«Музыка арбатского двора» (Поэтический мир Булата Окуджавы)
В.А. Зайцев
Имя Булата Окуджавы широко известно читателям и любителям поэзии. Его невозможно отделить не только от своеобразного социокультурного явления 1950-90-х годов — авторской песни, одним из основоположников которой он был, но и от главных путей развития отечественной лирической поэзии и — шире — литературы второй половины XX столетия. О его произведениях и творчестве опубликовано немало рецензий и критических статей, — быть может, особенно обильным в этом плане было «скорбное лето девяносто седьмого». И все же феномен Окуджавы, секрет воздействия его поэтического слова, специфика художественного мира во многом остаются тайной и загадкой и все еще нуждаются в тщательном изучении, привлекают и будут привлекать пристальное внимание исследователей.
Булат Шалвович Окуджава (1924-1997) родился в Москве. Детство его прошло на Арбате, в тех самых дворах и переулках, память о которых стала его поэтической памятью, несшей в себе не только светлые воспоминания, но и черты сложной, трагической эпохи. В 1937 году был арестован, обвинен в «троцкизме» и вскоре расстрелян его отец, мать была отправлена в лагеря. Мальчик остался с бабушкой.
Когда началась Великая Отечественная война, он жил у родственников в Грузии. В
За годы творческой деятельности Окуджава ярко проявил себя как самобытный поэт и прозаик, автор ряда поэтических книг: «Веселый барабанщик» (1964), «По дороге к Тинатин» (1964), «Март великодушный» (1967), «Арбат, мой Арбат» (1976), «Стихотворения» (1984), «Посвящается вам» (1988), «Избранное» (1989), «Песни Булата Окуджавы» (1989), «Капли Датского короля» (1991), «Милости судьбы» (1993), «Зал ожидания» (1996), «Чаепитие на Арбате» (1996).
Его перу принадлежат исторические романы «Глоток свободы» («Бедный Авросимов»), «Путешествие дилетантов», «Свидание с Бонапартом», автобиографическая повесть «Будь здоров, школяр» (1961) и рассказы (книга «Девушка моей мечты», 1988), киносценарии «Верность», «Женя, Женечка и «катюша», роман — «семейная хроника» — «Упраздненный театр» (1995). Отвечая на вопросы, связанные с его обращением к прозе, поэт говорил: «Видите ли, между поэзией и прозой своей я принципиальной разницы не делаю: для меня это явления одного порядка... Потому что и там, и там я выполняю главную задачу, которая стоит передо мной, рассказывая о себе средствами, которые в моем распоряжении... Лирический герой у меня одинаковый и в стихах, и в прозе».
Творческая деятельность Окуджавы многообразна. Но наибольшую известность ему уже на раннем этапе принесли, как он сам их называл, «скромные городские песенки», которые в его собственном исполнении, под аккомпанемент гитары нашли пути к сердцам многочисленных слушателей, вызвав к жизни ряд других столь же самобытных явлений авторской песни (Н. Матвеева, А. Галич, В. Высоцкий, позднее В. Долина и др.).
Хотя Окуджава и заявил о себе впервые в конце 50-х годов вместе с поэтами «оттепельной» поры — «шестидесятниками» (Е. Евтушенко, А. Вознесенским, Б. Ахмадулиной и др.), но по сути он все же один из поэтов военного или фронтового поколения — тех, чей талант формировался в жестоких испытаниях, на переднем крае, под артиллерийским и пулеметным обстрелом, в окопах и землянках Отечественной войны.
Выступая перед слушателями еще в
Для поэта и его героя характерно острое неприятие, отрицание войны — именно как гибели и разрушения, и в то же время — утверждение жизни, вера в ее торжество, в победу над смертью: «Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими, / не жалейте ни пуль, ни гранат / и себя не щадите, / и все-таки / постарайтесь вернуться назад».
Но тематический и образный диапазон песен Окуджавы никак не исчерпывается войной. В его лирике утверждается красота и поэзия обычной будничной жизни. В ней хорошо ощутима земная основа, жизненная почва, на которой вырастает чувство-переживание, и вместе с тем — романтическая окрыленность в восприятии и творческом воссоздании самых обыденных явлений.
Мы земных земней. И вовсе к черту сказки о богах!
Просто мы на крыльях носим то, что носят на руках.
Просто нужно очень верить этим синим маякам,
и тогда нежданный берег из тумана выйдет к вам.
На протяжении всего творческого пути раскрывается, последовательно углубляясь и поворачиваясь разными гранями, целостный и динамический художественный мир Б. Окуджавы. Это вполне реальный, земной, но вместе с тем и возвышенный, романтический мир поэта, неустанно преображающего действительность творческой фантазией. По верному замечанию Л.А. Шилова, в его стихах «обыденное может мгновенно превратиться в сказочное», и это одно из существенных внутренних свойств его художнической манеры.
В художественной системе Окуджавы будничное и земное буквально на наших глазах претворяется в необычное и возвышенно-романтическое, образуя «свой поэтический мир, свой поэтический материк», наличие которого он так ценил в творчестве более молодых собратьев по поэтическому цеху, создателей авторской песни: В. Высоцкого, Н. Матвеевой, Ю. Кима и др.
Несомненна роль тропов в сотворении этого поэтического мира у самого Окуджавы. В его песнях перед нами предстает «Женщина, ваше величество», чьи глаза — «словно неба осеннего свод», «две холодных звезды голубых», они подобны «синим маякам», напоминают «нежданный берег», который становится «близким берегом». Т.е. необычное оказывается рядом: «она на нашей улице живет», у нее «обветренные руки и старенькие туфельки», «пальтишко... легкое на ней»...
В метафорах Окуджавы сливается, сопрягается обыденное, земное и романтическое, устремленное ввысь и вдаль, небесное и морское. В его стихах обычная московская улица течет, «как река», ее асфальт прозрачен, «как в реке вода». В них «Полночный троллейбус плывет по Москве, / Москва, как река, затухает...» Все происходящее воспринимается в окружении водной стихии: «за столом семи морей», и даже «Время идет, хоть шути — не шути, / как морская волна вдруг нахлынет и скроет...»
В поэтическом мире Окуджавы важнейшее место занимает тема и образ родины, родного дома и дороги, мотив движения и связанной с ним надежды, нравственно-философское осмысление жизни, самых основ бытия, и — уже как форма воплощения всего этого — музыкальное и живописное начало. Все это вместе и образует живую, целостную, движущуюся художественную систему.
Одна из ключевых для Окуджавы тема родины находит в его творчестве многогранное поэтическое воплощение. В этой связи надо, пожалуй, особо сказать о том, что можно назвать темой «малой родины», «страны детства», связанной с Москвой и Арбатом, которому у него посвящено столько стихов и песен разных лет («На арбатском дворе...», «Арбатские напевы», «Арбатский романс», «Арбатское вдохновение», цикл «Музыка арбатского двора» и др.).
«Моя историческая родина — Арбат», — говорил Окуджава в одном из своих поздних выступлений. А в другом случае он пояснял: «Арбат для меня не просто улица, а место, которое для меня как бы олицетворяет Москву и мою родину».
Широко известна написанная еще в 50-е годы «Песенка об Арбате» («Ты течешь, как река. Странное название!..»). В ней за этой старинной московской улочкой для поэта встает нечто неизмеримо большее, необычайно раздвигается художественное пространство и время:
Пешеходы твои — люди не великие, каблучками стучат — по делам спешат.
Ах, Арбат, мой Арбат, ты — моя религия, мостовые твои подо мной лежат.
От любови твоей вовсе не излечишься, сорок тысяч других мостовых любя.
Ах, Арбат, мой Арбат, ты — мое отечество, никогда до конца не пройти тебя!
Комментируя свои стихи и, очевидно, осмысляя истоки собственного поэтического творчества и роль «малой родины» в его формировании, Окуджава замечал: «История Москвы по необъяснимой своей прихоти избрала именно этот район для наиболее полного самовыражения. У Арбата нет задворок, а есть вообще Арбат — район, страна, живая, трепещущая история, наша культура... Я даже подозреваю, что у него есть душа и она вот уже несколько столетий источает невидимые волны, благотворно действующие на наше нравственное здоровье».
Арбат, а вместе с ним и многие другие названия старинных московских улиц и площадей (Смоленская, Петровка, Волхонка, Неглинная, Малая Бронная, Тверская, Сивцев Вражек, Ильинка, Божедомка, Охотный ряд, Усачевка, Ордынка) не только воспроизводят складывавшуюся веками территорию, географическое пространство древней столицы, но и передают ее духовную атмосферу, внутренний мир ее жителя, ощутившего себя неотъемлемой частицей и живой, действенной силой многовековой истории страны и народа:
Не тридцать лет, а триста лет иду, представьте вы, по этим древним площадям, по голубым торцам. Мой город носит высший чин и звание Москвы, но он навстречу всем гостям всегда выходит сам.
Процитированное стихотворение «Московский муравей» стоит в ряду многих, воссоздающих романтически окрашенный облик родного города: «Песенка о московских ополченцах», «Песенка о московском трамвае», «Песенка о ночной Москве»...
И не случайно в последней из названных «песенок» как бы воспроизводится сам процесс рождения стиха, ложащегося на музыку, и на наших глазах возникает удивительно емкий, «ключевой» для лирики Окуджавы образ, проходящий рефреном в конце каждой строфы:
Когда внезапно возникает еще неясный голос труб, слова, как ястребы ночные, срываются с горячих губ, мелодия, как дождь случайный, гремит; и бродит меж людьми надежды маленький оркестрик под управлением любви.
Но не только Москва и Арбат — старый, довоенный и послевоенный, но никак не сегодняшний — реконструированный — так близки и дороги поэту. «Арбат — мой дом, но и весь мир — мой дом...» — как бы вскользь, но весьма многозначительно заметил он в одном из стихотворений 70-х годов. И в этом смысле «малая» и духовная родина поэта — эпицентр художественного мира, беспредельно расширяющегося в пространстве и времени.
Характерны сами названия стихов: наряду с «Песенкой о ночной Москве» — «Ленинградская элегия», «Осень в Царском Селе», «По Смоленской дороге», «Разговор с рекой Курой», «Грузинская песня». За ними встает представление о большой, родной для него стране. Любви и верности ей посвящено стихотворение, которое так и называется «Родина». В стихах об Отечестве для поэта неразделимы природа, искусство, история, «вечные» темы и сами первоосновы бытия и творчества.
В «Грузинской песне» выразительна народно-поэтическая символика: животворящая и земная твердь, воздушная и водная стихии конкретизированы в зримых, пластически-живописных образах:
Виноградную косточку в теплую землю зарою, и лозу поцелую, и спелые гроздья сорву, и друзей созову, на любовь свое сердце настрою... А иначе зачем на земле этой вечной живу?
И когда заклубится закат, по углам залетая, пусть опять и опять предо мною плывут наяву синий буйвол, и белый орел, и форель золотая... А иначе зачем на земле этой вечной живу?
Сам поэт как-то заметил: «Это, в общем, на самом деле не совсем грузинская песня, но она смыкается по символике с грузинским фольклором, и я ее так назвал...».
Вместе с тем проходящий рефреном образ «земли этой вечной» сообщает стихотворению общечеловеческое звучание. Именно с ним, с этим образом «теплой» и «вечной» земли соотносится, из нее вырастает, в нее уходит и неизменно возрождается мотив бренной и прекрасной человеческой жизни в ее глубинных проявлениях самых нежных и сокровенных дружеских и любовных чувств и взаимоотношений («...и друзей созову, на любовь свое сердце настрою...»; «...и заслушаюсь я, и умру от любви и печали...»).
В лирике Окуджавы подкупает глубина духовности, нравственная чистота, утверждение правды и справедливости в человеческих отношениях. В его стихах раскрываются цельность и богатство внутреннего мира личности, щедрая гамма живых человеческих чувств: любви, дружбы, товарищества, нежности, доброты. Об этом говорят многие строки стихотворений-песен («Часовые любви на Смоленской стоят...»; «Отступает одиночество, / возвращается любовь»; «Как много, представьте себе, доброты...»; «...эти самые нежность и робость, / эти самые горечь и свет....»; «Возьмемся за руки, друзья...»).
Чувство поэта — широко и многогранно. Это любовь к женщине, матери, родине, миру, жизни, любовь выстраданная, исполненная милосердия к людям. И не случайно стихотворение «Музыкант» (1983) завершается строками: «А душа, уж это точно, ежели обожжена, / справедливей, милосерднее и праведней она».
«Я очень люблю эту личность (музыканта), — говорил Окуджава. — Люблю слова «музыка», «музыкант», «струна». Музыку я считаю важнейшим из искусств, даже выше, чем искусство слова». И действительно, музыка и ее создатель (исполнитель) музыкант является одним из центральных мотивов его поэзии.
Вспомним хотя бы стихотворение «Чудесный вальс», которое все от первой до последней строки «прошито» сквозными лейтобразами, несущими тему этого, по словам поэта, «важнейшего из искусств»: «Музыкант в лесу под деревом наигрывает вальс... Целый век играет музыка... Музыкант приник губами к флейте... А музыкант врастает в землю... Целый век играет музыка... А музыкант играет».
В стихах Окуджавы «задействованы» самые различные инструменты, образуя многозвучный оркестр, в котором каждый исполнитель ведет свою партию: звучат «ноты звонкие органа» и «трубы медные», голоса скрипки и флейты, кларнета и фагота... В его песнях «веселый барабанщик / в руки палочки кленовые берет», «выводит мелодию / какой-то грядущий трубач», «...кларнетист красив как черт! / Флейтист, как юный князь, изящен...» И сама музыка оживает на наших глазах, становясь одушевленным существом: «И музыка передо мной танцует гибко... / И музыки стремительное тело / плывет...» («Музыка»).
Художественный мир Окуджавы — движущийся, живой, постоянно меняющийся, звучащий и красочный, в нем щедро, разнообразно представлены образы и мотивы, связанные с живописью, творчеством художника. Об этом опять же свидетельствуют сами названия стихотворений («Живописцы», «Как научиться рисовать», «Фрески», «Батальное полотно», «Отчего ты печален, художник...»), — в последнем случае само слово получает расширительный смысл — это «живописец, поэт, музыкант», инструменты и орудие которого — «холст и краски, перо и смычок».
Очевидно, Окуджава мог бы повторить вслед за Н.Заболоцким: «Любите живопись, поэты!» В его стихах немало примеров мастерства живописания словом — от программного «Живописцы, окуните ваши кисти / в суету дворов арбатских и в зарю...» — и до реализации этой программы, в частности, в уже цитированной «Грузинской песне», или, скажем, в стихотворении «Осень в Кахетии», отмеченном удивительной пластикой, живописностью, динамикой и одухотворенностью в изображении природы:
Вдруг возник осенний ветер, и на землю он упал. Красный ястреб в листьях красных словно в краске утопал. Были листья странно скроены, похожие на лица, — сумасшедшие закройщики кроили эти листья, озорные, заводные посшивали их швеи...
Листья падали на палевые пальчики свои.
И у самого порога, где кончается дорога, веселился, и кружился, и плясал хмельной немного лист осенний, лист багряный, лист с нелепою резьбой... В час, когда печальный ястреб вылетает на разбой.
Одним из определяющих в мире Окуджавы является мотив дороги: это и расставание с родным домом, и движение по бесконечным дорогам войны в стихотворениях «До свидания, мальчики...», «Песенка о солдатских сапогах». Но это и дорога как символ жизненного пути, в котором сегодняшняя житейская реальность сплетается и сливается с вечным, бытийным, космическим («По Смоленской дороге»). Мотив движения был заявлен уже в первых стихах-песнях («Полночный троллейбус», «Часовые любви», «Веселый барабанщик»),
«Жизнь моя — странствие...» — писал Окуджава, и это относится не только к движению в пространстве. Не случайно его «Главная песенка» в одноименном стихотворении — «кружит над скрещеньем дорог», и потому столь значимы сами названия стихов: «Песенка о дальней дороге», «Дорожная песня», «Дорожная фантазия»...
Художественный мир поэта всегда реальный и вместе с тем — фантастический. Кроме «Дорожной фантазии», в творчестве Окуджавы, особенно в 80-е годы, возникает целый ряд, серия фантазий, в частности, связанных с поездками за рубеж, но и не только: «Парижская фантазия», а также «Дунайская», «Калужская», «Японская», «Турецкая», «Американская»... Вместе с тем еще в 70-е годы Окуджава пишет емкое и многозначительное стихотворение, которое можно рассматривать как ироническое размышление по поводу не оправдавших себя социальных утопий:
О фантазии на темы торжества добра над злом!
В рамках солнечной системы вы отправлены на слом.
Торжествует эта свалка и грохочет, как прибой...
Мне фантазий тех не жалко — я грущу о нас с тобой.
В стихах и песнях Окуджавы всегда тесно переплетается социально-историческое и вечное, общечеловеческое. Его тяга к гармонии, к высветлению прекрасного в жизни и человеке, связанного с верой, надеждой и любовью, неотделима от ощущения драматизма и трагедийности бытия в мире.
В одном из сравнительно недавних стихотворений, посвященных Новелле Матвеевой, Окуджава так характеризовал время «оттепельных» надежд, породивших, в частности, и такое явление, как авторская песня: «Мы — романтики старой закалки / из минувшей и страшной поры. / Мы явились на свет из-под палки, / чтоб воспеть городские дворы». Романтическое мироощущение молодости, естественно, претерпело существенные изменения, впитав печаль и горечь «музы Иронии», побуждающей переосмыслить образы собственных стихов:
Покосился мой храм на крови, впрочем, так же, как прочие стройки. Новогодняя ель — на помойке.
Ни надежд, ни судьбы, ни любви...
Острое сопереживание вызывают страдания родной земли в трагедийно окрашенной элегико-романтической лирике Окуджавы последних лет. Вернувшемуся из зарубежной поездки поэту тяжелей всего было видеть «родины больной родимое лицо». Мысли о собственной жизни и судьбе отступают перед болью о судьбах страны и всего настрадавшегося мира. Отсюда — горестные строки: «Жалко лишь, что родина померкла, / что бы там ни пели про нее». Отсюда и скорбные раздумья о настоящем и будущем земли-планеты:
Пока еще жизнь не погасла, сверкнув, не исчезла во мгле...
Как было бы все распрекрасно на этой зеленой земле,
когда бы не грязные лапы, неправый вершащие суд,
не бранные клики, не залпы, не слезы, что речкой текут!
Остро социальные мотивы сплетаются в поздней лирике Окуджавы с философскими размышлениями. Печальный вывод и итог прожитых лет («Мгновенна нашей жизни повесть, / такой короткий промежуток...») не приводит к унынию, а лишний раз побуждает искать «золотое зерно» подлинной поэзии «меж вечным и меж быстротечным», «меж прожитым и меж грядущим...»
В стихотворной подборке-цикле «Уроки пальбы» («Знамя», 1997, №1) возникают новые мотивы, вобравшие опыт пережитого и выношенного в сердце. «Уроки пальбы бесполезны...», «...поля сражений нынче не по мне» — такова теперь гуманистическая и нравственно-эстетическая позиция поэта. Высшей ценностью для него еще и еще раз предстают «музыка стиха», «слова одинокого наплывы», «странной фразы тусклый силуэт», в которых он видит «особый смысл и вдохновенный свет». И сами истоки подлинной поэзии он находит в изначальных, вечных человеческих чувствах и переживаниях — простых и обычных, лишенных какой бы то ни было выспренности и патетики:
Держава! Родина! Страна! Отечество и государство! Не это в душах мы лелеем и в гроб с собою унесем, а нежный взгляд, а поцелуй — любови сладкое коварство, Кривоарбатский переулок и тихий треп о том, о сем.
Стихи Окуджавы, вошедшие в книги «Милости судьбы» (1993), «Зал ожидания» (1996), наконец, в итоговый сборник «Чаепитие на Арбате» (1996), отличает, как и прежде, земная простота, порою будничность интонаций, обыденных слов и оборотов и — внутренняя красота, органичность художественно-изобразительных и выразительных средств, словесная, музыкальная целостность и завершенность его художественного мира.
Что касается поэтических «учителей», «именных» традиций русской и западноевропейской классики, то на вопросы о своих любимых поэтах Окуджава отвечал: «Из поэтов люблю я Пушкина, Киплинга, Франсуа Вийона, Пастернака», упоминая также еще имена Блока, Ахматовой, Заболоцкого. Относительно поэтов-современников он говорил: «Я очень люблю Давида Самойлова, Бориса Слуцкого, Олега Чухонцева, Беллу Ахмадулину, Юнну Мориц, Александра Кушнера...», неизменно положительно отзываясь о «шестидесятниках»: Е. Евтушенко, А. Вознесенском, Р. Рожденственском, как о «ярких талантах», людях «из моей стихотворной когорты», считал он также очень одаренными, замечательными поэтами И. Бродского, Н. Рубцова.
В основе лирического творчества Булата Окуджавы его нераздельность с народной жизнью и судьбой, органично впитанные опыт и традиции русской поэзии и, конечно же, фольклорные истоки (в том числе — городской романс). В самом соединении стиха, мелодии, а на раннем этапе и собственного исполнения под аккомпанемент гитары его стихов-песен сказалось обращение к древнейшим, исконным традициям поэтического творчества, смелое и оригинальное их продолжение и обновление.
Л-ра: Русская словесность. – 1999. – № 1. – С. 5-10.
Произведения
Критика
- Доминанта творчества. Опыт монографического описания лирики Булата Окуджавы
- «Музыка арбатского двора» (Поэтический мир Булата Окуджавы)
- «Фантазии» Булата Окуджавы (К вопросу о музыкальных формах в лирическом творчестве)
Поділитися