Агата Кристи. Убийство на Рождество
(Отрывок)
Часть I
ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ДЕКАБРЯ
1
Быстро шагая но платформе, Стивен поднял воротник пальто. Над головой висел туман. Огромные паровозы шипели, выбрасывая клубы пара в холодный сырой воздух. Вокруг все казалось грязным и закопченным.
«До чего же противная страна, да и город не лучше!» — подумал Стивен.
Его первое впечатление о Лондоне — его магазины, рестораны, элегантно одетые привлекательные женщины — ушло в небытие. Теперь город представлялся ему сверкающим искусственным бриллиантом, вставленным в сомнительного вида оправу.
«Хорошо бы снова очутиться в Южной Африке…» На секунду его охватила тоска по дому. Яркое солнце, синее море, цветущие сады, прохладные голубые цветы, кусты синего плюща, обвивающего каждый крохотный домишко.
А здесь — грязь; бесконечная, непрерывная толпа — движется, спешит, толкается, словно муравьи, усердно бегающие вокруг своей муравьиной кучи.
«И зачем только я приехал сюда?» — на мгновение подумал он.
Но тут же вспомнил о цели своего приезда и мрачно сжал губы. Нет, черт побери, он своего добьется! Долгие годы он планировал эту поездку. Всю жизнь собирался сделать то, что намерен осуществить сейчас. Нет, он сделает это во что бы то ни стало!
И тут же чувство сожаления, вопросы к самому себе: «Зачем? Стоит ли? К чему ворошить прошлое? Почему не позабыть обо всем?» Нет, нельзя поддаваться слабости. Он не из тех, кто бросается из одной крайности в другую под влиянием каприза. Ему уже сорок, он уверен в себе, идет к намеченной цели. И не сойдет с пути. Сделает то, ради чего приехал в Англию.
Он поднялся в вагон и пошел по коридору в поисках места. Отмахнувшись от носильщика, он сам пес чемодан свиной кожи, заглядывая в одно купе за другим. Все места были заняты. До Рождества оставалось всего три дня.
Стивен Фарр с отвращением смотрел на переполненный вагон. Толпа! Ненасытная, несметная толпа! И все выглядят — как бы это сказать? — какими-то серыми! Люди так ужасно похожи друг на друга! Одни напоминают овец, другие — кроликов. Одни болтают и суетятся. Другие, пожилые, плотного сложения, хрюкают. Совсем как свиньи. Даже девушки с худенькими овальными личиками, с накрашенными губами почему-то выглядят совершенно одинаково.
Его вновь охватило желание очутиться в одиночестве на просторах вельда, под горячим солнцем…
Он вгляделся в обитателей купе. И вдруг у него даже перехватило дыхание. Эта девушка была совсем другой. Черные волосы, кожа цвета густых сливок, глаза такой глубины, что в них отражалась ночь. Печальные глаза гордых южан… Что эта девушка делает здесь, в поезде, среди серых людей, зачем ей ехать в тоскливые, удаленные от моря районы Англии? Она должна оставаться на балконе с розой в губах, гордо подняв голову, покрытую черным кружевом, а вокруг — нещадное солнце, запах крови — запах корриды… Ее должна окружать роскошь, а она сидит, забившись в уголок вагона третьего класса.
Он был наблюдательным. И потому не мог не заметить ее поношенный черный костюм, дешевые перчатки, ветхие туфельки и вульгарную огненно-красную сумку. Тем не менее она была прекрасна — вот что подумалось ему. Прекрасна, величественна, экзотична…
Какого черта она очутилась в этой стране туманов, холода и вечно куда-то бегущих трудолюбивых муравьев?
«Я должен узнать, кто она и что здесь делает… Я должен узнать…» — решил он.
2
Пилар сидела, притиснутая к окну, и думала о том, как странно пахнут англичане… Именно это различие и запахах произвело на нее самое большое впечатление в Англии. Не было запаха чеснока, пыли и почти не пахло духами. В вагоне сейчас было холодно и душно: пахло серой, как обычно в поездах, мылом и еще чем-то неприятным — по-видимому, этот запах исходил от мехового воротника толстухи, что сидела рядом. Пилар чуть потянула носом и ощутила запах нафталина. Любят же люди надевать на себя такие смешные запахи, подумалось ей.
Раздался свисток, зычный голос что-то прокричал, и поезд медленно отошел от перрона. Поехали. Она едет…
Накрашенные яркой помадой губы Пилар искривились, и рот ее вдруг сделался жестким. Жестким и жадным, как бывает у ребенка или у котенка, рот, который умеет утолять только свои желания и не способен на жалость.
Она с любопытством огляделась вокруг. Все эти люди — а их было семеро — до чего же они смешные, эти англичане! Они казались такими богатыми, такими процветающими — поглядеть только на их костюмы, на их обувь. Англия, по-видимому, и впрямь богатая страна, как ей всегда говорили. Но веселыми они почему-то не казались, нет, не казались.
А в коридоре стоял интересный мужчина… Даже красивый, решила Пилар. Ей нравилось его темно-бронзовое лицо, нос с небольшой горбинкой, широкие плечи. Быстрее, чем любая молоденькая англичанка, Пилар сообразила, что мужчина восхищен ею. Она ни разу не посмотрела ему в лицо и тем не менее отлично знала, сколько раз он взглянул на нее и как он сам выглядит.
Все эти факты она отметила про себя, не проявляя особого волнения или любопытства. Она приехала из страны, где мужчины часто поглядывают на женщин, не делая из этого тайны. Интересно, англичанин ли он, подумала она и решила, что нет.
«Слишком живой и настоящий, чтобы быть англичанином, — пришла к выводу Пилар. — И притом светловолосый. Наверное, американец». Он был чем-то похож, подумалось ей, на героев фильмов о Диком Западе.
По коридору шел кондуктор:
— Первый ленч, леди и джентльмены. Первый ленч. Прошу занимать места.
У всех семерых пассажиров, что сидели в купе Пилар, оказались билеты на первый ленч. Они встали и вышли, купе сразу опустело, и стало тихо.
Пилар быстро закрыла окно, которое перед этим опустила воинственная седовласая дама, занимающая противоположный угол. Затем расположилась поудобнее и принялась смотреть из окна на северные пригороды Лондона. Она не повернула головы на звук открывшейся двери. Это был мужчина, что стоял в коридоре, и Пилар не сомневалась, что он вошел в купе с единственным намерением побеседовать с нею.
Она всерьез продолжала любоваться видами из окна.
— Может, вы хотите открыть окно? — спросил Стивен Фарр.
— Наоборот, я только что его закрыла, — сдержанно отозвалась Пилар.
Она свободно говорила по-английски, правда с небольшим акцентом.
Наступило молчание.
«Приятный голос. В нем чувствуется солнце… — думал Стивен. — И теплый, как летняя ночь…»
«Мне нравится его голос, — думала Пилар. — Звучный и сильный. Интересный мужчина, определенно интересный».
— Поезд переполнен, — заметил Стивен.
— О да. Люди уезжают из Лондона, потому что в городе так мрачно.
Воспитание, которое получила Пилар, отнюдь не запрещало ей разговаривать в поездах с незнакомыми мужчинами. Она не хуже других умела постоять за себя и не привыкла ни в чем себе отказывать.
Стивен родился не в Англии, и он не испытывал неловкости, вступая в разговор с молоденькой девушкой. Обладая открытым характером, он считал вполне естественным заговорить с тем, с кем ему хотелось.
Поэтому, ничуть не смущаясь, он улыбнулся и сказал:
— Лондон вам не понравился, правда?
— Ни капельки.
— Мне, между прочим, тоже.
— Значит, вы не англичанин? — спросила Пилар.
— Англичанин, но живу в Южной Африке.
— Тогда все понятно.
— Вы тоже из другой страны?
— Да, — кивнула Пилар. — Я из Испании.
Стивен сразу заинтересовался:
— Из Испании? Значит, вы испанка?
— Наполовину. Мама у меня англичанка. Поэтому я и говорю так хорошо по-английски.
— А как вы относитесь к войне? — спросил Стивен.
— Война — это ужасно. И печально. Она принесла столько разрушений!
— А на чьей вы стороне?
О политике Пилар рассуждать не любила. В деревне, где она выросла, объяснила она, войной мало интересовались.
— До нас она не дошла, понимаете? Мэр, офицер правительственной армии, естественно, был за правительство, а священник — за генерала Франко. Большинство же жителей занимались своими виноградниками, поэтому у них не было времени разбираться, кто прав и кто виноват.
— Значит, возле вас боев не было?
— Нет, — ответила Пилар. — Но я ездила по стране на машине, — добавила она, — и мне довелось видеть много разрушений. Я видела, как угодила бомба прямо в машину и та взорвалась. А другая бомба разрушила дом. Очень странно!
— Вот, значит, какое у вас представление о войне? — чуть криво улыбнулся Стивен Фарр.
— Да и неудобного тоже немало, — продолжала Пилар. — Вот, например, я хотела ехать дальше, а моего шофера убили.
— И вас это не огорчило? — Стивен пристально смотрел на нее.
Пилар широко распахнула большие темные глаза.
— Всем суждено умереть! Разве не так? Если смерть приходит с небес и сразу — раз и готово, — чем это хуже других смертей? Каждому суждено прожить определенное время и затем умереть. Так происходит во всем мире.
— Пацифистка из вас, по-моему, не получится, — рассмеялся Стивен Фарр.
— Кто? — Пилар смутило слово, которое раньше в ее лексиконе, по-видимому, не числилось.
— Вы умеете прощать своих врагов, сеньорита?
— У меня нет врагов, — покачала головой Пилар. — Но если бы были…
— Тогда что?
Он обратил внимание на ее хмурое выражение лица.
— Будь у меня враги, которые ненавидели бы меня, — серьезно объяснила Пилар, — я бы тоже возненавидела их и перерезала бы им глотку вот так. — Она сделала выразительный жест.
Жест этот был таким резким и таким откровенным, что Стивену Фарру на мгновенье стало не по себе.
— Значит, вы кровожадны? — спросил он.
— А что бы вы сделали с вашими врагами? — спокойно спросила Пилар.
Он открыл было рог, чтобы ответить, но, посмотрев на нее, расхохотался.
— Не знаю, — сказал он. — Не знаю.
— Не может быть, — нахмурилась Пилар.
Он перестал смеяться, вздохнул и тихо ответил:
— Да, пожалуй, знаю…
И тут же, сменив тему разговора, спросил:
— Что же заставило вас приехать в Англию?
— Я буду жить у маминых родственников, — сдержанно ответила Пилар.
— Понятно.
Он откинулся на спинку сиденья и, не сводя взгляда с девушки, задумался о том, как выглядят эти ее английские родственники, как они ее примут, эту незнакомку из Испании, и как она будет смотреться в чопорном английском семействе, празднующем Рождество.
— Хорошо жить в Южной Африке? — спросила Пилар.
Он принялся рассказывать ей про Южную Африку. Она слушала внимательно, как слушает сказку ребенок. А ему нравились ее наивные, но с хитрецой, вопросы и возможность ответить на них, придумывая довольно замысловатую, почти сказочную историю.
Конец этому положило возвращение в купе пассажиров. Он встал, улыбнулся, посмотрев ей в глаза, и снова вышел в коридор.
На секунду ему пришлось задержаться в дверях, чтобы дать возможность войти в купе пожилой даме, и в это мгновение его взгляд упал на бирку, прикрепленную к ее явно не английской соломенной корзине. Он с интересом прочел: «Мисс Пилар Эстравадос». А потом увидел адрес, и глаза его расширились от удивления и замешательства: «Горстон-Холл, Лонгдейл, Эддлсфилд».
Он полуобернулся, не сводя с девушки глаз, а на лице его появилось новое выражение: озадаченное, возмущенное, недоверчивое… Он вышел из купе, закурил и, нахмурившись, задумался о чем-то своем…
3
Альфред Ли и его жена Лидия сидели в большой синей с золотом гостиной Горстон-Холла. Они обсуждали, как проведут предстоящее Рождество. Альфред — приземистый мужчина средних лет, с добрым лицом и теплыми карими глазами. Говорил он негромко, четко формулируя каждое предложение. Короткая шея придавала ему неуклюжий вид. Лидия, напротив, была похожа на рвущуюся вперед поджарую гончую. Она была какой-то хрупкой до изнеможения, и во всех ее движениях чувствовалось удивительное изящество.
Ее не знающее косметики усталое лицо не было красивым, но оно было выразительным. А голос — просто чарующим.
— Отец настаивает, — сказал Альфред. — И нам ничего другого не остается.
Лидия, несмотря на вспыхнувший в ней протест, сумела сдержаться.
— Неужто ты всегда должен потакать его желаниям?
— Он уже очень стар, моя дорогая…
— Я знаю, знаю!
— И считает, что все обязаны подчиняться его воле.
— Естественно, — сухо отозвалась Лидия. — Поскольку так было всегда. Но рано или поздно, Альфред, тебе придется высказать свою точку зрения.
— Что ты имеешь в виду, Лидия?
Он казался настолько расстроенным и удивленным, что на секунду она прикусила губу, не зная, продолжать ли разговор.
— Что ты имеешь в виду, Лидия? — повторил Альфред Ли.
— Твой отец… становится… тираном, — осторожно подбирая слова, сказала она.
— Он уже совсем старик.
— И мы скоро состаримся. И тоже станем тиранами? Когда это кончится? Он еще учит нас, как нам жить. Мы сами не имеем права планировать нашу жизнь. А если и предпринимаем попытку, то она неизбежно кончается крахом.
— Отец полагает, что мы должны прежде всего считаться с его мнением. Не забудь, что он очень великодушен по отношению к нам.
— Великодушен?
— Очень, — сурово повторил Альфред.
— Ты говоришь о финансовой стороне дела? — спокойно спросила Лидия.
— Да. Его собственные нужды весьма скромны. Но нам он никогда не отказывает в деньгах. Ты можешь тратить сколько хочешь на туалеты, на дом, и счета оплачиваются без единого возражения. Только на прошлой педеле он подарил нам новую машину.
— Что касается денег, твой отец и впрямь великодушен, я согласна, — сказала Лидия. — Но за это он требует от пас, чтобы мы были его рабами.
— Рабами?
— Именно. Ты его раб, Альфред. Если мы собираемся куда-нибудь поехать, стоит твоему отцу возразить, и ты безропотно отказываешься от своих намерений и аннулируешь заказ на билеты! Если же ему приходит в голову отправить нас из дома, мы уезжаем… Мы не зависим от себя, не живем собственной жизнью.
— Мне неприятно слышать это от тебя, Лидия, — расстроился Альфред. — Ты неблагодарна. Мой отец сделал все для нас…
Она еле сдержалась, чтобы не возразить, еще раз пожав худыми, но изящными плечами.
— Знаешь, Лидия, — сказал Альфред, — а ведь отец очень тебя любит…
— Но я его не люблю, — ясно и отчетливо возразила жена.
— Лидия, мне неприятно слышать от тебя подобные слова. Это так некрасиво…
— Возможно. Но порой я испытываю потребность сказать правду.
— Если бы отец догадывался…
— Твой отец прекрасно знает, что я его не люблю. И по-моему, это даже его забавляет.
— Я уверен, что тут ты ошибаешься, Лидия. Он часто говорит мне, как уважительно ты обращаешься с ним.
— Естественно, я держу себя в рамках приличия. И буду держать. Просто я говорю тебе, какие чувства испытываю на самом деле. Мне не по душе твой отец, Альфред. Я считаю его злым и деспотичным стариком. Играя на твоей привязанности, он заставляет тебя полностью ему подчиниться. Тебе уже давно следовало бы восстать против него.
— Хватит, Лидия, — резко остановил ее Альфред. — Помолчи, пожалуйста.
— Извини, — вздохнула она. — Может, я и не права… Давай поговорим о приготовлениях к Рождеству. Как, по-твоему, твой брат Дэвид в самом деле приедет?
— А почему бы нот?
Она с сомнением покачала головой:
— Дэвид — человек странный. Вспомни, он ужо много лет не бывал у нас. Он так любил вашу мать, что до сих пор питает неприязнь к этому дому.
— Дэвид всегда выводил отца из себя своей музыкой и мечтательностью, — заметил Альфред. — Согласен, отец часто был к нему несправедлив. Но мне кажется, что Дэвид и Хильда обязательно приедут. Ведь это Рождество, как тебе известно.
— Мир и доброжелательность, — заметила Лидия. Ее изящный рот искривился в насмешке. — Интересно! Джордж и Магдалина тоже приезжают. Сказали, что прибудут, наверное, завтра. Магдалине, боюсь, будет у нас жутко скучно.
— И зачем только мой брат Джордж женился на женщине моложе себя на добрых двадцать лет, понять не могу! — чуть раздраженно откликнулся Альфред. — Джордж всегда был дураком!
— Он преуспевает в политике, — заметила Лидия.
— Его избиратели им довольны, и Магдалина, по-моему, ему немало в этом помогает.
— Она мне не нравится, — медленно произнес Альфред. — Женщина она, несомненно, миловидная, но порой кажется похожей на купленные в лавке красивые груши: сверху они розовые, а внутри… — покачал он головой.
— Внутри гнилые? — подхватила Лидия. — Как забавно ты выражаешься, Альфред!
— Почему забавно?
— Потому что обычно ты человек добрый, — ответила Лидия. — Ты никогда пи о ком не говоришь плохо. Меня иногда даже раздражает, что ты не способен — как бы это сказать? — не способен даже заподозрить ничего дурного в другом человеке, словно ты не от мира сего.
— Как всегда, попадание в самую точку, — улыбнулся Альфред.
— Ты не прав, — резко возразила Лидия. — Зло гнездится не только в человеческом разуме. Зло существует само по себе! Ты, по-видимому, этого не сознаешь. А я сознаю. Я его чувствую. Я всегда чувствовала его присутствие здесь в доме… — Прикусив губу, она отвернулась.
— Лидия… — начал было Альфред.
Но она предостерегающе подняла руку, глядя куда-то поверх его плеча. Альфред обернулся.
В дверях, почтительно склонившись, стоял темноволосый человек с гладким лицом.
— В чем дело, Хорбери? — резко спросила Лидия.
— Мистер Ли, мадам, — тихо и еще почтительнее ответил Хорбери, — просил передать, что на Рождество прибудут еще двое гостей и что им следует приготовить комнаты.
— Еще двое? — удивилась Лидия.
— Да, мадам, джентльмен и молодая леди, — спокойно ответил Хорбери.
— Молодая леди? — недоумевающе переспросил Альфред.
— Так сказал мистер Ли, сэр.
— Пойду поговорю с ним… — быстро сказала Лидия.
Хорбери сделал еле заметный шаг вперед, но этого было достаточно, чтобы Лидия остановилась.
— Извините меня, мадам, но мистер Ли сейчас спит. Он просил его не беспокоить.
— Понятно, — отозвался Альфред. — Постараемся так и сделать.
— Благодарю вас, сэр.
Хорбери вышел.
— До чего же мне не нравится этот человек! — в сердцах проговорила Лидия. — Ходит по дому — словно крадется, как кот. Никогда не слышишь его шагов.
— Мне он тоже не по душе. Но свои обязанности знает. Отыскать в наши дни хорошего камердинера для больного не так-то легко. И отцу он нравится. А это самое главное.
— Да, это самое главное, как ты говоришь. Альфред, что это еще за молодая леди? Кто она такая?
— Понятия не имею, — покачал головой Альфред. — Даже представить себе не могу, о ком идет речь.
Они недоумевающе смотрели друг на друга. Затем Лидия, снова искривив свой выразительный рот, сказала:
— Знаешь, о чем я думаю, Альфред?
— О чем?
— По-моему, твоему отцу последнее время стало скучно. Вот он и решил устроить для себя на Рождество небольшое развлечение.
— Пригласив на семейный праздник двух незнакомых людей?
— Не знаю деталей, по я думаю, твой отец готовится доставить себе удовольствие.
— Надеюсь, он сумеет это сделать, — мрачно заметил Альфред. — Бедняга, прикованный к креслу из-за ноги, инвалид — и все после той полной приключений жизни, которую он вел.
— После… полной приключений жизни, которую он вел, — медленно повторила Лидия.
Пауза, которую она сделала перед эпитетом, придала предложению какое-то особенное, хотя и не вполне понятное значение. Альфред это почувствовал. Он вспыхнул и смутился.
— Никак не могу понять, откуда у него такой сын, как ты! — вдруг воскликнула она. — Вы совершенно разные люди. И ты его не просто любишь, ты его боготворишь!
— Не кажется ли тебе, Лидия, что ты заходишь чересчур далеко? — с явным раздражением бросил ей Альфред. — Любовь сына к отцу — чувство вполне естественное. А нелюбовь — неестественна.
— В таком случае большинство членов нашей семьи ведут себя неестественно, — заметила Лидия. — Ладно, не будем спорить. Прошу прощения за нанесенную тебе обиду. Поверь мне, Альфред, я вовсе не хотела. Я восхищаюсь твоей… преданностью. В наши дни она встречается крайне редко. Может, я ревную тебя? Говорят, что женщины обычно испытывают ревность к свекрови — так почему бы и не к свекру?
Он ласково обнял ее:
— Твой язык частенько подводит тебя, Лидия. У тебя нет никаких оснований для ревности.
Выражая всем своим видом раскаяние, она наградила его быстрым поцелуем и ласково потрепала за ухо.
— Я знаю. Тем не менее, Альфред, к памяти твоей матери я тебя никогда не ревную. Шаль, что мне не довелось ее знать.
— Она была слабым существом, — вздохнул он.
Лидия с интересом взглянула на .мужа.
— Вот, значит, какой она тебе помнится… Слабым существом… Интересно.
Мне она помнится почти всегда больной… — задумчиво отозвался он. — Часто в слезах… — Он покачал головой. — Она была лишена силы духа.
Не сводя с него глаз, она еле слышно пробормотала:
— Как странно…
Но когда он обратил к Лидии вопрошающий взгляд, она, быстро покачав головой, сменила тему разговора:
— Поскольку нам не позволено узнать, кто наши таинственные гости, пойду-ка я поработаю в саду.
— На улице холодно, дорогая. Колючий ветер.
— Я оденусь потеплее.
Она вышла из комнаты. Альфред Ли, оставшийся в одиночестве, несколько минут стоял неподвижно, погрузившись в свои собственные мысли, а затем подошел к большому окну комнаты. Оно выходило на газон, окружавший весь дом. Через минуту-другую он увидел, как из дома вышла Лидия с плоской корзинкой в руках. На ней было громоздкое пушистое пальто. Поставив корзинку на землю, она принялась за работу в каменной чаше, чуть возвышавшейся над землей.
Некоторое время он следил за ней. Потом вышел из комнаты, надел пальто, укутался шарфом и через боковую дверь очутился на газоне, миновав несколько таких же чаш, в которых искусные руки Лидии создали миниатюрные сказочные пейзажи.
Один из них представлял собой пустыню — на гладком желтом песке горстка зеленых пальм в жестяной банке и идущие гуськом верблюды в сопровождении двух погонщиков-арабов. Из пластилина были вылеплены и несколько глиняных хижин, В другой чаше был разбит террасами итальянский сад, украшенный восковыми цветами. Третья чаша изображала арктический пейзаж с айсбергами из зеленого стекла и семейством пингвинов. Потом шел японский сад с двумя карликовыми деревьями, прудами из кусочков зеркала и пластилиновыми мостиками.
Наконец он подошел к тому месту, где она работала. Лидия уже положила синюю бумагу и покрыла ее стеклом. По краям торчали кусочки скалы. В эту минуту она доставала из маленькой сумки гальку и, укладывая ее, мастерила пляж. Между кусочками скалы сидели маленькие кактусы.
— Да, все правильно, — бормотала про себя Лидия. — Именно этого я и добивалась…
— Что же изображает это последнее произведение искусства?
Она вздрогнула, потому что не слышала, как он подошел.
— Это? Мертвое море. Тебе оно нравится?
— Что-то уж очень пустынно, — сказал он. — По-моему, там больше растительности.
Она покачала головой.
— Именно таким я представляю себе Мертвое море. Оно ведь мертвое, понятно?
— Мне оно нравится меньше, чем остальное.
— Оно и не должно нравиться.
На террасе послышались шаги. К ним направлялся пожилой дворецкий, седой и слегка сутулый.
— Звонит миссис Джордж Ли, мадам. Спрашивает, удобно ли, если она и мистер Джордж приедут завтра поездом в 5.20?
— Передайте ей, что это нас устраивает.
— Благодарю вас, мадам.
Дворецкий поспешил в дом. Лидия смотрела ему вслед, и лицо ее смягчилось.
— Добрый старый Тресилиан. До чего же он надежный человек. Не представляю, что бы мы делали без него.
Альфред был полностью согласен:
— Старая школа. Он в доме почти сорок лет и так предан всем нам.
— Да, — кивнула Лидия. — Похож на верного слугу из старинных романов. По-моему, он ни перед чем не остановится, если придется выступить на защиту кого-нибудь из членов семьи.
— Наверное… — согласился Альфред. — Наверное…
Лидия приладила последний камешек.
— Ну вот, — сказала она. — Я готова.
— Готова? — озадаченно переспросил ее Альфред.
Она рассмеялась.
— К Рождеству, глупый! К трогательному семейному единению, которое ждет нас на Рождество.
4
Дэвид перечитывал письмо. Он уже один раз смял его в комок и выбросил. Затем поднял, разгладил и принялся снова читать.
Его жена Хильда молча и спокойно наблюдала за ним. Она заметила, как пульсирует жилка у него на виске, как слегка дрожат длинные изящные пальцы, как время от времени нервный озноб пробегает по телу. Когда Дэвид, отбросив упрямо падающую на лоб прядь светлых волос, умоляюще посмотрел на жену своими голубыми глазами, она была готова к ответу.
— Что нам делать, Хильда?
Хильда ответила не сразу. Она услышала мольбу в его голосе. Она знала, как он зависит от нее — эта зависимость возникла сразу же, с первых дней их брака, — знала, что способна дать окончательный ответ на мучающий его вопрос, но именно поэтому не спешила высказывать собственное суждение.
Голосом, в котором звучали спокойствие и мягкость, свойственные опытной няне при капризном ребенке, она ответила:
— Все зависит от того, какие чувства ты сам испытываешь, Дэвид.
Хильда была плотного телосложения, некрасивая, но обладала каким-то магнетизмом. В ней было что-то с портретов, написанных великими голландцами, а голос — теплым и убаюкивающим. Дородная, кряжистая, средних лет женщина, не отличающаяся ни умом, ни интеллектом, но за ней стояло что-то такое, что нельзя было не приметить! Сила! Да, Хильда Ли была сильной личностью.
Дэвид встал и принялся ходить по комнате. Седина практически не тронула его голову. Он до сих пор сохранил в себе что-то мальчишеское. А выражение лица было до того кротким, что казалось неестественным…
— Ты ведь знаешь, какие чувства я испытываю, Хильда. Не можешь не знать, — задумчиво откликнулся он.
— Не уверена.
— Я же тебе говорил — не раз и не два, — как я ненавижу и дом, и округу, и все прочее. А как только я вспоминаю об отце, — лицо его потемнело, — о том, сколько горя он доставил матери, как унижал ее, хвастаясь своими любовными связями, своей неверностью, которую даже не пытался скрыть!..
— Ей не следовало с этим мириться, — заметила Хильда Ли. — Она должна была его бросить.
— Она была слишком доброй женщиной, чтобы это сделать, — с укором в голосе произнес он. — Считала своим долгом терпеть. Кроме того, это был ее дом — где еще она могла найти приют?
— Она могла бы начать жизнь сначала.
— Только не в те времена! — хмуро отозвался Дэвид. — Ты не понимаешь. Женщины в ту пору так себя не вели. Они мирились с той судьбой, что выпадала на их долю. Кроме того, ей приходилось считаться с нами. Что бы произошло, если бы она развелась с отцом? Он, по всей вероятности, женился бы снова. Появилась бы вторая семья, и наши интересы пострадали бы.
Хильда промолчала.
— Нет, она поступила правильно, — продолжал Дэвид. — Она была святая. И безропотно несла свой крест до конца.
— Не совсем безропотно, — заметила Хильда, — иначе тебе не были бы известны все эти подробности.
— Да, она во многое меня посвящала, — тихо согласился Дэвид, и лицо его просветлело. — Она знала, как я ее любил. И когда она умерла…
Он замолчал и обхватил руками голову.
— Это было страшно, Хильда. Меня охватило отчаяние. Она была еще совсем молодой, ей не следовало умирать. Ее убил он — мой отец! Он виновник ее смерти. Он разбил ей сердце. Вот тогда я и решил, что не буду жить с ним под одной крышей. Я порвал с ним навсегда.
— Ты рассудил правильно, — кивнула Хильда. — Так и следовало поступить.
— Отец хотел, чтобы я вошел в дело, — продолжал Дэвид. — Но тогда я должен был бы жить у него в доме. Этого я не мог выдержать. И не пойму, как выдерживает Альфред. Как он не отступил все эти годы?
— И ни разу не восставал? — заинтересовалась Хильда. — По-моему, ты мне как-то говорил, что ему даже пришлось пожертвовать своей карьерой.
Дэвид кивнул.
— Альфред должен был служить в армии. Отец все это решил. Альфреду как старшему предстояло вступить в кавалерийский полк, нам с Гарри — войти в дело, а Джорджу — заняться политикой.
— И что же помешало?
— Гарри сорвал все планы. Он всегда был неуправляем. Влезал в долги и тому подобное… А в один прекрасный день сбежал, прихватив несколько сотен чужих фунтов и оставив записку, в которой говорилось, что конторская работа его вовсе не устраивает и он отправляется посмотреть мир.
— И с тех пор вы больше о нем ничего не слыхали?
— Почему же? — засмеялся Дэвид. — Мы довольно часто слышали о нем! Он телеграфировал нам со всех концов земного шара с просьбой выслать ему деньги. И обычно их получал.
— А Альфред?
— Отец заставил его уйти из армии и тоже заняться делом.
— И он не возражал?
— Поначалу бунтовал. Ненавидел эту работу. Но отец всегда умел справиться с Альфредом. Он, по-моему, целиком под пятой у отца.
— А ты сумел уйти! — сказала Хильда.
— Да. Я уехал в Лондон учиться рисовать. Отец ясно дал мне понять, что если я не откажусь от этой пустой, по его мнению, затеи, затеи стать художником, то при его жизни он назначит мне весьма ограниченное содержание, а после его смерти я вообще ничего не получу. Я ответил, что мне наплевать. Он обозвал меня дураком, и на этом все кончилось. С тех пор мы ни разу не виделись.
— И ты не жалеешь? — мягко спросила Хильда.
— Нисколько. Я понимаю, что ни денег, ни славы мне не добиться, что большим художником я никогда не стану, но мы счастливы в этом коттедже, у нас есть все необходимое, все, что нам нужно. А если я умру, страховка за мою жизнь достанется тебе.
Он помолчал.
— И вот теперь — это! — воскликнул он, хлопнув ладонью по письму.
— Мне очень жаль, что твой отец прислал это письмо, раз оно так тебя раздражает, — заметила Хильда.
Словно не слыша ее, Дэвид продолжал:
— Просит меня привезти на Рождество жену, выражает надежду, что мы сможем одной дружной семьей отпраздновать Рождество! Что это может означать?
— А почему ты считаешь, что это означает не только то, что написано? — спросила Хильда.
Он посмотрел на нее с недоумением.
— Я хочу сказать, — улыбнулась она, — что твой отец стареет и становится сентиментальным, когда речь заходит о семейных узах. Такое случается, как тебе известно.
— Бывает, — медленно согласился Дэвид.
— Он старик и чувствует себя одиноким.
Дэвид бросил на нее быстрый взгляд.
— Ты хочешь, чтобы я поехал, верно, Хильда?
— Нехорошо не отозваться на его просьбу. Может быть, я покажусь старомодной, но я не понимаю, почему бы мирно, по-доброму не провести рождественские праздники.
— После всего, что я тебе рассказал?
— Я знаю, мой дорогой, знаю. Но все это уже в далеком прошлом. Все давным-давно кончено.
— Только не для меня.
— Потому что ты не хочешь об этом забыть. Ты умышленно снова и снова копаешься в прошлом.
— Я не способен забыть.
— Не неспособен, а не хочешь, не так ли, Дэвид?
Он сжал губы.
— Такие уж мы — семья Ли. Ничего не забываем.
— Ну и чем тут гордиться? — чуть раздраженно спросила Хильда. — По-моему, нечем.
Он задумчиво смотрел на нее, заставляя себя сдержаться.
— Ты не придаешь большого значения памяти? — спросил он.
— Я верю в настоящее, а не в прошлое, — ответила Хильда. — Прошлое должно уйти. Если стараться оживить прошлое, то в конце концов оно предстает в искаженном виде.
— Я отчетливо помню каждое слово и каждое событие тех дней, — рассердился Дэвид.
— Все так, дорогой, только зачем это? Это неестественно. Ты судишь о тех событиях с позиции мальчика, каким ты был тогда, вместо того чтобы, вспоминая о них, быть снисходительным, как и подобает взрослому мужчине.
— Какая разница? — допытывался Дэвид.
Хильда ответила не сразу. Она понимала, что продолжать этот разговор не стоит, но ей очень хотелось высказаться.
— По-моему, — начала она, — ты делаешь своего отца олицетворением зла. А вполне вероятно, что, если бы тебе представилась возможность увидеть его сейчас, ты бы убедился, что он самый обычный человек, все страсти которого давным-давно улеглись, и, хотя жизнь его была далеко не безупречной, тем не менее он всего лишь человек, а не чудовище!
— Ты не понимаешь! Его отношение к моей матери…
— Порой слабость или покорность, — убеждала его Хильда, — вызывают в живущем рядом самые дурные из присущих ему качеств, и, наоборот, тот же человек, когда ему противостоят сила духа и решительность, может оказаться совсем иным.
— Другими словами, ты хочешь сказать, что это ее вина…
— Нет, ничего подобного я не хочу сказать, — перебила его Хильда. — Я не сомневаюсь, что твой отец и в самом деле очень плохо относился к твоей матери, но брак — вещь непростая, и я далеко не уверена, что посторонний человек, даже сын имеет право судить об этом. Кроме того, вся твоя неприязнь к отцу уже не поможет матери. Все прошло, тех дней не вернуть. Остался только больной старик, который зовет своего сына приехать на Рождество.
— И ты хочешь, чтобы я поехал?
Хильда помолчала.
— Да, — собравшись с духом, ответила она. — Да. Я хочу, чтобы ты поехал и раз и навсегда позабыл старые обиды.
5
Джордж Ли, член парламента от Вестерингхэма, дородный джентльмен сорока одного года с тяжелым подбородком и светло-голубыми, чуть выпуклыми глазами, подозрительно смотревшими на мир, говорил педантично и размеренно.
— Я уже сказал тебе, Магдалина, что считаю своей обязанностью поехать, — многозначительно произнес он.
Его жена, изящная платиновая блондинка с выщипанными бровями на фарфоровом овальном лице, которое порой не выражало ни единой мысли, как и сейчас, лишь раздраженно пожала плечами.
— Там будет ужасно скучно, милый, я уверена, — сказала она.
— Более того, — продолжал Джордж Ли, и лицо его просветлело, словно в голову ему пришла блестящая мысль, — эта поездка даст нам возможность сэкономить. На Рождество всегда предстоят большие расходы. А на этот раз оставим слугам только на питание.
— Как хочешь, — согласилась Магдалина. — В конце концов, Рождество проходит везде одинаково скучно.
— Кроме того, — продолжал развивать эту тему Джордж, — они, наверное, устроят неплохой рождественский ужин, на котором вместо индейки подадут недурной кусок мяса.
— Кто? Слуги? О, Джордж, перестань волноваться по пустякам. Вечно ты беспокоишься по поводу денег.
— Кому-то ведь надо беспокоиться, — отозвался Джордж.
— Да, но глупо экономить на мелочах. Почему бы тебе не уговорить отца давать нам больше денег?
— Он и так дает немало.
— Как плохо целиком зависеть от твоего отца! Было бы куда лучше, если бы он дал тебе приличную сумму сразу.
— Это не в его правилах.
Магдалина посмотрела на него. Взгляд ее карих глаз внезапно сделался колючим. А безразличное до этого фарфоровое лицо стало осмысленным.
— Он страшно богат, правда, Джордж? Может быть, даже миллионер?
— Два-три миллиона у него есть.
— И откуда только такие деньги? — с завистью вздохнула Магдалина. — Из Южной Африки?
— Да. Он еще в молодости сколотил там целое состояние. В основном на алмазах.
— Потрясающе! — отозвалась Магдалина.
— А когда вернулся в Англию и занялся бизнесом, то удвоил, а то и утроил свое состояние.
— А что будет с деньгами, когда он умрет? — спросила Магдалина.
— Отец об этом не очень-то распространяется. И спросить, разумеется, неудобно. Думаю, что основная часть достанется нам с Альфредом. Альфред, конечно, получит больше, чем я.
— Но ведь у тебя есть еще брат?
— Да, Дэвид. Но, по-моему, ему на многое рассчитывать не приходится. Он ушел из дома, чтобы заниматься искусством или чем-то вроде этого. Отец предупредил, что лишит его наследства, по Дэвид заявил, что ему наплевать.
— Как глупо, — с презрением заметила Магдалина.
— Еще у нас была сестра Дженнифер. Она сбежала из дома с каким-то испанцем-художником, одним из приятелей Дэвида. Отец, вполне возможно, оставит часть денег ей, но не думаю, что много. Еще есть Гарри…
И, смутившись, умолк.
— Гарри? — удивленно переспросила Магдалина. — А кто это такой?
— Это… мой брат.
— Я ни разу не слышала о нем.
— Его существование не делает нам чести, моя дорогая. Поэтому мы редко о нем вспоминаем. Он вел себя крайне непристойно. И в последние годы мы о нем ничего не слышали. А возможно, он умер.
Магдалина вдруг расхохоталась.
— В чем дело? Почему ты смеешься?
— До чего смешно, подумалось мне, что у тебя, именно у тебя, Джордж, при всей твоей респектабельности есть брат с сомнительной репутацией!
— Ну и что? — холодно отозвался Джордж.
Ее глаза сузились.
— Твой отец не отличается большим благородством, правда, Джордж?
— О чем ты, Магдалина?
— Иногда он говорит такое, что мне становится неловко.
— Ты удивляешь меня, Магдалина, — возмутился Джордж. — Неужто и Лидия испытывает подобные чувства?
— При Лидии он ничего подобного не говорит, — ответила Магдалина. И сердито добавила: — Не могу только понять почему.
Джордж взглянул на нее и тотчас отвел глаза в сторону.
— Пустяки, — неопределенно отозвался он. — Надо уметь быть снисходительной. Учитывая возраст отца и состояние его здоровья… — Он умолк.
— Он что, в самом деле серьезно болен? — спросила Магдалина.
— Я бы этого не сказал. Он удивительно крепкий старик. Тем не менее, раз он хочет, чтобы вся семья собралась вокруг него на Рождество, по-моему, нам следует поехать. Может, это последнее Рождество в его жизни.
— Это ты так считаешь, Джордж, а мне кажется, что он проживет еще много-много лет, — возразила Магдалина.
Захваченный врасплох, ее муж, заикаясь, произнес:
— Да… Разумеется.
Магдалина отвела взгляд.
— Ладно, — сказала она, — пожалуй, и вправду лучше поехать.
— Я в этом не сомневаюсь.
— По мне противно быть там. Альфред такой скучный, а Лидия просто мною пренебрегает.
— Чепуха!
— Нет, правда. И я ненавижу этого мерзкого слугу.
— Старика Тресилиана?
— Да нет, Хорбери. Ходит крадучись, как кот, да еще ухмыляется.
— Ты удивляешь меня, Магдалина. Не могу понять, чем тебе так не угодил Хорбери.
— Он действует мне на нервы — вот и все. Ну, ладно, хватит об этом. Мы должны ехать, я понимаю. Не будем обижать старика!
— Именно так. Что же касается слуг и рождественского ужина…
— Потом поговорим, Джордж. А сейчас я позвоню Лидии и скажу, что мы приедем завтра поездом в 5.20.
Магдалина быстро вышла из комнаты. Позвонив, она направилась к себе, села перед бюро и, опустив крышку, начала рыться в его многочисленных ящичках. Вытащив кипу неоплаченных счетов, Магдалина стала раскладывать их, стараясь привести их в какой-то порядок. Наконец, нетерпеливо вздохнув, она снова собрала их в охапку и бросила туда, где они лежали.
— Господи, что мне делать? — пробормотала она, подперев руками свою безупречную платиновую головку.
6
На первом этаже Горстон-Холла длинный коридор вел в большую комнату, выходящую окнами прямо на подъезд к дому и обставленную в довольно старомодном стиле: тяжелые парчовые обои, широкие кожаные кресла, массивные вазы с драконами, бронзовые статуэтки… Вся обстановка отличалась роскошью и добротностью.
В огромном глубоком кресле сидел тщедушный и сморщенный старик. Его руки с длинными когтистыми пальцами покоились на подлокотниках, рядом стояла палка с золотым набалдашником. На нем был старый поношенный халат, а на ногах — матерчатые шлепанцы. Волосы у старика были совсем белые, а кожа на лице отливала желтизной.
Казалось бы, жалкий, потрепанный жизнью старик, но нос с горбинкой и темные, живые, проницательные глаза могли заставить любого думать о нем иначе. В этом человеке еще чувствовались сила, энергия и даже какой-то задор…
Старый Симеон Ли — а это был он — удовлетворенно хмыкнул про себя.
— Ты передал мою просьбу миссис Ли? — спросил он.
Хорбери, стоящий рядом с его креслом, негромко и почтительно произнес:
— Да, сэр.
— Именно в тех словах, как я сказал?
— Да, сэр. Я не сделал ни единой ошибки, сэр.
— Да, ошибок ты не делаешь. Не вздумай делать их и в дальнейшем, иначе тебе придется об этом пожалеть! И что же она ответила, Хорбери? Что сказал мистер Альфред?
Спокойным, безразличным тоном Хорбери передал разговор в гостиной.
Старик снова удовлетворенно хмыкнул и потер руки.
— Превосходно… Первый класс… Значит, весь день они были заняты мыслью об этом! Превосходно! А теперь я с ними поговорю. Пойди и позови их.
— Хорошо, сэр.
Бесшумными шагами он пересек комнату и вышел.
— И еще, Хорбери…
Старик оглянулся и выругался про себя: «Ходит как кот, никогда не знаешь, где он».
Симеон Ли сидел неподвижно в кресле, чуть поглаживая подбородок, пока не раздался осторожный стук в дверь и в комнате не появились Альфред и Лидия.
— А, вот и вы. Садись, Лидия, моя дорогая, возле меня. Какой у тебя чудесный цвет лица!
— Я была в саду. Сегодня холодно, вот у меня и горят щеки.
— Как ты себя чувствуешь, папа? — спросил Альфред. — Хорошо отдохнул после обеда?
— Просто замечательно. Вспоминал свои молодые годы, когда я еще не обосновался в этой стране и не стал одним из столпов общества, — и почему-то снова хмыкнул.
Его сноха молча и учтиво улыбалась.
— Кто эти двое, папа, что ожидаются на Рождество? — не выдержал Альфред.
— Ах да, совсем забыл сказать вам. В этом году я намерен пышно отпраздновать Рождество. Значит, так, приезжают Джордж с Магдалиной…
— Да, — подтвердила Лидия. — Они прибывают завтра поездом в 5.20.
— Бедняга Джордж, — заметил Симеон. — Пустозвон, да и только. Но он мой сын…
— Избирателям он нравится, — заметил Альфред.
— Наверное, считают его честным, — усмехнулся Симеон. — Честным! В роду Ли еще не было ни одного честного человека.
— Как ты можешь так говорить, папа!
— За исключением тебя, мой мальчик. За исключением тебя.
— А Дэвид? — спросила Лидия.
— Ах, Дэвид. Забавно посмотреть на парня сейчас. В юности он был размазней. Интересно, какая у него жена? Во всяком случае, он не женился на женщине моложе себя на добрых двадцать лет, как это сделал глупец Джордж!
— Хильда написала очень милое письмо, — заметила Лидия. — А только что я получила от нее телеграмму. Они приезжают завтра.
Симеон бросил на нее долгий, проницательный взгляд.
— Мне еще не удавалось выведать твоих истинных мыслей, Лидия, — засмеялся он. — А это говорит в твою пользу. Ты очень тактичная женщина. Чувствуется хорошее воспитание. Забавная вещь — наследственность, между прочим. Только один из моих детей пошел в меня, только один.
В его глазах искрился смех.
— А теперь отгадайте, кто еще приедет к нам на Рождество. Даю вам три попытки и держу пари на пять фунтов, что вам ни за что не отгадать.
Он переводил взгляд с Альфреда на Лидию.
— Хорбери сказал, что ты ждешь молодую даму, — хмуро отозвался Альфред.
— И это, я вижу, вас заинтриговало. С минуты на минуту должна приехать Пилар. Я приказал послать за ней машину.
— Пилар? — резко переспросил Альфред.
— Пилар Эстравадос, дочь Дженнифер и моя внучка, — объяснил Симеон. — Интересно, как она выглядит.
— Господи, папа, — воскликнул Альфред, — ты никогда не говорил мне…
Старик ухмылялся.
— Да, я решил держать это в секрете. Попросил Чарльтона написать туда и все выяснить.
— Ты ни разу не говорил мне… — обиженно повторил Альфред.
— Это испортило бы сюрприз, — отозвался Симеон по-прежнему со злорадной ухмылкой. — Интересно посмотреть, что будет, когда в нашем доме снова появится молодежь? Я ни разу не встречался с Эстравадосом. Интересно, на кого похожа дочь — на мать или на отца?
— Ты в самом деле считаешь, что это разумно, папа? — начал Альфред. — Принимая во внимание все обстоятельства…
— Разумно, разумно. Ты слишком беспокоишься об этом, Альфред! И раньше беспокоился! А я об этом никогда не думал! Делай все, что хочешь, а потом расплачивайся за грехи — вот как надо поступать! Эта девушка — моя внучка. Единственная внучка в нашей семье! Мне безразлично, что представлял собой ее отец и чем он занимался! Она — моя плоть и кровь! И она будет жить в моем доме.
— Она будет здесь жить? — резко переспросила Лидия.
Он метнул на нее взгляд:
— Ты возражаешь?
Она покачала головой.
— Разве я имею право возражать, если вы приглашаете кого-то в ваш собственный дом? — улыбнулась она. — Просто меня беспокоит… она.
— Она? Что ты имеешь в виду?
— Будет ли она счастлива здесь?
Старик Симеон вскинул голову:
— У нее нет ни пенни. Она должна быть благодарна!
Лидия пожала плечами.
— Теперь тебе понятно, что это будет необычное Рождество? — обратился Симеон к Альфреду. — Все мои отпрыски соберутся вокруг меня. Все! А теперь отгадайте, кто еще приезжает к нам в гости, раз уж я вам почти подсказал.
Альфред смотрел на отца во все глаза.
— Я же сказал — все мои отпрыски! Не можешь отгадать? Конечно Гарри. Твой брат Гарри!
Альфред побледнел.
— Гарри… — заикаясь, произнес он. — Только по Гарри.
— Гарри собственной персоной!
— Но мы же считали, что он умер!
— А он, представь себе, жив!
— И ты пригласил его сюда? После всего, что случилось?
— Блудный сын — ты это хотел сказать? Ты прав! Мы должны приготовить ему достойную встречу. Мы должны заколоть откормленного теленка, Альфред.
— Он дурно вел себя но отношению к тебе… ко всем нам. Он…
— К чему перечислять его проступки? Их не перечесть. Но на Рождество, как ты помнишь, грехи прощаются. Встретим блудного сына тепло и радушно.
Альфред встал.
— Да, это и правда сюрприз, — пробормотал он. — Я и представить себе не мог, что Гарри когда-нибудь вернется в эти стены.
Симеон подался вперед.
— Ты никогда не любил Гарри, верно? — мягко спросил он.
— После того как он вел себя по отношению к тебе…
— Что было, то прошло, — усмехнулся Симеон. — Ведь так должно быть на Рождество, не так ли, Лидия?
Лидия тоже побледнела.
— Я вижу вы тщательно продумали нынешний праздник, — сухо заметила она:
— Я хочу, чтобы вокруг меня была вся моя семья. Хочу мира и доброжелательности. Я старик. Ты что, уже уходишь, мой дорогой?
Альфред поспешно вышел. Лидия на секунду задержалась, прежде чем последовать за ним.
— Он расстроился, — кивнул Симеон вслед удаляющемуся сыну. — Они с Гарри никогда не ладили. Гарри любил дразнить Альфреда. Говорил, что Альфред тугодум, зато действует наверняка.
Лидия шевельнула губами. Она хотела что-то сказать, но, заметив на лице старика жадное любопытство, сдержалась. Ее умение владеть собой, видела она, его расстроило. И потому позволила себе заметить только:
— Заяц и черепаха? Но ведь в конце концов состязание выигрывает черепаха.
— Не всегда, — отозвался Симеон. — Не всегда, дорогая моя Лидия.
— Извините меня, — улыбнулась Лидия. — Пойду посмотрю, как там Альфред. Он всегда расстраивается, когда слышит что-то неожиданное.
Симеон усмехнулся.
— Да, Альфред не любитель перемен. Ему по душе привычный темп жизни.
— Альфред очень предан вам, — заметила Лидия.
— Тебе это кажется странным?
— Иногда, — сухо отозвалась Лидия и вышла из комнаты.
Глядя ей вслед, Симеон тихо хмыкнул и потер ладони.
— До чего интересно! — пробормотал он. — До чего интересно! Меня ждет очень забавное Рождество.
Он с трудом поднялся и, опираясь на палку, медленно прошаркал к стоявшему в углу большому сейфу, набрал шифр, отворил дверцу и дрожащими пальцами нащупал что-то внутри.
Вытащив небольшой замшевый мешочек, он развязал его и высыпал на ладонь горсть необработанных алмазов.
— Не спешите, мои красавчики, не спешите… Вы все по-прежнему мои друзья. Отличные были тогда денечки… Отличные. Вас не будут обрабатывать и шлифовать, друзья мои. И не будете вы украшать шеи и пальцы женщин или висеть у них в ушах. Вы принадлежите мне. Мои старые друзья! Только вы да я знаем кое-что такое, чего не знают другие. Говорят, я старый я больной, но ничего, я еще поживу. Жизнь во мне еще теплится. И я не могу отказать себе в удовольствии еще разок позабавиться. Еще разок…
Произведения
Критика
- Автобиографическое начало недетективных романов Агаты Кристи
- Поэтика английского дома и художественная рефлексия повседневности в романе Агаты Кристи «Убийство Роджера Экройда»
- Путь Агаты Кристи к успеху: социокультурные, биографические и жанровые аспекты
Читати також
Поділитися