26-05-2016 Иван Шмелёв 2191

Художественные особенности раннего творчества И. Шмелёва (На материале рассказа «Пугливая тишина»)

Художественные особенности раннего творчества И. Шмелёва (На материале рассказа «Пугливая тишина»)

Капитан Т.А.

Творчество И.С. Шмелева (1873-1950) отчетливо делится на два периода: до- и послереволюционный. Но хотя свои лучшие произведения — «Богомолье» (1931—1948) и «Лето Господне» (1934—1948), совершенно удивительные по поэтичности, духовному свету, драгоценным россыпям слов — он написал в эмиграции, среди его произведений 1910-х годов также немало достойных войти в «золотой фонд» русской литературы: повести «Человек из ресторана» (1911), «Росстани» (1913), «Неупиваемая чаша» (1918), рассказы «Пугливая тишина» (1912), «Волчий перекат» (1913), «Забавное приключение» (1916) и др. Тем не менее в дореволюционной критике за И. Шмелевым прочно укрепилась репутация «бытописателя», связанная с попытками ограничить значение даже таких его произведений, как повесть «Человек из ресторана», лишь обилием любопытных бытовых подробностей. Обвиняя И. Шмелева в поверхностном «бытовизме», некоторые критики не принимали и характерную для большинства его произведений внешнюю беспристрастность и объективность повествования, лишенного зачастую даже малейшего намека на авторское вмешательство, а следовательно, и ярко выраженной идеи: мнение о И. Шмелеве как о писателе бестенденциозном было в свое время широко распространенным (рец. А. Ожигова, М. Левидова, А. Бурнакина и др.). Однако существовала и иная точка зрения, выраженная в статьях Н. Коробки, В. Львова-Рогачевского, А. Дермана, которые утверждали, что творчество И. Шмелева шире заурядного «бытовизма», что оно несет в себе глубокое содержание, не сводимое к простому воспроизведению деталей быта. Все же мнение, что в большинстве своих произведений 1910-х годов И. Шмелев оставался поверхностным «бытописателем», еще долго преобладало. Поэтому очень важно подчеркнуть, что быт не являлся для И. Шмелева самоцелью, — с присущей ему образностью и вместе с тем очень точно он оценивает эту черту своего творчества в письме к Л. Андрееву: «...как бы я ни взлетел, я не оторвусь от земли... везде стараюсь болеюще в душе тащить через осязаемые, видимые, простые и близкие формы... Отсюда через «быт», через бытие типичное, родное. Конечно, я не ищу быт как только быт... Солнце я люблю — ну и предпочту везде его отражение, пусть даже в луже от лошадей, чем в гастрономической трапезе. Ибо лужа может быть искусством, а трапеза никогда. Но, конечно, лужу я не потащу, как только лужу, через свою душу». На наш взгляд, в произведениях 1910-х годов И. Шмелев следует чеховским принципам отражения действительности: за бытовыми подробностями кроется глубокое содержание. Говоря словами А. Чехова, «люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни».

Таким образом, цель И. Шмелева — прежде всего показать реальную действительность, а уж затем искать в ней «скрытый смысл». Отсюда стремление выявлять смысл, «подоплеку» жизни вне фабулы. Не случайно И. Шмелева от большинства его современников — в первую очередь от А. Куприна, А. Серафимовича, В. Вересаева — отличает ослабленная сюжетность произведений. При этом следует подчеркнуть, что требование бессюжетности для И. Шмелева было связано с мыслью о внешней простоте и обыкновенности жизни, а внешняя обыкновенность жизнй — с ее внутренней многосложностью. Как отмечает М.М. Дунаев, в произведениях И. Шмелева отчетливо выделяются два плана: внешний, бытовой, и внутренний, отражающий истинную сущность жизни: «Писатель показывает жизнь как бы разделенной надвое: на видимое, каждодневное существование человека в сфере социальной обыденности и на жизнь духовную, которая почти никак не обнаруживает себя».

Порою жизнь «внешняя» и «внутренняя» существуют у И. Шмелева в рамках одного произведения обособленно друг от друга, развиваясь параллельно и почти не соприкасаясь. Характерный пример — рассказ «Пугливая тишина». Пересказать его содержание непросто. Автор изображает помещичью усадьбу и жизнь ее обитателей, но по мере развития действия ничего особенного как будто не происходит: в центре внимания писателя — человеческие характеры, отношения, тонко подмеченные нюансы поведения. Повествование распадается на отдельные эпизоды, а по сути заурядные бытовые зарисовки:

- корнет Павел Николаевич телеграммой сообщает отцу о своем приезде: «Началось к ночи, когда в усадьбе ложились спать. Залаял чуткий Бушуй, и садовник Прокл услыхал топот в аллее, лошадиный храп и чужой голос: «Телеграмма!»;

- на площадке под наблюдением фрейлин играют дети: «На площадке играли Лили и Мара... Они были маленькие, как большие куклы, светловолосые и голоногие, в легких рубашечках-безрукавках, теплые, солнечные. У них были чистые, как лесные ручьи, глаза, с синевой неба, и смотрел из глаз этих светлый, непотревоженный мир. И в топотанье ног по песку, и в голосках было легкое, как у птиц, и пахло от них солнцем и ветерком, как пахнут птицы»;

- корнет прогуливается по двору усадьбы: «Думая о своем и тревожно насвистывая, он прошел в сад... В задумчивости он остановился на площадке... Прошел в молоденькую березовую аллею за вишняком...»;

- Нюта кормит в хлеву свиней: «С сдержанным хрюканьем они ожидали, что вот та, которая по нескольку раз в день одна приходила к ним, даст им сейчас пойла. Неповоротливые и слепые, с заплывшими мордами, на которых, казалось, уже не было глаз, они очень зорко следили за всеми ее движениями»; или пугает в вишняке воробьев: «Посыпало треском и щелканьем, и из сада точно вытряхнули серую простыню»;

- работает в саду Прокл: «Старый Прокл ходил в вишняке, собирая с сучьев янтарную накипь. Тихо было в аллее, и в вишняке было тихо, и слышалось старческое покряхтыванье...»;

- вся семья пьет чай на террасе: «Молча и напряженно пили праздничный чай на террасе»;

- корнет стреляет в малиннике дроздов: «Корнет стоял на площадке, расставив ноги, и ждал, когда посыплет треском и щелканьем. Грозил пальцем суетливо-услужливой Нюте. Уверенно наводил, и серенькие комочки сыпались в траву, а синеватый полог вытягивался и таял»;

- резаки колют свиней: «Раздраженные борьбой, визгом и запахом крови, которая уже не просачивалась в напитавшуюся землю, а текла струйками от одного большого пятна с алым отблеском, резаки один за другим били под левую лопатку...»;

- корнет флиртует попеременно с фрейлен: «Он с кем-то столкнулся на боковой дорожке, услыхал: «Ах!» — узнал голос фрейлен. «Маленькая», — обнял за плечи и прижал...» и Нютой; «Поставил крынку на подоконник и вдруг, быстро закинув руку, обнял девочку. Она рванулась, но сильная рука не пустила ее. Стоя в сырой, полной росы крапиве, он смотрел в детское испуганное лицо, на маленькие побелевшие губы, прижимал и говорил тихо-тихо: «Ну, что? Ну, чего боишься?.. А?.. Маленькая... Я тебе ничего не сделаю».

На первый взгляд, объединяет эти, казалось бы, разрозненные бытовые зарисовки чисто внешний фактор — приезд Павла Николаевича, озабоченного необходимостью срочно заплатить по банковскому векселю тысячу рублей. Но на самом деле описываемые события группируются вокруг единого смыслового центра: все составляющие рассказ эпизоды автор выстраивает в единую линию посредством контрастного противопоставления мелкой и суетной жизни обитателей усадьбы и иного, невидимого, истинного, духовного существования человека. Психологические характеристики героев произведения, как всегда у И. Шмелева, складываются, казалось бы, из неочевидных, но вместе с тем очень точных деталей. При этом автор избегает давать какие-либо прямые оценки персонажам, постоянно используя прием косвенной характеристики, суть которого состоит в том, что писатель изображает своих героев через восприятие других персонажей, передает те впечатления, которые тот или иной герой производит на других (напр., Николай Степаныч о корнете: «...молодчик, который, изволите видеть, ка-ва-ле-риста изображает... на отцовской шее!». Прокл о корнете: «Эк зад-то наел, мать честная!..» и т. п.). Это позволяет не только (а часто и не столько) заострить, яснее увидеть те или иные черты, воспринимаемого лица, но и (иногда в большей степени) охарактеризовать лицо воспринимающее.

Такое одновременное освещение героя «извне» и «изнутри» приводит к объективно верному его изображению.

Так, известие о приезде сына не только не радует отца, но, напротив, едва его не убивает («Уехал нарочный, а в доме еще шумели. Потом Прокл рассказывает: «Беда как расстроился... Капли давали...» Прибежала на кухню горничная с тарелкой. «Льду велят скорей... У барина опять в голову стукнуло...». Реакция — для читателя — непонятная: дело в том, что ему еще не известна причина приезда Павла, а отец уже знает — он будет просить денег! Читатель вводится прямо в гущу событий, так, как если бы события развертывались сами на его глазах, — в этом яркая особенность повествовательного стиля И. Шмелева, который, как удачно отметил И. Ильин, — чьи труды, несомненно, выделяются из обширного списка работ о творчестве писателя, — приковывает к себе читателя с первых же фраз: «Он не проходит перед нами в чинной процессии и не бежит, как у иных многотомных романистов, бесконечным приводным ремнем. Мало того, он не ищет читателя, не идет ему навстречу, стараясь быть ясным, «изящным», «увлекательным». Он как будто даже не обращает внимания на читателя — говорит мимо него, так, как если бы его совсем и не было. Читатель мгновенно чувствует, что здесь не в нем дело, что он «не важен»: с ним не заговаривают («любезный читатель!»), как бывало у Тургенева; его не заинтриговывают, как у Лескова; его не поучают, как любил Л.Н. Толстой; ему даже не повествуют, как делал Чехов. — Нет, при нем что-то происходит, и ему вот случайно посчастливилось присутствовать...».

Изначальная ситуация в рассказе И. Шмелева проясняется постепенно и как бы без участия автора: «проявление» текста осуществляется в воображении читателя, функцию проявителя выполняет стиль, — вполне оценить его прозу можно лишь при условии настороженно-бережного, активного чтения, приближающегося к сотворчеству. Описывая внутреннее состояние Николая Степаныча на утро следующего дня после получения телеграммы («К чаю Николай Степаныч вышел хмурый и желтый. Оглянул с террасы вишняк с тучей воробьев, фыркнул и сказал к двери: «Не знаю, чего у нас больше, — вишен или воробьев?!», И. Шмелев уже вводит косвенным образом мотив скупости в его самохарактеристику, а брошенная им в сердцах фраза, что «только дураки посылают телеграммы, когда лошадей на станции сколько хочешь. Корнетская подлая замашка!», содержащая прямой упрек сыну в излишней расточительности, — не только лаконично (и вместе с тем исчерпывающе!) характеризует образ жизни корнета, но и дает еще одно косвенное указание на скупость Николая Степаныча как определяющую черту его характера. Решение продать свиней, чтобы спасти сына («Под судом меня не увидите...»), приходит импульсивно и действует на душу Николая Степаныча очищающе («Стало всем так легко, что Николай Степаныч даже сам ходил потрясти пугалки, разыскивал воробьиный наклев и шутил: «Каковы канальи!», но по закону компенсации («принцип маятника») присущая ему скупость берет вверх: в конце концов он все свои силы отдает борьбе с воробьями — лейтмотивная деталь, подчеркивающая мелочность его характера: «В полном солнце дремал вишняк, вспугиваемый неумолкающим сухим треском. Николай Степаныч-решил принять наконец меры. Вызвал «негодную лентяйку» и строго-настрого наказал заниматься только одним делом — пугать воробьев. А сам сидел на террасе и наблюдал. И когда замечал, что опять налетают с тополей, высовывал закутанную в мокрое полотенце голову через путаную листву хмеля и сердито-кричал: «Ну?!».

Следует отметить, что прием косвенной характеристики героев широко применяется И. Шмелевым на протяжении всего повествования, как бы подменяя авторский комментарий. В свою очередь, использование несобственно-прямой речи, органически сливающейся с авторским повествованием («Корнетская подлая замашка» и др.), способствует не только усилению выразительности, но и помогает писателю, с одной стороны, глубже проникнуть в психологию и переживания героя, характер которого раскрывается «изнутри», а с другой стороны, за счет устранения из повествования прямого авторского голоса и сближения точек зрения героя и автора, придать мыслям, настроениям, переживаниям героя объективный характер.

Пожалуй, центральное место в рассказе «Пугливая тишина» занимает эпизод, связанный с колкой свиней — не случайно, для него отводится целых три главы (VII—IX), но ключевую роль в понимании символического смысла рассказа, на наш взгляд, играет соотносящийся с ним фрагмент из четвертой главы, где описывается «жизнь - не жизнь», а скорее существование свиней. («Как огромные, налитые салом, зыбкие колбасы лежали они по шести в двух стойлах, уткнув широкие розовые пятаки в подстилку или бока соседей... Эти колбасы, эти розовые туши, равные в плечах и задах, за всю свою недолгую жизнь видели только светлые куски отдушин, бока и спины и золотые полосы, протягивавшиеся над ними. Ждали одного только, что вот отодвинется темная стена, и будет новый, большой и светлый кусок, кусок неба, которого они не знали, и придет та, которой они по-своему радовались. Эта звонкая и веселая, которая покрикивала на них, болтала и напевала, шлепала по спине, почесывала за ушами, прыгала и вертелась, плескала пойло и на­ливала полные корыта.. А за темной стеной шла светлая божья жизнь, незнакомая жизнь, откуда иногда налетала золотенькая пчелка, металась в прокисшей полутьме и опять уносилась со звоном в светлый пролет двери»), — вызывающее прямые ассоциации со столь же пустым, никчемным существованием (не жизнью!) обитателей усадьбы. Писатель как будто вводит читателя в своеобразный обман: предлагает ему заурядную бытовую сценку, которая в конечном счете оборачивается символическим отображением всей жизни.

Особую роль для понимания авторской позиции в рассказе И. Шмелева играют многочисленные пейзажные зарисовки. Природу И. Шмелев изображает несколькими штрихами — по-чеховски — но вместе с тем всесторонне, в неисчерпаемом богатстве красок, запахов, звуков («Как осыпанный кровяным градом, ширился и тянулся к земле вишняк. Млел в тишине и солнце. Вспыхивало в нем загорающимся рубином, трепетным и сквозным, и черным глянцем начинающих поспевать вишен...»; «А солнце начинало коситься за вишняк, и на площадку стали дотягиваться остренькие синеватые тени. Запахло цветами. Табак и ночная красавица как будто только сейчас проснулись от треска, приоткрыли белые глаза и стали дышать»). Для обитателей усадьбы красота природы как будто открыта, но они, всецело поглощенные бытом, ее не замечают, — на этом И. Шмелев постоянно акцентирует внимание читателей: «Еще утром распустился красный мак на круглой клумбе, понежился до полудня и осыпался, потревоженный пчелами и никем не замеченный...»; «А чижи за окном шумно радовались ясному дню, но корнет не слыхал их. До них ему не было никакого дела, так же, как и им не было ни малейшего дела до того, что этому вот корнету, доброму и красивому малому, очень нужна тысяча рублей...». Таким образом, идеал писателя - апофеоз «живой жизни»: жизнь среди природы, в близости к ней, к ее первозданной мудрости, — то, в чем он видит смысл истинного человеческого существования, оказывается недоступным для героев рассказа «Пугливая тишина». И в этом, по мысли писателя, — трагедия современного человека.

Л-ра: Русский язык и литература в учебных заведениях. – 2003. - № 2. – С. 44-46.

Биография

Произведения

Критика


Читати також