«Ночные размышления» Юнга в ранних русских переводах
П.Р. Заборов
В последней трети XVIII в. в русской литературе обнаруживаются, едва уловимые прежде, новые тенденции, которые со все возрастающей отчетливостью проявляются в творчестве многих писателей и в самых разных жанрах. Возникшие в силу внутренних потребностей русской литературы как закономерный этап русского литературного процесса, эти новые устремления, однако, во многом связаны с аналогичными и хронологически им предшествовавшими явлениями некоторых западноевропейских литератур, с творчеством французских, немецких и прежде всего английских писателей-преромантиков. Важное место в их ряду принадлежит Эдуарду Юнгу.
Автор трех драматических сочинений («Бузирис», «Месть», «Братья»), сатирического цикла «Тщеславие, всеобщая страсть», стихотворений, речей и трактатов, Эдуард Юнг вошел в историю литературы главным образом как творец «Ночей», или «Ночных размышлений» (1742-1746). Написанная в традициях столь распространенного в классической поэзии дидактического жанра, знаменитая поэма Юнга была в то же время произведением глубоко своеобразным. Страстная взволнованность нравственно-философской проповеди Юнга, направленной против крайностей гедонизма, против светского «остроумия» и вольнодумства, напряженный драматизм его поэтических монологов, меланхолический тон его медитаций — все это явилось важным художественным открытием в глазах его современников, уже давно мечтавших о поэзии более личной и глубокой по сравнению с рассудочной поэзией «здравого смысла». Поэзия Юнга положила начало особому «ночному» жанру, дань которому отдали, хотя и не в равной мере, Джемс Гарви и Томас Грей, Элизабет Роу, Натениэл Котон, Томас Годфри, а также целый ряд анонимных авторов всевозможных — стихотворных и прозаических — «ноктюрнов».
Художественное своеобразие творчества Юнга обеспечило ему сравнительно долгую жизнь в английской литературе и общеевропейское признание. Волна увлечения «Ночными размышлениями» проходит в последней трети XVIII в. по литературам многих стран. Захватывает она и русскую литературу, которая с неизменной чуткостью относится ко всем литературно-эстетическим исканиям на Западе и воспринимает их с поистине удивительной быстротой.
Самое раннее проявление интереса к Юнгу в России относится к
Первое упоминание имени Эдуарда Юнга во Франции относится к
В
«О Юнг, лишь тебе было даровано благодаря собственным слабостям и страданиям понять величие и достоинство человека и озарить лучами жизни могильный мрак», — восклицал, например, в предисловии к стихотворению И.-Ф. Кронегка «Одиночество» («Етзаткейеп») его анонимный французский переводчик, как бы предваряя слова самого немецкого поэта, который безудержно восхищался бессмертными «Ночами» британского певца и противопоставлял их «величавую серьезность» тихим жалобам Овидия и ламентациям Тибулла.
В 1762-1764 гг. К. Тиар де Бисси напечатал свой перевод первой и второй «Ночей». Наконец, в
В предпосланном его переводу обширном предисловии Летурнер счел необходимым «представить» английского поэта французскому читателю. Автор «Ночей», в его понимании, был непримиримым врагом всякой подражательности. «Необыкновенный человек», он был рожден для того, чтобы создать нечто глубоко самобытное, нечто новое. И он выполнил эту задачу: его поэма — сочинение единственное в своем роде — самая возвышенная элегия о страданиях человеческих, когда-либо выходившая из-под пера поэта.
Но все же, полагал Летурнер, в «Ночах» легко обнаружить немало серьезных недостатков. Бесконечное повторение на разные лады одних и тех же мыслей, постоянное возвращение к одним и тем же поэтическим образам, некоторая хаотичность в построении — все это значительно снижает ценность произведения. Отсюда задача переводчика: извлечь из английского Юнга — Юнга французского, иными словами, приспособить поэму к национальным вкусам, примирив ее удивительное своеобразие с классической традицией.
Сам Летурнер сравнивал свой труд с работой архитектора, возводящего здание из беспорядочно разбросанных и нагроможденных кирпичей. Действительно, перевод Летурнера сильно отличался от английского подлинника. Убежденный в том, что ему предстоит не только донести произведение Юнга до читающей Франции, но и по возможности его «исправить» и «улучшить», он при переводе внес в поэму множество различных изменений. Девять песен, составляющие «Ночные размышления», он разбил на двадцать четыре, последовательность которых лишь очень приблизительно соответствует исходной. Некоторые разделы он опускал, другие (и среди них — большинство теологических рассуждений) переносил в раздел примечаний. Он смягчал резкость содержавшихся в поэме увещаний и обвинений, придавал ее яркой образности более рационалистический характер и вносил «гармонию» в ее неровный, как ему казалось, стиль.
Таким образом, под пером Летурнера «Ночи» приобретали если не совершенно новое, то, во всяком случае, несколько иное, по сравнению с оригиналом, звучание. В переводе поэма оказывалась в большей степени нравственно-философской, нежели теологической; в то же время она была освобождена от многих черт художественного своеобразия, чуждых французскому классическому вкусу, и в этом своем «упорядоченном» виде стала на долгие годы для французских поэтов, сочувствовавших новым веяниям в литературе, любимым чтением и непревзойденным образцом медитативной поэзии, и прежде всего «ночного» жанра.
Вскоре после появления на французском языке «Ночей» и последовавшего затем издания «Разных сочинений» Юнга, также в переводе Летурнера, начали выходить в свет один за другим стихотворные переводы отдельных частей поэмы. В
В представлении Колардо автор «Ночей» был наделен слишком сильным воображением. Отсюда его типичное для классика стремление в переводе улучшать, облагораживать подлинник. К чему такое обожествление, восклицал Колардо. Отчего бы переводчику не истребить пятна, не сгладить неровности, столь уродующие поэму и вызывающие у читателя отвращение? Перевод этот получил довольно широкую известность и одобрение. Даже Гримм, относившийся к Юнгу и его переводчикам несколько скептически и находивший в его поэзии чрезмерное обилие колоколов, могил, погребальных песнопений, воплей и призраков, не мог отказать Колардо в большом таланте и той особой мягкости стиха, которая незаметно располагает душу к «сладостной и нежной меланхолии».
Новые переводы «Ночей» появляются и в дальнейшем. Однако перевод Летурнера сохраняет свое значение еще долгое время. Об этом свидетельствуют и критические суждения о нем, и многочисленные его переиздания, и его роль в усвоении творчества Юнга за пределами Франции. Именно к Летурнеру — в той или иной мере — восходит большинство русских переложений Юнга, появившихся в свет на протяжении 1780-1800-х годов.
Первое по времени среди них — «Вождь к истинному благоразумию и к совершенному счастию человеческому, или Отборные о сих материях мысли славнейших в свете писателей: г. Шпалдинга, дю Мулина и Юнга». Книга эта представляла собой собрание философских размышлений и нравоучительных сентенций, извлеченных из сочинений Иоганна-Иоахима Шпальдинга и Антуана де Мулена. Что же касается Юнга, то он был в ней представлен первой «Ночью» в более чем вольном переводе «с перевода Турнерова» (т. е. Летурнера). Кроме того, в сборнике были помещены назидательные афоризмы его составителя и переводчика — Александра Васильевича Олешева, философа и знатока философии, в особенности немецкой.
Олешев рассматривал свой труд как средство нравственного воздействия на «благородных сограждан». «Все бытие нам было бы тщетно, коловратно и несносно, если бы мы навсегда оставили обожаемую добродетель, а следовали гнусным порокам», — восклицал он во вступлении к книге, всячески при этом восхваляя сельскую жизнь с ее трудами и радостями и призывая «любезных сограждан» безропотно отдаться «во власть премудростей и добродетелей». Лишь они, полагал Олешев, могут привести нас «истинным путем во храм святого благочестия и блаженного спокойствия». В подтверждение этой мысли и приводились в сборнике — наряду с другими — строки из знаменитой поэмы Юнга.
Другой перевод с французского, также появившийся в свет в
«Сочинение сие на французском языке, хотя и перевод с аглинского, но я должен признаться, что, будучи недостаточным в красноречии, преложением моим на российский язык далеко не дошел я в слоге до французского». Открывалась книга переводом «Ночей»; но «других некоторых сочинений» в ней было все же больше, чем собственно «ночных мыслей». Рахманинов «преложил» только две первых «Ночи» (правда, в их полном виде и, следовательно, «минуя» перевод Летурнера) и множество других философско-дидактических произведений английского писателя: поэму «Страшный суд», повесть «Эвзебий, или Добродетельный богач», всевозможные нравоучительные высказывания и т. п. Иными словами, книга его представляла собой нечто среднее между избранными сочинениями Эдуарда Юнга и вышеназванным «Вождем».
В
«Бытие разумное» выдержало два издания (1787, 1812). В
На протяжении 1790-х годов появилось еще по крайней мере три прозаических перевода из Юнга: сокращенные переложения первой, четвертой и пятой (по Летурнеру) «Ночей», сделанные Осипом Лузановым («О нищете человечества») и некоей М. . .ей Б.. .е («Нарцисса» и «Средство не страшиться смерти»). К самому концу XVIII — началу XIX в. относится также первая попытка осуществить полный стихотворный перевод «Ночей», автором которого был Сергей Николаевич Глинка. Этот перевод вышел в свет в
По собственному признанию, Глинка переводил с французского (английского языка он не знал), всецело опираясь на «прозу Летурнера». Между тем он понимал, что «никакой перевод в прозе творений великого поэта не может сохранить всей силы выражения и сладкогласия, сих отличительных одушевлений поэзии». Поэтому свой перевод он рассматривал лишь как подражание «Ночным размышлениям» Юнга, как вольную их интерпретацию, естественно не требующую «той же степени изобретательной силы и чувства, какая нужна была и для самого сочинителя».
В отличие от Летурнера, каждой «Ночи» Глинка предпосылает эпиграф и посвящение. Большинство эпиграфов, заимствованных у различных иностранных — преимущественно французских — авторов (Паскаль, Малерб, Корнель, Вольтер, Руссо, Колардо), имеет «нейтральный» характер. Что же касается посвящений, то почти все они обращены к друзьям и современникам Глинки и потому придают «Юнговым Ночам» своеобразное звучание, как бы переадресуя их русскому, читателю.
Более того, в некоторых случаях Глинка производит замену ряда тем. Так, вместо обращения к жене «Ночь» пятая открывается у него «воззванием» к матери:
Итак, уж для тебя не существует время;
Ты в вечности! А я, влача страданья бремя,
Все узы счастия со светом разорвал:
В твоей мне смерти рок удар последний дал.
Лишась отца, еще крепился я тобою;
Ты заменяла мне вселенную собою и т. д.
Эту вольность Глинка счел необходимым объяснить в своем предуведомлении: «Юнг, — писал он, — в начале сей ночи обращается к своей супруге; я осмелился заменить сие воззвание воззванием к матери моей. Надеюсь на благосклонность читателей. Кого не обезоружит имя матери? Оно составляло все счастие моей жизни, и я приношу ему единственный мой дар: изъявление сердечных чувств. Нежнейшая мать! Среди превратностей моей жизни, под игом необходимости я не всего лишен: я живу напоминанием о тебе!».
Наконец, перевод Глинки был стихотворным. В этой он как будто приближался к Юнгу. Но близость эта была только внешней. Александрийский стих Глинки вполне соответствовал французской прозе Летурнера и отнюдь не напоминал лаконичного десятисложника английского оригинала, которого русский переводчик никогда не читал.
Одновременно с русскими переводами «Ночей», восходящими к всевозможным французским текстам, с конца 1770-х годов постепенно начинают появляться переложения с немецкого, а затем и с английского языка.
В немецких литературных кругах имя Юнга получило известность уже в середине 1740-х годов, т. е. вскоре после выхода в свет его поэмы (отдельные сведения время от времени проникали в Германию и раньше). В
С этого перевода и был осуществлен первый полный перевод «Ночей» Юнга на русский язык, принадлежащий Алексею Михайловичу Кутузову. Пленившись глубокими мыслями «истинного стихотворца сего», во многом созвучными его собственным, и убежденный в «пользе, которую всякий добросердечный человек из книг его почерпнуть может», Кутузов работал над своим переводом с большим упорством в течение нескольких лет: ранние журнальные публикации его труда относятся к 1778-1780 гг., весь перевод был напечатан лишь спустя семь лет. Тщательный, снабженный обширными комментариями (отчасти заимствованными у Эберта), перевод Кутузова был несомненно самым значительным в истории русского юнгианства. Об этом свидетельствуют и его переиздания (1799, 1812), выходившие, кстати, несмотря на то, что в это время существовал уже «Плач, или Нощные мысли о жизни, смерти и бессмертии, аглинское творение г-на Йонга...» (1799).
Самое название книги было уже довольно характерно: речь шла о переводе на русский язык «аглинского» произведения, а не его французского или немецкого перевода. Кроме того, об использовании оригинала говорила также и форма имени автора — Йонг, а не традиционная, шедшая от французского, — Юнг. На это не без гордости указывал и сам переводчик, скрывавшийся под литерами С. Д. Напоминая в предисловии, что перевод
Пренебрежительно отзываясь о переводе Кутузова (что не помешало ему полностью заимствовать у своего предшественника подстрочный комментарий), С. Д. отчетливо сознавал, однако, что и в его собственном переложении стилевое своеобразие поэмы Юнга передано лишь весьма приблизительно. «Сие творение, — пояснял он, — писано белыми стихами и самым дерзновенным и новым стилем», который далеко не всегда поддается переводу. Основная ценность произведения Юнга заключалась, по мнению переводчика, в его необыкновенной философской глубине, и потому он прежде всего стремился к точности (дабы «российские читатели могли восчувствовать в сем точном переводе весь жар человеколюбивого и благоговейного Юнга»), а затем уже к воссозданию всевозможных «стихотворческих красот». «Сим образом, — оправдывал он свою точку зрения, — недостатки нынешнего перевода покроются, и приуготовлен будет путь к вящему оного исправлению, и Юнг останется любимым в России, как и во всей Европе, писателем».
Равнодушие к воспроизведению «стихотворческих красот» Юнговых «Ночей» обнаружил и Михаил Алексеевич Паренаго, хотя его перевод так и назывался — «Стихотворческие красоты Эдуарда Йонга» (1806). В основе книги Паренаго лежала английская антология Дж. Эванса (1802) или же ее французский перевод, сделанный Б. Баррером в
Таким образом, с начала 1770-х и до середины 1800-х годов «Ночные размышления» переводятся на русский язык почти непрерывно. Полные и сокращенные, восходящие к разным — французским, немецким и английским — источникам, переводы эти следуют один за другим, вызывая к себе неизменный интерес в читательской среде. Полтора десятка переводов одного и того же литературного произведения на протяжении нескольких десятилетий — не считаться с подобным фактом нельзя. Каким бы частным и второстепенным этот факт ни казался, его следует понять и исторически объяснить; в противном случае неизбежно окажутся неполными и недостаточными наши представления о литературном процессе в России последней трети XVIII в., а также о русско-западных литературных связях этих лет.
Л-ра: Русская литература XVIII века. Эпоха классицизма. – Москва-Ленинград, 1964. – С. 269-279.
Произведения
Критика
- Концепция человека в поэзии Эдуарда Юнга
- Лирическое начало и его функции в поэме Э. Юнга «Ночные думы»
- «Ночные размышления» Юнга в ранних русских переводах
Поділитися