03-06-2016 Владимир Маяковский 4829

Характер иронии в лирике Маяковского 20-х годов

В.З. Табарев

В историко-литературном плане ирония Маяковского как одно из средств раскрытия особенностей лирического героя его поэзии — закономерное продолжение традиций русской и мировой классики, где разными оттенками сверкает политически устремленная ирония Вийона, Вольтера, Байрона, Гейне, Лермонтова. Ирония Франсуа Вийона расшатывала позиции аристократии и возвышала людей «дна». Ирония Вольтера издевалась над клерикалами и пробуждала умы к будущей Великой Французской революции. Ирония Байрона подтачивала основы всякого насилия. Ирония Гейне возбуждала ненависть к филистерству. Ирония Лермонтова разоблачала душевный холод и трусость поколения 30-х годов XIX в. в России. Ирония Маяковского, сметая рутину старого собственнического мира, помогала созидать социалистическое государство.

Ирония Маяковского — явление многозвучное и многомерное. Нам бы хотелось затронуть лишь один аспект иронии поэта — ее созидательный характер, оказавший значительное влияние (в системе художественно-выразительных средств поэта) на становление метода социалистического реализма.

Созидательный характер иронии Маяковского — факт, казалось бы, неоспоримый. Но в литературе о Маяковском этот вопрос недостаточно изучен. Можно привести лишь несколько веских высказываний об иронии пролетарского поэта. Например, у Д. Максимова читаем: «... ирония, как эмоционально ослабленная форма комизма, была несоизмерима с мощью отрицания у Маяковского. Поэтому она направлялась им не на зло как таковое, а на те косные формы, которые связаны с высокими ценностями жизни и культуры. Иными словами, ирония Маяковского — не столько спутник его отрицания, сколько спутник его утверждения».

Цель данной статьи показать это ведущее начало иронии утверждения на примерах лирики Маяковского 20-х годов.

Примечательна с точки зрения рассматриваемого вопроса стихотворная песня-пьеса «Всем Титам и Власам РСФСР» (1920). Сложнейший политический вопрос о союзе города и села автор решает в иронически-шуточном плане, в полусказочной, полубасенной манере. Ирония, обращенная к собственнической жилке крестьянина, незлобива, тактична. Трагикомический конец глупого Тита, который не дал рабочим хлеба, служит отправным толчком к пафосу иронического финала:

Ясней сей песни нет, ей-ей, кривые бросим толки.

Везите, братцы, хлеб скорей, чтоб вас не съели волки.

Ирония выигрывает и от сказочного зачина, и от общей фольклорной тональности, и от непритязательного стихотворного размера (чередование четырехстопного и трехстопного ямба).

Ратуя за новаторство в поэзии, пропагандируя творческий подход к достижениям классики, Маяковский в пылу полемики часто иронизировал над собратьями по перу. И очень важно понять, что характер такой иронии не имеет ничего общего с насмешкой.

С подобной иронизацией мы встречаемся в стихотворении «О поэтах» (1923), где Маяковский использует прием перефразировки пушкинского «Пророка»:

С локтями голыми.
Но денно и нощно
жгут и жгут
сердца неповинных людей «глаголами».
Написал.
Готово.
Спрашивается — прожег?
Прожег!
И сердце и даже бок.
Только поймут ли поэтические стада,
что сердца
сгорают —
исключительно со стыда.

«Поэтическим стадам» не следует обижаться на автора: ведь ратует Маяковский, как об этом он напишет позже, за «поэтов хороших и разных». И тем, кто еще не желает творчески относиться к классическому наследию, автор «выписывает рецепт».

Укажем на любопытную особенность: ирония созидательного начала у Маяковского часто соседствует или даже переходит в юмор (как в стихотворении «О поэтах»), там же, где поэт выражает «громаду — ненависть», где ирония выступает в классическом аспекте отрицания, там она подчас гипертрофируется до сарказма, то есть перерастает в открытую сатиру.

Аргументом в защиту концепции созидательного начала иронии Маяковского может служить и стихотворение «Весенний вопрос» (1923).

Страшное у меня горе
Вероятно —
лишусь сна.
Вы понимаете,
вскоре
в РСФСР
придет весна.

Маяковский раскрывает свое затаенно-нежное отношение к природе с большой полнотой и убедительностью, пользуясь тем не менее ироническими средствами. «Страшное горе» на поверку оборачивается ликующим чувством радости, полноты жизни и тем временным смятением души, которое в перспективе рождает новый творческий подъем.

Сегодня
и завтра
и веков испокон шатается комната —
солнца пропойца.
Невозможно работать.
Определенно обеспокоен.
А ведь откровенно говоря —
совершенно не из-за чего беспокоиться.

Нам представляется комната, залитая солнечным светом, и человек, на миг упоенный этим сиянием. Но солнце — друг и соратник лирического героя, с ним давно заключен союз, предполагающий творческое соревнование (вспомним: «Светить всегда, светить везде, до дней последних донца...»). Теперь уже весеннее солнце пришло к поэту в гости, как бы решив еще раз убедиться, что поэт работает. Пытаясь завуалировать радость и растерянность, автор, избегающий красивых слов, ограничивается иронической метафорой «шатается комната — солнца пропойца» и почти прозаическими фразами («Невозможно работать. Определенно обеспокоен. А ведь откровенно говоря — совершенно не из-за чего беспокоиться»). И оттого, что ликование скрыто благодаря озорной иронии, оно становится осязаемым. И если в стихотворении «Весна», созданном в 1918 г., Маяковский живописал «утро года» с пушкинскими интонациями явного непочтения, то в «Весеннем вопросе» он все-таки не может спрятать свой восторг. Не помогает даже такое озорство:

Я, например,
считаюсь хорошим поэтом.
Ну, скажем, могу
доказать:
«самогон — большое зло».
А что про это?
Чем про это?
Ну нет совершенно никаких слов.
Автор предлагает встретить весну так:
Ну, не знаю что,— например:
выбрать день
самый синий.
и чтоб на улицах
улыбающиеся милиционеры
всем в этот день
раздавали апельсины.
Если это дорого —
можно выбрать дешевле,
проще.
Например:
чтоб старики,
езработные,
неучащаяся детвора
в 12 часов
ежедневно
собирались на Советской
площади,
троекратно кричали б:
ура!
ура!
ура!

Яркие цветовые мазки (день «самый синий», «апельсины») вкупе с «улыбающимися милиционерами» и создают то неуловимое сочетание юмора и мягкой иронии, которое организует все стихотворение в целом.

Иронический пафос все чаще врывается в те произведения, где поэт восхищается социалистической новью. Так возникает оригинальная характеристика городов Союза: Киева, Баку, Тифлиса, Свердловска и др.

Вот стихотворение «Киев» (1924). Оно построено на иронической антитезе. Старый Киев — город Перуна, Владимира-крестителя и Столыпина-вешателя, город, ассоциирующийся с понятием «бабушка», и новый Киев — город арсенальцев, город заводов и фабрик, город, обобщенный в слове-образе «внуки». Выпукло антитеза проступает в афоризмах:

Наша сила —
правда,
ваша — лаврьи звоны.
Ваша —
дым кадильный,
наша —
фабрик дым.
Ваша мощь —
червонец,
наша — стяг червонный.
Мы возьмем,
займем
и победим.

Ядром антитезы служат два полюса. В центре первого — каменное изваяние киевского князя Владимира:

Дальше
било солнце
куполам в литавры.
— На колени, Русь!
Согнись и стой.—
До сегодня
нас
Владимир гонит в лавры.
Плеть креста
сжимает
каменный святой.
А в центре второго полюса — фигура земного Владимира Ильича Ленина:
А теперь встают
с Подола
дымы,
киевская грудь
гудит,
котлами грета.
Не святой уже —
другой, земной Владимир

крестит нас
железом и олнем декретов.

Смелая авторская интерпретация фразеологизма «огнем и мечом» в данном контексте тождественна мысли о широком вторжении в действительность нового социалистического бытия. Индивидуализированный фразеологизм в сочетании с глаголом «крестит» закрепляет интонацию иронического пафоса утверждения. И последующие строки стихотворения полны атмосферы иронического пафоса.

Фактом композиционной цельности, логической завершенности выступают начало и концовка произведения, выдержанные в стиле резкой противоположности: нарочито доброжелательный тон зачина и гневная инвектива финала. Зачин:

Лапы елок,
лапки,
лапушки...
Все в снегу,
а теплые какие!
Будто в гости
к старой,
старой бабушке
Я
вчера
приехал в Киев.
И концовка:
Здравствуй
и прощай, седая бабушка!
Уходи с пути!
Скорее!
Ну-ка!
спекулянтка, набожка.
Мы идем —
ватага юных внуков.

Ирония созидания доминирует и в программном стихотворении Маяковского «Юбилейное» (1924). Сквозь иронический пафос в стихотворении просматриваются такие центральные темы, как отношение к пушкинскому наследию и забота о молодой поэтической поросли.

Рисуя Пушкина, автор вводит комплекс художественных приемов, которые, на первый взгляд, создают иронию традиционно снижающего плана: фразеологизмы («Муза эта ловко за язык вас тянет»), разговорная лексика («Я даже ямбом подсюсюкнул, чтоб только быть приятней вам»), намеренно грубоватая перефразировка пушкинских строк («Дескать, муж у вас дурак и старый мерин, я люблю вас, будьте обязательно моя...») и т. п. Однако стихотворение наполнено и нюансами другого характера: «извините, дорогой», частые повторения имени и отчества Пушкина, лапидарные фразы, где автор откровенно признается в любви к великому поэту, строчки, в которых чувствуется забота о современных темах поэзии, о современных формах. В эпицентре таких нюансов — знаменитая фраза:

Были б живы —
стали бы
по Лефу соредактор.
Я бы
и агитки
вам доверить мог.

Раз бы показал:
— вот так-то, мол,
и так-то...
Вы б смогли —
у вас хороший слог.

В совокупности всех приемов и образуется тот иронический пафос, сквозь который выступает монументальная фигура Пушкина как соратника Маяковского по литературной борьбе, как вечно живого и актуальнейшего лирика.

С той же позиции дана в «Юбилейном» критика современной Маяковскому поэзии, от которой он требовал большего проникновения в жизнь. Иронические строки, адресованные Есенину, Безыменскому, Дорогойченко, Герасимову, Кириллову и Родову, обусловлены искренней заботой Маяковского о действенности поэзии, поэтому они в итоге добродушны и теплы.

В сентябре 1924 г., совершая поездку по Грузии, Маяковский написал стихотворение «Тамара и Демон».

Если в «Юбилейном» фантазия автора оживляет статую Пушкина, то в стихотворении «Тамара и Демон» дается не менее фантастическая картина, где к Маяковскому приходит один из дорогих гостей — Михаил Лермонтов:

К нам Лермонтов сходит,

презрев времена.

Сияет —

«Счастливая парочка!»

Люблю я гостей.

Бутылку вика!

Налей гусару, Тамарочка!

Обратим внимание на деталь, которая оказалась возможной благодаря всемогущему ироническому таланту Маяковского: Лермонтов приходит «в гости» не с грустным взглядом скептика и не с демонической насмешливостью, а сияющим, восторженным поэтом, убежденным в том, что русская поэзия — в достойных руках.

Л-ра: Филологические науки. – 1977. – № 3. – С. 3-15.

Биография

Произведения

Критика