бредёшь ты, голова? — говорится об осле («Лисица и Осёл»); Серый рыцарь мой — о волке («Волк и Лисица»); красно-хитро-сплетённо слово — оценка красноречия осла в басне «Парнас». Там же: Коль нет в чьём голосе ослиного приятства, не принимать тех на Парнас.

г) Иногда просторечный синоним в баснях Крылова не заключает в себе оценки, а лишь усиливает эмоциональность изложения, подчёркивает живость событий. Например:

Тут ахнул царь и весь звериный свет («Воспитание Льва»); Сапожник бился, бился и, наконец, за ум хватился: бежит с мешком к откупщику («Откупщик и Сапожник»); Не стало бедным девкам мочи («Госпожа и две служанки»); Ан, тут тихонько шасть к брамину в келью надзиратель («Напраслина»); Он ни гу-гу... («Три мужика»).

3. Обиходно-разговорная лексика как средство создания комического

Крылов часто употребляет то или иное простонародное слово в новой функции — иронической. Это наблюдается главным образом в жанрах повествовательных. Грубое простонародное слово включается Крыловым в подчёркнуто книжный текст («высокий штиль») и вследствие этого подвергается переосмыслению, выступает в новой стилистической функции, становится средством создания иронии, комического.

Прослеживается у Крылова несколько приёмов сопоставлений книжных и обиходных понятий в создании иронического высказывания.

а) Ироническое значение слова создаётся непосредственным соединением разностильной лексики: в книжное окружение вводится грубое, фамильярное слово; неожиданность, необычность такого сочетания и создаёт комизм, иронию. Например:

Летит к ним с шумом царь с небес
И плотно так он треснулся на царство,
Что ходенём пошло трясинно государство («Лягушки, просящие царя».)

Здесь книжные слова царь, царство, государство, с небес сочетаются с простонародными треснулся, ходенём, трясинно. Образуются очень необычные сочетания, так как в непосредственное соседство поставлены такие совершенно разностильные слова, как плотно треснулся на царство, трясинно государство, болотная держава и др. Здесь совершенно по-новому зазвучали эти сниженные обиходные слова: они становятся принадлежностью литературной речи, средством остроумия, и кажется, что без этих слов речь в басне не была бы столь убийственно насмешливой, бичующей. Таковы же и следующие примеры:

Вот пуще прежнего и кваканье и стон,
Чтоб им Юпитер снова пожаловал царя иного.
С утра до. вечера их царь по царству ходит
И всякого, кого ни встретит он,
Тот час засудит и — проглотит.
На жителей болот приходит, чёрный год.(«Лягушки, просящие царя»)

И стал Осёл скотиной превеликой
Что мой ушастый Геркулес пораспугал было весь лес («Осёл».)

Но с умыслу ль или, имея дел беремя, В такое хлопотливо время Тучегонитель оплошал («Осёл»).

А ты осла назначь: он знатного же чина, И, к слову молвить здесь, Куды он у тебя завидная скотина!(«Лев и Барс».)

б) Создание комического достигается торжественным, книжным описанием мелких, обыдённых явлений. Примеры:

Что царь на диво был им дан: .
Не суетлив, не вертопрашек.
Степенен, молчалив и важен;
Дородством, ростом — великан.
Ну, посмотреть, так это чудо!
Одно в царе лишь было худо:
Царь этот был осиновый чурбан. («Лягушки; просящие царя».)

Книжное, многословное описание достоинств этого царя (ср. церковнославянское вертопрашен) заканчивается сниженным и даже бранным осиновый чурбан. Это стилизованное описание «чурбана-царя» усиливается последующим употреблением архаических: сначала, чтя его особу превысоку, с преданностью и т. п.

В басне. «Воронёнок» словом подвиг названо тоже сниженное, глупое действие жадного воронёнка: «Изладясь, на него (на барана) спустился и в шерсть ему, что силы есть, вцепился...И кончил подвиг тем, что сам попал в полон».

Наблюдается и обратное явление: сниженное, реалистическое, описание каких-либо высоких (по видимости) событий. Таково, например: «Уж божьего ль боится он суда, иль просто трусит разориться». («Откупщик и Сапожник»). Здесь сопоставляются параллельные ряды двух разных стилей: рядом с высоким божьего суда боится — просто трусит разориться.

Из приведённого беглого очерка лексики басен Крылова видно, что употребление в его баснях слов, почерпнутых из народного языка, почти во всех случаях функционально оправдано. Показательно, что слов, не укладывающихся в нормы Тогдашнего общепринятого языка, у Крылова сравнительно немного.

Л.А. Булаховский очень верно сказал о Крылове: «Крылов дал первый художественному русскому языку специфически-национальную направленность. Он не изучал русских фразеологизмов, не собирал русских идиом с интересом диалектолога или стилиста пуристического направления, — он знал русский язык из самой многообразной жизни».

II. Композиция. Стиль

В приёмах сатирической речи глубоко народно у Крылова лукавое остроумие. Как оно выражается?

Здесь прежде всего следует отметить приём нарушения логического соответствия, когда главное, значительное представлено как пустяк, как мелочь. Например: Он рад бы в первые тут прыгнуть ворота, да то лишь горе, что все ворота на запоре («Волк и Кот»).

Излюбленным приёмом у Крылова является противопоставление. Этот приём разнообразится Крыловым до бесконечности.

Противопоставляются, например, отдельные слова, антонимы:

У сильного всегда бессильный виноват («Волк и Ягнёнок»); В природе и в чинах высокость хороша; но что в ней прибыли, когда низка душа? («Осёл»); И, давши только блеск пустой, бесславья не навлечь им вместо славы(«Червонец»); Послушай-ка, сосед, ты сер, а я, приятель, сед, и волчью вашу я давно натуру знаю («Волк на псарне»); Что сходит с рук вора, за то воришек бьют(«Воронёнок»).

В целях создания резко иронической речи, сатиры Крылов. использует этот же приём противопоставления, но противопоставляются здесь уже не отдельные слова, а различные стили высказывания, пародируется «высокий слог». Естественно, что этот приём наблюдается только в отношении отрицательных персонажей и явлений. Например, в басне «Дуб и Трость» выведен отрицательный персонаж_;— сильный мира сего, чванливый Дуб. Все описание, связанное с ним, дано напыщенной, некрыловской речью: «Вдруг мчится с северных сторон и с градом, и с дождём, шумящий аквилон... Бушует ветр, удвоил силы он, взревел и вырвал с корнем вон того, кто небесам главой своей касался и в области теней пятою упирался». Здесь мы видим явно чуждое басенному языку Крылова мифологическое аквилон, архаизированные варианты слов ветр, главой; иностильна и сама фразеология: пятою упирался в области теней, касался небесам главой своей. Здесь даже имеет место архаическое беспредложное управление: касался небесам. То, что перед нами стилизация, а не крыловский язык, видно из сопоставления в этой же басне с другим стилем, простым, обычным: наряду с вдруг мчится с северных сторон и с градом, и с дождём шумящий аквилон видим Дуб держится, к земле Тростиночка припала.

В басне «Обоз» первый персонаж («добрый конь») описан обычным языком, не стилизованным, отрицательный же персонаж — иронически, книжно: Тут, выгнувши хребет и понатужа грудь... Видна насмешка и в чрезмерной книжности следующих стихов: Одобрили Ослы ослово красно-хитро-сплетённое слово, а рядом Крылов даёт сопоставление с своим обычйым стилем: И новый хор певцов такую дичь занёс, как будто тронулся обоз, в котором тысяча немазанных колёс» («Парнас»). Ср. в басне «Мор зверей»:

- О, други! — начал Лев:—по множеству греховПодпали мы под сильный гнев богов; Так тог из нас, кто всех виновней боле, Пускай по доброй воле Отдаст себя на жертву им!Быть может, что богам мы этим угодим, И, тёплое усердье нашей веры Смягчит жестокость, гнева их.

В высоком стиле выдержаны и другие речи на совете зверей, им противопоставлена авторская речь, сниженная, обиходная: Приговорили— и на костёр Вола взвалили. Простонародна и речь вола: Кормы нам были худы.

Встречаются вбаснях грамматически оформленные противопоставления, логически, однако, совершенно не оправданные. Например:

По шкурке так и быть возьмите; а больше их (овец!) не троньте волоском («Слон на воеводстве»).

Или ещё:

Вот эта часть моя по договору, вот эта мне, как льву, принадлежит без спору; вот эта мне за то, что всех сильнее я; а к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет, тот с места жив не встанет («Лев на ловле»).

Так выражается ирония, беспощадная насмешка, оценка явлений. Так Крылов срывает маски с жадных и бессовестных лицемеров, ханжей, плутов.

Противопоставляются в баснях и сюжетные планы, дается как бы композиционное противопоставление.

Всякая басня, как известно, имеет два плана: басня — аллегория, следовательно, она имеет как прямой, частный, так и переносный, более общий (социальный) смысл. Обычно этот второй план выявляется в нравоучении, в авторском разъяснении, сентенции.

У Крылова тоже есть этого рода басни: в них чётко противопоставляется сказка-аллегория и ключ к ней (морализующая сентенция). Такова, например, басня: «Прохожие и Собаки». Но рядом с ними особую славу Крылова составляют басни без нравоучительного вывода, в которых, однако, идея, сатира, заключённая в них, так прозрачна, так очевидна, что не разгадать её нельзя.

Возьмём для примера басню «Волк и Ягнёнок». Основная тема дана в заглавии: «волк» — выразитель алчности н насилия, «ягнёнок» - символ беззащитности. Таким образом, уже здесь подчёркивается основная коллизия: столкновение сильного и слабого, в котором у сильного всегда бессильный виноват. Её решение выражены здесь с самой предельной ясностью противопоставления сюжетных частей, которое дано в двух планах: в образах (двух животных) и в обобщении при помощи отвлечённой лексики — сильный и бессильный.

Лексическая особенность конкретного, образного плана, данного в заглавии, отличается исключительной выразительностью. Образ волка обычно всегда ассоциируется с жадностью: Что волки жадны, всякий знает. Овцу (и, следовательно, её детёныша-ягнёнка) также принято считать образцом кротости, покорности, беспомощности (нет у них ни клыков, ни когтей, ни ловкости, ни силы). Волк и Овца — это даже антонимы. (Ср. Волк в овечьей шкуре, Волки и Овцы и т. д.). Во втором плане, отвлечённом, антонимичность (противоположность) понятий выражается грамматическими средствами, например приставкой без:сильный и бессильный.

Вся басня написана в двух намеченных выше планах, причём первый план (образный) есть как бы форма второго. В нём всё конкретно. Образ ягнёнка, например, помещается в наиболее привычную для него рамку: лето, жаркий день, ручей, желание напиться и около тех мест голодный рыскал Волк.

Если бы последовательно проводился этот приём, то обобщения не получилось бы. Конкретные образы, правда, могли бы вызвать возможность понимания, в переносном смысле, но толкований было бы очень много. Крылов же стремился к тому, чтобы не только дать противопоставление двух моральных начал, но и определённым образом истолковать это противопоставление, подыскав параллельные явления в обществе. Перевод конкретных образов на язык общественный начинается с употребления в басне книжных слов, привычных только в речи о социальных отношениях: Но делу дать хотя законный вид и толк, кричит. Книжность этого стиля видна не только в лексике, но и в наличии деепричастного оборота. Здесь перевоплощение образа волка: насилие прикрывается желанием дать делу «законный вид и толк» — мотив уже чисто социальный. Затем следует прямая речь волка. Размеренная и закруглённая фраза представляет собой риторический вопрос, точнее ориентирует в распознавании этого социального типа, признаками которого является самоуверенность, наглость, совершенно очевидное стремление отсутствие правоты восполнить употреблением бранных слов: Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое мутить питьё моё с песком и илом? Ещё точнее определяется социальный облик волка в речи ягнёнка. Оказывается, волк имеет титул светлейший, его светлость. Ягнёнку свойственно употребление слов и оборотов из докладных записок или из круга униженного, подобострастного языка: Когда светлейший Волк позволит, осмелюсь я донесть, что ниже по ручью от светлости его шагов я на сто пью, и гневаться напрасно он изволит: питья мутить ему никак я не могу.

Когда исходный конкретный образ соотнесён с явлением социальным, автор вновь использует привычные детали: Вы сами, ваши псы и ваши пастухи, вы все мне зла хотите. Но теперь уже псы и пастухи воспринимаются только переносно, то-есть как социальное окружение ягнёнка. Только последнее в тёмный лес возвращает нас к началу басни, к конкретной образной ситуации (волк, ягнёнок, лес, ручей и пр.). Это необходимая деталь, локализующая конкретное действие. Локальные элементы здесь употребляются для-того, чтобы второе значение (переносное) не стало слишком очевидным, чтобы не утратилась специфика басни, её двуплановость.

Басня по своему характеру принадлежит к жанру нравоучительной литературы. Басня без тенденции, без нравоучения немыслима, и казалось бы что в такого рода литературе трудно быть художественно объективным, трудно удержаться от оценок. Однако великим мастерам это удаётся. Они знают меру. Так, оценка волка й ягнёнка сложилась у читателя только на основании изображённых действий, точка зрения автора выразилась в том мастерстве, с каким показаны поступки и речь зверей.

В басне «Щука» и совсем нет нравоучения, авторского комментария, сентенции, но точка зрения, оценка социальных явлений дана и здесь с неменьшей силой. Почему эта басня возможна без нравоучения? Потому, что и в ней социальный план дан в самом повествовании при помощи особой лексики (суд, судья, прокурор, указ, донос, улика, архив судебный) и фразеологии (для должного в порядке дел надзора им придана была Лиса за Прокурора...; не было в судьях лицеприязни...; виноватую предать позорной казни...; на том решили все согласно и т. п.). «Звериный реквизит» представлен тогда, когда эти звери уже социально осмыслены:

На Щуку подан в суд донос,
Что от неё житья в пруде не стало;
Улик представлен целый воз,
И виноватую, как надлежало,
На суд в большой лохани принесли.

В большой лохани— это значит с почестями. Вода в лохани для щуки — это те минимальные удобства, которыми сопровождают важного преступника в лицеприятном, несправедливом суде.

Локальные элементы («звериный реквизит») необходимы здесь, так как если бы щука пришла сама (а не принесли бы её в лохани) и за столом сидели бы судьи (а не паслись бы на лугу две клячи и пр.), то план социальный стал бы преобладающим и внутренняя форма была бы забыта. Тогда басня перестала бы быть басней, превратилась бы в памфлет. Поэтому, несмотря на лексику социальную, в басне изображается басенный мир зверей. И в дальнейшем изложении параллельно даются те же два плана, две взаимно связанные плоскости:

Судьи невдалеке сбирались;
На ближнем их лугу пасли;
Однакож имена в архиве их остались:
То были два осла,
Две клячи старые, да два иль три козла;
Для должного в порядке дел надзора
Им придана была Лиса за Прокурора.

Так удивительно тонко и остроумно сопоставляются Крыловым два содержания в баснях, и сопоставление это создаёт едкую сатиру, комическое. Недаром многие выражения стали пословицами, «крылатыми словами», проявлением национального остроумия и обличения. Таков и Тришкин кафтан; А ларчик просто открывался!; Слона-то я и не приметил! Что рыльце у тебя в пуху; Наделала синица славы, а море не зажгла; Полают, да отстанути многие другие.

Басни Крылова верно отражают национальный русский склад мысли и языка, ибо они опираются на традиции народного языка, народного искусства, народную мудрость. Этим и велик Крылов, за это и чтут его все русские люди. Эту любовь народа к Крылову предугадал ещё Белинский: «Число читателей Крылова беспрерывно будет увеличиваться, по мере увеличения числа грамотных людей в России... Со временем его будет читать весь народ русский. Это слава, это триумф! Из всех родов славы самая лестная, самая великая, самая неподкупная слава народная!».

Л-ра: Русский язык в школе. – 1951. - № 3. – С. 23-29.

Биография

Произведения

Критика