Тимоти Финдли. ​Если копнуть поглубже

Тимоти Финдли. ​Если копнуть поглубже

(Отрывок)

Посвящается Мэтью Мэкки, чья лопата положила начало всему этому, и жителям Стратфорда, с которыми я делю повседневную жизнь.

Пролог

Но как, скажите, жить без сердцу милого пейзажа,
Без домика уютного в деревне
В тени деревьев рядом с древним храмом,
Без городского мрачного жилища,
Особняка с колоннами при входе,
Квартирки в городе — короче, любого места,
Что зовется домом, где, словно в центре мирозданья,
Случается все главное, чему от века суждено случиться?
У. Х. Оден «Детективная история»
Стратфорд, Онтарио Четверг, 25 июня 1998 г.

Водоворот людей. Огни. Музыка. Вполне достаточно, чтобы голова пошла кругом. Но это только начало. Потом надо протиснуться в двери, протянуть билеты человеку, которого в давке почти не различаешь, и еще найти свое место.

Вечер открытия! Ничто в мире с ним не сравнится. Публика лучится ожиданием, актеры замирают от страха. Как говорится, собрался весь свет: все звезды, все богачи, весь фестивальный комитет и администрация — художественный руководитель, его помощник, дизайнер, композитор, художники по свету и костюмам, масса заезжих актеров, писателей, режиссеров… И критики — эти, как всегда, безуспешно стараются сохранить анонимность. Вам кого — меня?

Особую помпезность вечеру придавало присутствие генерал-губернатора, а также многочисленные слухи о прибытии Мерил Стрип, Энтони Хопкинса, Ванессы Редгрейв, Эммы Томпсон и Джуда Лоу — подобные слухи редко оправдывались, но иногда частично соответствовали действительности. Критики отыскивали свои места у проходов и, все еще изображая, будто отсутствуют, стояли каждый сам по себе и ждали появления знаменитостей.

Вечер в Стратфордском фестивальном театре, как обычно, начался с фанфар, аплодисментов и подъема флага. Поскольку присутствовала генерал-губернатор, исполнялся национальный гимн. Люди встали, многие запели, раздались дружные овации — генерал-губернатор была личностью чрезвычайно популярной.

В это время Джейн Кинкейд и ее семилетний сын Уилл пробирались к своим привилегированным местам в партере — в пяти рядах от сцены и в двух креслах от прохода. Они сели, встали, потом снова садились, вставали и садились, пока другие протискивались мимо них: смеющиеся, возбужденные, улыбающиеся, потерянные и извиняющиеся, то неуклюжие и неловкие, то грациозные. С другой стороны от Джейн сидел режиссер спектакля Джонатан Кроуфорд.

Они почти не разговаривали — только вежливо кивнули друг другу. Джейн видела, что после исполнения национального гимна Джонатан, как и следовало ожидать, от нервного напряжения почти впал в ступор; между тем на его походившем на маску лице читалось: нет, меня ничто не проймет — я свою работу сделал, и кончено, а дальнейшее уже будет относиться к истории театра…

Джейн Кинкейд это не могло обмануть, но она молчала. Она находилась почти в таком же состоянии. Ее муж Гриффин, он же отец Уилла, должен был появиться на сцене в роли Клавдио в пьесе Шекспира «Много шума из ничего». По всем оценкам, играл он блестяще и стремительно шел к тому, чтобы стать звездой театра. Джейн сознательно не ходила на репетиции и прогоны, желая насладиться знаменательным событием вместе с Уиллом.

Как и у других, дорога Гриффина к свету рампы оказалась долгой и трудной. Он начал актерскую карьеру в Университете Торонто в роли Брика в «Кошке на раскаленной крыше» Теннесси Уильямса. Случилось так, что Гриффин сломал на хоккее ногу и заскучал. И поскольку Брик весь спектакль носит гипс, тогдашняя подружка Гриффина, игравшая Мэгги — ту самую «кошку», которая упоминается в названии пьесы, — предложила: «Почему бы тебе не попробовать себя? Ведь никогда не знаешь заранее, на что ты способен». А дальше все произошло как в пословице: брось утку в воду, и она поплывет. Гриффин мгновенно заболел театром и полностью потерял интерес к изучению правоведения.

Он еще дважды играл Брика — в Ванкувере и в Виннипеге; именно там, в Виннипеге, он встретил и полюбил Джейн Терри. Они поженились перед самым переездом в Стратфорд.

Джейн попала в Канаду из города Плантейшн, штат Луизиана, в 1987 году — решила поискать работу в качестве театрального художника. И к своему глубокому удовлетворению, получила заказы как художник-бутафор и дизайнер в нескольких театрах, в частности, в постановке «Кошки» в Театральном центре Манитобы в Виннипеге. Меньше чем через год они с Гриффином стали мужем и женой. А еще через семь месяцев родился Уилл.

И вот теперь мать и сын сидели, с замиранием сердца дожидаясь первого выхода Гриффина. К счастью, он появился уже через семь минут (время засек Уилл).

Джейн чуть не расплакалась. Гриффин, без сомнения, выглядел лучше всех на этой сцене — впрочем, как и на любой другой. И поскольку действие происходило в восемнадцатом столетии, модная в то время обтягивающая одежда облегала его стройное тело, словно вторая кожа.

Роль Клавдио — непростая: его надо играть так, чтобы этот персонаж одновременно и очаровывал и отталкивал, был то бесстрашным воином, то трусоватым любовником, который в день свадьбы клеймит позором свою возлюбленную Геро, наивно поверив, будто она ему изменила.

Его то обожаешь, то, в следующее мгновение, ненавидишь, предупредила Джейн Уилла. Не тревожься, дорогой. Это всего лишь пьеса, и папа, как всегда на работе, просто притворяется другим человеком.

Иногда он даже страшный, сказал мальчик, вспомнив, как отец год назад играл одного из убийц в «Макбете».

Да, улыбнулась Джейн, но тогда вообще с трудом верилось, что это действительно он.

Сейчас партнершей Гриффина была молодая, только что окончившая Национальный театральный институт в Монреале актриса. Ее звали Зои, и ей едва исполнился двадцать один год.

Когда Зои первый раз появилась на сцене, Джейн ощутила легкий укол ревнивой неприязни.

Вот она какая.

Одна из этих…

Но через минуту успокоилась. Девушка была удивительно привлекательной: держалась с какой-то животной грацией — застенчивость и пугливость, скрытая под внешней самоуверенностью.

Именно такая, как надо, пришла к заключению Джейн. Столь живописных декораций и костюмов Джейн, пожалуй, не видела, хотя цветовая гамма была небогатая. Все выдержано в красных, белых и синих тонах — словно символизируя имперскую власть. Но красный и синий приглушенные. Только Беатриче и Бенедикт носили чистые цвета: воин Бенедикт — в алом, а убежденная феминистка Беатриче — в берлинской лазури (цвет строгий, определенный, роскошный). Геро, невинную деву, нарядили в белое, а младшего офицера Клавдио — в пастельно-голубой камзол с красными кантами и белые с желтоватым отливом панталоны. Персонажи итальянского двора были в огненно-оранжевом, желтом и розовом, который стремился к красному, но так и не достигал желаемого оттенка. В общем — зарисовки в акварели, а не в масле.

Действие пьесы перенесли из Италии в Бат — Бат Иниго Джонса — с минеральными источниками, террасами, водами и купальнями.

Поначалу это беспокоило Джейн, но постепенно она поняла, что такая интерпретация открывает много возможностей для Джонатана в плане прочтения текста. В Англии конца XVIII — начала XIX века царило даже большее напряжение, чем в Италии 1600-х годов, когда примерно и была написана пьеса «Много шума из ничего». В стране правил «безумный» король Георг и красовался щеголеватый принц Уэльский. Англия ждала голосов Джейн Остин, Китса, Шелли и Байрона. Существовали всяческие моральные строгости, причем в изобилии, но они буквально трещали по швам.

В этом ключе были решены декорации и костюмы спектакля: женщины едва не вываливались из своих декольте, а формы мужчин столь рельефно обозначались под панталонами, что зрителю оставалось только гадать, как при таком напряжении не лопается ткань. Деревянный пол сцены превратили в черно-белые «мраморные» квадраты, над которыми поднимались изгибающиеся колоннады. Когда в завязке пьесы мужчины возвращались с войны, действие разворачивалось в купальне: все завернуты в полотенца и окутаны «паром» — сначала стоят на ступенях, отделяющих рампу от зрителей, а затем спускаются в «воду».

Все чрезвычайно необычно.

Действие шло своим чередом — главные персонажи, Беатриче и Бенедикт, строили запутанные козни и всячески старались одновременно привлечь и оттолкнуть друг друга — при этом оба уверяли, что предпочитают остаться холостыми. Джейн, как обычно, восхищалась словесной пикировкой и блеском диалогов. В данном случае «Б и Б», как их прозвали актеры, играли ведущие, самые популярные звезды труппы Джулия Стивенс и Джоэл Харрисон, которые в этом сезоне таким же дуэтом участвовали в качестве мистера и миссис Форд в «Виндзорских кумушках».

Вклад Джейн в спектакль «Много шума из ничего» составляли «шелковые» веера ручной раскраски, придававшие женщинам блеск, но и доставлявшие им много хлопот — ведь правильно обращаться с веером отнюдь не просто. Актрисы признавались, что чуть с ума не сошли, пока овладевали этим искусством. Зато укрощенный веер казался изящным продолжением руки, и это перепончатое изделие становилось даром Божьим, когда требовалось перевоплотиться в женщину восемнадцатого века.

Джейн гордилась своим творением. Она использовала тончайшую сеточку, расписав «шелк» акрилом — изобразила романтические любовные сцены на фоне английских парков, французских замков и венецианских гондол.

В антракте ей невольно пришлось общаться с друзьями, коллегами-художниками, занятыми в других спектаклях членами труппы и просто незнакомцами. Это было очень непросто, так как Джейн знала, что самые «главные сцены» Гиффина еще впереди. Она по возможности увиливала и завидовала Джонатану Кроуфорду, который, прежде чем его со всех сторон осадили, успел юркнуть в специальное помещение «для особо важных персон».

Джейн сосредоточила все свое внимание на Уилле, вывела его в сад, купила ему хот-дог и пепси, а себе — бокал вина. Повернувшись к надоедам спиной, она положила ладонь на плечо сыну и выкурила подряд три сигареты. Это был один из тех вечеров, когда хотелось, чтобы никто не знал, кто ты такая.

Великий вечер!

Относительно неизвестных Гриффина и Зои в конце спектакля приветствовали бурными, одобрительными аплодисментами.(А днем позже было опубликовано двойное интервью под заголовком «Много шума по поводу рождения звезд».)

Занавес поднимали двенадцать раз — пятнадцать минут труппу держали на сцене. На большее не могли рассчитывать актеры, ради такого финала трудился режиссер, и об этом молились жена и сын артиста Гриффина Кинкейда. Восхитительно! Уилл повернулся к матери и произнес, почти как настоящий профессионал:

— По-моему, наш папа был — высший класс.

Джейн, к счастью, знала, как пройти за кулисы, и держала в голове карту с маршрутом в уборную Гриффина.

Когда они наконец попали туда, в помещение уже набились другие поздравлявшие. Протолкавшись с Уиллом вперед и представ пред ликом новой звезды, Джейн обнаружила, что Гриффин абсолютно гол — только на бедра наброшено полотенце.

Она закрыла глаза.

Что подумают люди?

А затем пришла мысль: как говорится, у Гриффина все в порядке, так что нечего стесняться…

Когда он поднялся и раскрыл объятия, Джейн инстинктивно шагнула вперед. В ушах все еще стоял гром оваций, и она не могла выговорить ни слова — только нечто нечленораздельное, отдаленно похожее на «да»!

Уилл в ситуациях, когда Гриффин был больше актером, чем отцом, обычно просто жал ему руку, будто впервые знакомился.

— Ну как, понравилось?

— Еще бы. Потрясающе!

— Пойдешь на вечеринку?

Уилл посмотрел на мать.

— Да, — улыбнулась Джейн. — Конечно, пойдет. Он ведь уже достаточно взрослый, чтобы досидеть до полуночи. Правда, Уилл?

— Правда. Само собой. Спасибо.

Гриффин опять сел, набросил на бедра полотенце и снова занялся снятием грима. Уилла эта операция всегда завораживала, он стоял и в зеркало наблюдал за отцом.

А Джейн отошла поговорить с Найджелом Декстером, делившим с Гриффином уборную. Найджел — самый давнишний в театре приятель ее мужа. Он был на полгода старше, чуть погрубее и бесконечно жестче и слыл человеком, которого трудно приручить. Их совершенно различные таланты дополняли друг друга, и с театральной точки зрения они составляли прекрасную пару. В пьесе Найджел играл одного из стражей, потрясающе смешного — до невозможности расхлябанного, несообразительного, но удивительно обаятельного.

— Блестяще! — похвалила его Джейн.

— Тебе понравилось?

— Я в восторге. Ты был великолепен, душа моя. Я забежала только поздороваться. Еще увидимся.

— А как же!

Вернувшись к мужу, Джейн поцеловала его в губы и похлопала по голому бедру.

— Встретимся на вечеринке. Не забудь надеть штаны.

Вечеринку в честь открытия фестиваля иногда проводили в частном доме, иногда в ресторане, но на этот раз она состоялась в шатре, который натянули в окружавшем театр обширном парке. Присутствовала труппа, вся команда, весь персонал — дизайнеры, закройщики, портные, музыканты, их родственники, друзья, просто театралы, не говоря уже о генерал-губернаторе, ее муже, главе провинции и его жене. Словом, все, кто придает истинную торжественность событию.

Погода стояла теплая, дул слабый ветерок, и вообще вечер был настолько прекрасен, что шатер частично оставили открытым.

Длинные автомобили доставляли почетных гостей и прочую знать. Звучала ненавязчивая музыка, предлагали закуски и шампанское, в баре был большой выбор вин, хватало столиков, чтобы посидеть, и пространства для общения, а снаружи с деревьев свешивались фонарики, над которыми сияли звезды — а вскоре взойдет и луна.

Ничего совершеннее придумать невозможно, восхищалась Джейн. Похоже на красивый фильм или даже на спектакль. Только ни одна площадка не вместила бы всех этих чудес.

Гриффин почему-то пришел последним, хотя Зои Уолкер, Найджел Декстер, Джоэл Харрисон и Джулия Стивенс явились одними из первых.

Что ж, решила про себя Джейн, есть два способа произвести впечатление. Либо прийти первым, либо — последним.

К тому времени, когда муж стал пробираться сквозь запруженный людьми вход, она уже выпила два бокала шампанского. А Уилл приканчивал второй стакан пепси.

Просияв, Джейн сделала шаг назад и, к сожалению, столкнулась при этом с Зои Уолкер.

— О, ради бога, простите, — поспешила извиниться она.

— Пустяки. — Зои небрежно махнула рукой и отвернулась.

— Вы ведь Зои Уолкер, — продолжала Джейн.

— Да.

— Примите мои поздравления.

— Спасибо.

— Мы с вами незнакомы. Я…

— Если не возражаете, я хотела бы продолжить разговор со своими друзьями, — сказав это, Зои Уолкер окончательно повернулась к Джейн спиной.

— Еще увидимся, — пробормотала Джейн.

Тут к ней подошел Гриффин.

И все наконец стало прекрасно.

Они пробыли на вечеринке до часа ночи.

Дома они вдвоем уложили Уилла в кровать, поцеловали на ночь и, оставив дверь приоткрытой, чтобы Редьярд, их золотистый лабрадор, мог входить и выходить, когда ему вздумается, вернулись на кухню.

— Голосую за бутылку красного на свежем воздухе и за то, чтобы завершить ночь под звездами, — предложила Джейн.

— Поддерживаю, — согласился Гриффин, снимая галстук, расстегивая воротник и вешая пиджак на спинку стула.

Они вынесли бокалы, вино и сигареты на заднюю веранду, где стояла плетеная мебель, газовая шашлычница и большие горшки с растениями.

— Ужасно горжусь, что я твоя жена, — проговорила Джейн, когда они сели на стулья и взялись за руки.

— Спасибо, — отозвался Грифф и вздохнул: — Боже, я думал, мы уж никогда сюда не доберемся.

— Куда? На веранду? — удивилась Джейн.

— Нет, — рассмеялся муж. — В такой момент, как сегодня, когда мы знаем, что нечто действительно произошло… достигнуто… После долгих лет ожидания дверь наконец открылась… Я почти переступил порог.

— Ты уже переступил порог, дорогой. Окончательно и бесповоротно.

— Может быть. Это уж точно следующий этап, чем бы он потом ни оказался.

— Не будем обманываться. Перед нами еще мили и мили, прежде чем каждый из нас почувствует, что наконец добился успеха, но — и это очень важное, но — теперь никто не сможет тебя игнорировать. Никто тебя не забудет. Никто не закроет эту дверь.

— Дай бог.

— А вот и луна. Вовремя.

— Знаешь, что нам надо сделать? — сказал Гриффин.

— Что?

— Слышишь, от Грэмов доносится музыка?

— Да. Замечательная.

— Я думаю, надо снять обувь и пойти на лужайку танцевать по росе.

— С удовольствием. Я с удовольствием. Давай.

Рука об руку они спустились на траву, полюбовались на луну и звезды и принялись танцевать, щека к щеке.

— Мы самые счастливые люди на земле, — прошептала Джейн.

— Вполне с тобой согласен. Настало наше время.

— Да, это наше время.

— Что это такое? — спросил Гриффин. — Я о музыке. Никак не могу вспомнить.

— Энни Леннокс.

— Ах да… конечно… Энни Леннокс.

Песня называлась «Каждый раз, когда мы говорим „прощай“».

Жаркая волна

Удастся ли найти на карте жизни

Тот полустанок призрачный, где ждет тебя любовь,

Которую ты неизменно не можешь удержать,

Удастся ли найти то место, где ты впервые счастлив был?

У. Х. Оден «Детективная история»

1

Четверг, 2 июля 1998 г.

Джейн не было ее настоящим именем.

До того как она познакомилась с Гриффином Кинкейдом, а затем и вышла за него замуж, ее от рождения звали Орой Ли Терри из Плантейшна — маленького, но чрезвычайно богатого хлопкового городка на юге штата Луизиана. Родители Оры — к этому времени ее отец уже скончался — были мультимиллионерами, каковыми стали благодаря усилиям множества поколении.

В 80-х годах Ора, как она сама выражалась в то время, «сбежала в Канаду», не желая потакать собственническим наклонностям матери, Мэйбел Терри. И тогда же поменяла имя, утверждая, что хочет быть просто Джейн. Обычной девушкой.

Сегодня Джейн намеревалась купить мячи для игры в гольф.

После работы она поехала в противоположный конец города, где в специализированном магазине «Все для дома» почти наверняка имелось то, что ей нужно.

— Мячи для игры в гольф, — сказала Джейн, проходя мимо контрольного прилавка.

И услышала в ответ:

— Слева, примерно в середине дальнего крыла.

— Спасибо.

В понедельник предстоял день рождения Гриффина: его тридцатилетие. Во время своей последней поездки в Торонто Джейн купила мужу новую клюшку, а мячи — подарок от Уилла. Идея была его, и Джейн пообещала съездить в магазин. Деньги были тоже Уилла.

Уилл рос смышленым, вдумчивым мальчуганом, временами, пожалуй, слишком молчаливым. Дети прозвали его «одиночкой», несмотря на то, что иногда они вместе гоняли на роликах. Уилл предпочитал коллективным играм книги и головоломки, однако был открытым, а не замкнутым, интересовался окружающим и не стремился уединиться. Он обожал отца и свою няню Мерседес Боумен, которая была истинным даром Божьим для детей и кошек. И для Джейн тоже.

Джейн положила на прилавок пару упаковок с тремя мячами в каждой и еще две батарейки для фонаря.

— Это все?

— Да, спасибо.

Продавец передал Джейн ее кредитную карту и пластиковый пакет с покупками. Подписывая счет, Джейн про себя молилась: Пожалуйста, только не говори: приятного дня. Только не говори этого.

— Приятного дня.

— И вам тоже.

Улыбаясь, она отправилась на стоянку к машине.

Похоже, молитвы бесполезны. Все мы притворяемся обыкновенными людьми. И это печально, потому что на деле таковыми не являемся. Наши жизни ограничены слишком жесткими рамками, чтобы можно было уповать на воистину приятный день. Вот если бы люди говорили: «Самого приятного дня, какой только возможен при данных обстоятельствах», это бы имело больше смысла.

Возвращаясь к машине, Джейн бросила взгляд на газетный автомат: «Нэшнл пост», «Глоуб энд мейл», «Торонто стар» и «Стратфорд Бикон-геральд».

Судя по заголовкам, у очень немногих выдался этот самый «приятный день». Кризис в Косово обрек на страх и страдания тысячи людей; смерти, сожженные города и деревни, беженцы, хлынувшие в Черногорию, где не было для них места, и Милошевич, продвигавший все глубже в Косово сербские войска.

Другой кошмар — разворачивающаяся история президента Клинтона и Моники Левински — грозил свалить Клинтона, и, хотя его рейтинг оставался, на удивление, высоким, республиканцы призывали к импичменту президента.

А по свидетельству «Бикон-геральд», в соседнем Китченере люди возмущались местной полицией: после двух недель расследования власти так и не назвали ни одного подозреваемого в произошедшем в городе зверском изнасиловании и убийстве одинокой женщины тридцати с небольшим лет.

Пересекая автостоянку, Джейн размышляла о том, как ужасы мира, которые раньше казались далекими, все больше и больше надвигаются на каждого — вот уже захлестнули спокойный, приятный городок, — как войны и скандалы пробивают путь к простым людям.

Она ехала по Онтарио-стрит, главной улице Стратфорда, идущей с востока на запад, и невольно вспоминала историю городка. Некогда он был процветающим промышленным и железнодорожным центром, но, подобно многим другим канадским поселениям, в 40-е и в начале 50-х его поразила депрессия. Будущее Стратфорда было спасено в тот момент, когда у человека по имени Том Паттерсон родилась мечта и эта мечта овладела всем его существом. Так в 1953 году появился на свет Стратфордский шекспировский фестиваль. Идея пришла в голову Паттерсона благодаря тому, что город носил имя Стратфорд и стоял на реке Эйвон — в точности, как в Англии. Ведь Стратфорд-на-Эйвоне — место, где родился и умер Шекспир. И теперь Канадский Стратфордский фестиваль стал самым признанным средоточием классического театра на Северо-Американском континенте.

Город стоял среди многочисленных ферм, принадлежавших главным образом меннонитам; всюду бугрились пологие холмы, зеленели некогда бывшие лесами рощицы, на полях пасся скот, вдоль дорог шли колеи, по которым лошади тянули телеги и фургоны, мелькали огороды, ручейки, пруды и реки, в том числе, конечно, самая большая из них — Эйвон. Деревни, хутора и селения, раскинувшиеся вокруг Стратфорда, казались маленькими островками на фоне живописной природы.

Справа от Онтарио-стрит располагалась Фестивальная гостиница — на взгляд Джейн, довольно уродливый мотель, но по количеству мест ему не было равных в городе, а потому именно в нем находили приют многие из тех тысяч людей, что стекались на театральный фестиваль.

Вскоре слева замаячил силуэт огромной фабрики, название которой неизменно вызывало у Джейн улыбку. Здание фабрики служило напоминанием о том, как резко был разделен Стратфорд в прежние времена — и до некоторой степени остался разделенным и теперь.

Многие из его граждан — рожденные, взращенные и воспитанные в принципиально консервативном сообществе — продолжали настороженно относиться к миру театра — миру «искусства», беспардонно вторгавшемуся в их жизни. Актеры — они все поголовно педики, рассуждали мужчины. А мы настоящие парни — парни, что надо, и нам не нужны педики в наших ресторанах и барах. Почему бы им не отвалить отсюда подальше и не оставить нас в покое?

Юмор ситуации заключался в том, что очень многие из этих мужчин работали на фабрике компании по производству шарикоподшипников, и, как гласила вывеска, название компании было — «ПЕД».

На безобидный вопрос: «Где работаешь?» — трудно было подобрать приличный ответ.

И тем не менее фестиваль стал самым прибыльным мероприятием в городе; три театра с мая по ноябрь ставили в целом десять — двенадцать спектаклей, и миллионы долларов туристов пополняли городскую казну.

Когда Джейн подъехала к границе, где торговые ряды и мелкие окраинные предприятия уступили место частным домам и садам, она увидела Оливера Рамси. Он был ее боссом, но не любил, когда его так называли. Оливер возглавлял бутафорский отдел и шел, как обычно, один, неся полотняную сумку. Джейн знала его достаточно хорошо, чтобы догадаться, что сумка набита классическими видеофильмами, до которых он был большой охотник.

Она остановилась и спросила:

— Вам куда?

— Надо вернуться на работу. Не возражаете?

— Конечно, нет. Забирайтесь.

Оливер был худощав, привлекателен и вечно одинок. Сев в машину, он громко хлопнул дверцей. И тут же извинился:

— Простите. Но мне нравится так делать. Когда я хлопаю дверью дома, этого никто не слышит.

Джейн рассмеялась.

— Ужасный день, — пожаловалась она. — Совсем замучилась с последним окном.

— Я видел.

Джейн сооружала триптих из витражных окон для постановки «Ричарда III», премьера должна была состояться меньше чем через три недели. Работа оказалась сплошным кошмаром, однако в последнее время дело пошло и близилось к завершению. Но режиссер и дизайнер постоянно просили добавить чего-нибудь этакого, а причуды других подчас невозможно воплотить в жизнь. Во всяком случае, таков был опыт Джейн, и сейчас она никак не могла подобрать лицо святому Георгию, которого следовало изобразить на окнах вместе с его драконом. Дракон, естественно, не представлял проблемы. С драконами трудностей не бывает. Любому по силам сотворить дракона. Святой же — совсем иное дело.

— А зачем вам возвращаться на работу? — спросила она Оливера.

Тот застонал и тяжело вздохнул:

— Мечи.

— Ах да, мечи. Святые и оружие — всегда самое трудное.

— Святые, оружие и поломки, — добавил Оливер. — Покалеченные стулья из «Виндзорских кумушек» продолжают поступать в ремонт. Боюсь, придется делать новый гарнитур.

Джейн свернула на ведущую к реке Куин-стрит, а затем на стоянку рядом со служебным входом в Фестивальный театр — самую большую из трех сценических площадок в городе. Архитектура этого театра служила наглядным напоминанием о том, что несколько первых лет спектакли проходили под цирковым шатром.

Оливер вылез из машины и снова изо всей силы шарахнул дверцей.

— Очень мне это нравится, — прокомментировал он.

— До завтра.

— Может быть, до завтра, а может, нет — зависит от того, насколько я здесь застряну.

— Естественно. Но в любом случае встретимся в понедельник в ресторане «Даун-стрит». Выпьем по случаю дня рождения Гриффина. Только не забудьте…

— Не волнуйтесь. Не забуду. Спасибо.

Джейн выехала со стоянки и направилась к реке.

Эйвон был похож на старого друга: из года в год он удалялся, когда вода зимой убывала, но весной возвращался опять — и вместе с ним его лебеди, гуси, утки и чайки. Он радовал глаз пестрым калейдоскопом красок и отражений и успокаивал медлительностью течения к дамбам и водопадам и своей безмятежностью при впадении в озеро Виктория, где ивы на островах днем скрывали мир пикников, а по вечерам — свет фонарей. Джейн часто бывала на Эйвоне — приходила от Фестивального театра посидеть с недозволенным бумажным стаканчиком вина и сигаретой. Это было ее самое любимое место в городе — если не считать еще одного.

Другим любимым местом был дом 330 на Камбриа-стрит, который они снимали и в котором жили вместе с Гриффином и Уиллом. Этот дом Джейн хотелось назвать своим больше всего на свете — если говорить о том, что вообще возможно. Сильнее ей хотелось только завести второго ребенка, если бы, конечно, Грифф согласился.

Покупка дома и обзаведение вторым ребенком были, пожалуй, единственными вопросами, по которым они расходились. Грифф осторожничал, опасался брать на себя большую финансовую ответственность, пока окончательно не встал на ноги. А Джейн не боялась ответственности и не желала быть осторожной. Она считала: раз женщина замужем и думает о будущем, самое главное для нее — владеть домом и воспитывать в нем детей.

Но, становясь на позицию мужа, она признавала законность его сомнений. Актеру требуется немало времени, чтобы обеспечить себе финансовую независимость, и, хотя Грифф получал больше, чем она, его зарплата была не такой уж большой. А у Джейн имелся постоянный доход. Ее отец и дед создали тщательно продуманную систему управления имуществом, в надежде обеспечить на всю жизнь Джейн, ее братьев и сестру Лоретту. И эта система отлично работала.

Поворачивая на дорогу, тянувшуюся вдоль реки, Джейн заметила, что стоянка у Фестивального театра начинает заполняться. Машины с пассажирами двигались по Куин-стрит к трем ресторанам и к театру на вечернее представление «Бури», где Гриффину предстояло сыграть Фердинанда.

Джейн обратила внимание, как много автомобилей с американскими номерами — даже из далекой Калифорнии. Канадские номера были в основном из провинции Онтарио, где и расположен Стратфорд.

В парке рядом со стоянкой выставка местных художников собрала настоящую толпу, однако некоторые из мэтров — пробило шесть часов — уже начали паковать картины и скульптуры в деревянные ящики. Джейн ни разу не демонстрировала публике свои работы, хотя считалась талантливым и серьезным художником. Я профессиональный декоратор, говорила она себе. И этим жила. По крайней мере, в данный момент. Когда они купят дом и будут ждать второго ребенка, вот тогда она, возможно, задумается о небольшой персональной выставке. Мастерства Джейн хватало, но она сознавала, какую ответственность налагала на нее работа в театре, и не позволяла себе даже мысли о том, чтобы схалтурить. Она подождет.

Джейн проехала круглую площадку, где зимовали лебеди, утки и гуси, а затем Театр Тома Паттерсона — там в этот вечер давали «Стеклянный зверинец». Дорога привела ее обратно на Онтарио-стрит. По улице туда-сюда слонялись ученики, в основном из частных школ, которых привезли на забитом до отказа автобусе. В одной из групп дети были в темно-синих форменных пиджаках, девочки — в серо-голубых клетчатых юбках, а мальчики — в брюках из серой фланели. Ребята искали приличное заведение, где можно быстро перекусить. Улыбнувшись их счастливым лицам, Джейн свернула на Черч-стрит.

Здесь начинался Стратфорд, который она любила больше всего: широкий массив домов рубежа столетий — времен королевы Виктории и короля Эдуарда. Одни дома были построены железнодорожными баронами, другие, столь же впечатляющие, — людьми из высших слоев общества. Там они жили до Второй мировой войны, пока многие из них не потеряли свои состояния.

Встречались даже здания с колоннами на фасадах в грегорианском стиле, возведенные с середины до конца девятнадцатого века. В те времена процветал хороший вкус, если хватало денег. Хороший вкус или, по крайней мере, представление о нем. Я бы назвала это примитивной роскошью, думала Джейн, либо, как выражается Грифф, изяществом с некоторым перебором.

Этот район напоминал ей о Плантейшне с его красивыми лужайками и садами, верандами и деревьями. Здесь Джейн находила нечто вроде ностальгического рая, и, попадая сюда, она всегда вспоминала свое детство на Юге — конечно, только редкие светлые моменты, извлеченные из темноты, которой изобиловало начало ее жизни.

Миновав перекресток Черч-стрит и Камбриа-стрит, Джейн проехала мимо дома и кабинета своего психиатра доктора Фабиана. Затем, через два квартала на Шрузбери, промелькнул дом ее самых близких стратфордских друзей, Хью и Клэр Хайлендов. Клэр была профессором истории Университета Западного Онтарио, расположенного в близлежащем городке Лондоне. Хью, который был старше жены, раньше преподавал там же на английском отделении, но успел выйти в отставку и вовсю наслаждался двумя своими любимыми занятиями — садоводством и гольфом. Дом Хайлендов представлял собой классический коттедж провинции Онтарио. Заднее крытое крыльцо выходило на один из самых очаровательных в городе садов. Ухоженный дом и пышное цветение в течение всего лета — Хью старательно подбирал коллекцию растений — делали вполне оправданной ежедневную поездку в Лондон и обратно.

Мысль об этих людях согревала Джейн душу. Почти рядом, за углом, есть двое лучших друзей, с которыми можно вместе стареть…

Хотя ей всего тридцать пять, а Гриффу нет и тридцати — стукнет только в понедельник. Но возраст… как сказал бы буддистский наставник, это то, что непременно случится. Надо быть готовым встретить его.

И Джейн повернула за угол направо, проехала мимо миссис Арнпрайр, соседки, которая в это время поливала газон перед домом, и поставила свою «субару» за «лексусом» Гриффина — подарком от Джейн в год подписания мужем контракта на работу в Стратфорде — и за древним «фордом-мавериком» Мерси Боумен.

Вот она и дома.

Рядом с их легковушками припарковался изрядно раздолбанный грузовик, и два человека перегружали в тележку явно тяжелые мешки. Это были Люк Куинлан и его дядя Джесс — хозяин дома нанял их, чтобы разбить новую огромную клумбу. Люк поздоровался с Джейн и взялся за ручки тележки. Джесс помогал ему, и они медленно покатили мешки вдоль дома на задний двор.

Джейн разглядела наклейки на мешках, еще оставшихся в кузове: торф, мох, овечий навоз, обогащенный грунт. Она улыбнулась и подумала: Неужели они умудрятся все это запихнуть в одну-единственную клумбу?

Потом захватила с сиденья сумку, взяла пластиковый пакет из магазина «Все для дома», помахала миссис Арнпрайр, подошла к боковому входу и открыла дверь на кухню.

Гриффин и Уилл сидели за столом — Грифф пил мартини, а сын — пепси.

Мерси стояла у плиты и готовила на ужин свиные сосиски, кукурузу в сметане и картофельное пюре, в которое она покрошила четыре или пять зеленых луковок.

— Всем привет, — сказала Джейн и взъерошила Уиллу волосы. Потом поцеловала в затылок мужа и отправилась в столовую за бутылкой своего самого любимого на свете вина — австралийского «Вулф Бласс» с желтой этикеткой.

Грифф должен был являться в театр в начале восьмого, и в дни спектаклей он и Уилл ужинали рано, так что, когда приходила Джейн, они частенько уже расправлялись с едой. Но сегодня ей повезло — она могла посидеть с ними и выпить вина.

— Пахнет приятно. — Джейн покосилась на плиту. Она решила, что поест позже, вместе с Мерси, которая, как правило, оставалась в доме Кинкейдов до вечерней трапезы, затем мыла посуду, уходила домой и кормила своих четырех кошек.

— А что в пакете? — поинтересовался Грифф.

— Не спрашивай. Сюрприз.

— Хорошо. Не буду.

— Ты купила батарейки для фонаря? — встрепенулся Уилл. Если нет батареек, то не будет чтения книг после того, как погасят свет в спальне…

— Угу… отдам тебе потом.

— Я сегодня поздно. Не жди меня, — сказал Грифф.

— Когда?

— В два. Может, еще позже.

— А что такое?

— Обычное пьянство — Джонатан, Роберт, Найджел…

— Значит, мальчишник?

— Да.

— Хорошо. Я посмотрю какой-нибудь фильм.

— А мне можно? — вступил в разговор Уилл.

— Зависит от того, что удастся найти, — ответила мать. — Зайду в магазин на нашей улице, гляну, что у них есть.

— Ну как, вы двое закончили? — спросила Мерси.

— Не совсем, — отозвался Гриффин, поднимая бокал. — У меня еще есть немного времени.

— В таком случае не стоит спешить. Ты в порядке, Уилл?

— Да.

— Тащи бокал, — обратилась Джейн к Мерси. — Садись.

Когда Мерси села и налила себе вина, Джейн обвела взглядом стол.

— По-моему, я самая счастливая на свете женщина. У меня есть все, чего я хотела.

Она поцеловала кончики пальцев и коснулась ими губ мужа.

— Похоже, самое время Малютке Тиму сказать: «Да осенит нас Господь своей милостью!» — Гриффин улыбался, но его тон странно не соответствовал словам.

Джейн потупилась и посмотрела в бокал.

Ее неприятно поразило, что Грифф явно отмахнулся от ее радости.

Она ожидала совсем не такой реакции.

2

Пятница, 3 июля 1998 г.

На следующее утро к восьми тридцати Джейн и Грифф уже были на кухне вместе с Уиллом и Мерси. Редьярд гулял во дворе, где Люк Куинлан сгружал множество дополнительных ингредиентов для будущей клумбы.

— Ужасная жара, — пожаловался Гриффин, одетый в незастегнутую рубашку и спортивные шорты. — Проснулся в половине шестого и больше не сумел заснуть.

— То ли еще будет, — отозвалась Джейн. — Когда ты принимал душ, я слушала прогноз погоды. Температура повышается.

Уилл поедал отруби с изюмом — свое любимое кушанье. Но при этих словах встрепенулся.

— В Канзасе был торнадо, — сообщил он. — Прямо как в «Волшебнике из страны Оз». Двенадцать человек погибли.

— Боже праведный! А я считала, что сезон торнадо уже закончился, — ужаснулась Джейн.

— Те, что погибли, тоже так считали, — ухмыльнулся Уилл.

— Нехорошо говорить об этом с таким удовольствием, — сделала замечание стоявшая у плиты Мерси.

— Так ведь интересно.

— Только не тогда, когда погибают люди. Это совсем не интересно.

— Что верно, то верно. — Джейн улыбнулась сыну. — Прислушайся к этим словам, дорогой. Ведь такое могло случиться и с нами. — Она доедала йогурт, который, как обычно, подсластила абрикосовым джемом.

— Мы живем не в Канзасе.

Гриффин взъерошил Уиллу волосы и подмигнул.

— Куда вы оба спешите? — спросила Мерси. — Ведь еще рано. Идете играть в гольф, Грифф?

— Нет. У меня репетиция с Джонатаном и Зои.

С Джонатаном? С Джонатаном и Зои? Зои? — удивилась Джейн. Затем отложила ложку и спросила:

— Репетиция? Но ведь обе твои пьесы уже запущены.

— Джонатан хочет нам что-то рассказать о наших персонажах. Он такой. Никогда не прекращает репетировать. Это все говорят, кто раньше с ним работал. А ты чем займешься?

— Буду мучиться с окнами, — вздохнула Джейн. — Надо же их когда-нибудь доконать. Все та же старая проблема — лицо святого Георгия.

— А ты сделай ему лицо Гриффа.

Джейн рассмеялась.

— Грифф не святой — и слава богу! — Она перекрестилась.

— Аминь, — согласился муж. — Святость чрезвычайно утомительна. Уто-ми-тельна.

— Откуда тебе знать? Ты же никогда не был святым.

— Был в глазах своей матери, — и он расплылся в самодовольной улыбке.

— Да, да, об этом мы слышали, и не однажды, — отозвалась Джейн. — Только, умоляю, никогда больше так не улыбайся. Уф!

— Помнишь, Никсон говорил, что его мать была святая?

— Кто ж это забудет.

— А кто такой Никсон? — заинтересовался Уилл.

— Не спрашивай, — встрепенулась Мерси, разбивая яйца для яичницы.

— Он был американским президентом, — объяснил Гриффин сыну. — Задолго до твоего рождения. Очень плохой, никчемный человек. Тебе повезло, что ты его не застал.

— А президент Клинтон тоже плохой?

— Некоторые так считают. Но я — нет.

— И я не считаю, — поддержала мужа Джейн. — Клинтон делал глупости, а Никсон — ужасные, опасные вещи. Я тебе позже объясню. Это все очень сложно.

— Если я захочу знать.

— Надо знать. Это важная страница американской истории, — сказала мать.

— Американской. А мы — канадцы.

— И тем не менее. На нас это тоже влияет. Кроме того, мистер умник, я — американка, родилась там и выросла. Значит, и ты американец, по крайней мере частично.

Мерси подала три тарелки с яичницей и блюдо с тостами. Маргарин, джем и мармелад уже были на столе.

— Ненавижу яичницу, — заявил Уилл и оттолкнул тарелку.

— Ничего подобного, — возмутилась Мерси и водворила тарелку на место. — Ешь! — Она повернулась к плите, сняла с конфорки сковороду и поставила в раковину.

— Что на тебя сегодня нашло? — спросила Джейн. — Ты же любишь яичницу.

— Горячая, — подсказал сыну Грифф. — Горячая, только и всего. Правда, Уилл?

— Уж точно не холодная, — буркнул мальчик и начал есть.

— Дорогой, когда тебе надо в театр? — спросила Джейн.

— До десяти.

— Я тебя подвезу. Собираюсь заехать в театр, кое-что выяснить и взять свой альбом с набросками. А потом хочу поработать дома. Ты сам доберешься обратно?

— Конечно. Там сегодня утренник. Я, может, пообедаю в «Зеленой комнате», а после спектакля попрошу Найджела меня подбросить. Он не откажет. Как и раньше не отказывал. Без пятнадцати десять Джейн высадила Гриффина у служебного входа и, поцеловав на прощание, отправилась в бутафорский отдел.

А он зашел в свою уборную, взял текст, выкурил недозволенную сигарету и, заложив за ухо карандаш, пошел на сцену. Джонатан и Зои уже ждали его.

— Итак, что мы будем делать?

— Мы собираемся поболтать. Сегодня у нас необычная репетиция. Поэтому здесь нет никого из рабочих сцены.

— Хорошо…

Артисты были заинтригованы, но почли за лучшее вопросов не задавать.

Зои в доходившем до колен свободном белом хитоне из чистого хлопка выглядела великолепно. Она обошлась без косметики, а волосы стянула в конский хвост черной лентой.

Джонатан, как всегда, был в отутюженных, прекрасного покроя брюках и полосатой синей рубашке, аккуратно заправленной под узкий кожаный ремень, в котором Гриффину увиделось нечто угрожающее. На ногах — кожаные сандалии. Ногти босых ног ухожены так, словно над ними поработала профессиональная педикюрша. Впрочем, скорее всего, так оно и было.

Гриффин почувствовал, что сам он смотрится как-то непрезентабельно в своих мешковатых шортах, расстегнутой рубашке, коричневых мокасинах и без носков. Отвернувшись, он украдкой застегнул две пуговицы на рубашке и одернул шорты, чтобы выглядеть поприличнее.

Джонатан занял место в центре сцены и сказал:

— Садитесь.

Гриффин и Зои устроились на ступенях левой ведущей со сцены лестницы и разложили уже и без того испещренные пометками тексты ролей.

— Сегодня я хочу особо поговорить о подтексте, — начал Джонатан. — О том, что не написано, но явно подразумевается, не сказано, но имеет колоссальное значение для понимания того, как вам строить ваши роли и какими мы видим ваших персонажей…

Гриффин выпрямился. Зои непринужденно положила ему руки на плечи, и в этом жесте ощущалась явная симпатия. За последние несколько месяцев они крепко сдружились и целиком доверяли друг другу — как частенько случается между актерами, сблизившимися во время игры.

— На репетициях мы уже обсуждали многое, например, то, что актер должен знать, где был его персонаж до своего выхода на сцену и куда направляется, когда уходит. Это вещи элементарные. Нам всем известно — те, кого вы играете, появляются не из боковых кулис и уходят не в актерские уборные. Но гораздо важнее, и я хочу внушить это вам обоим: выходя на сцену, вы еще понятия не имеете, что собираетесь сказать и что вам ответят другие. Или что должно произойти потом. В пьесе всегда есть только теперь и никакого предвидения дальнейшего. Вы не представляете последствий происходящего. Вы не знаете ничего. И мы должны поверить, что вы действительно ничего не знаете…

Зои убрала с плеч Гриффина руки и подсунула их под себя. Волосы ее свесились вперед.

— Конечно, вам необходимо выучить текст. Но вы должны его знать настолько хорошо, настолько абсолютно, чтобы иметь возможность забыть, что вы его знаете. Добивайтесь того, чтобы строки возникали в голове как естественная реакция на происходящее. Как если бы вы в жизни отзывались на возникшую неожиданно ситуацию.

Зои подняла голову и кивнула.

Гриффин пошире расставил колени.

— Шекспир, — продолжал Джонатан, — был одержим определенными проблемами, определенными отношениями, определенными ситуациями. Они у него постоянно повторяются, выраженные все с большей определенностью по мере продвижения от пьесы к пьесе.

Режиссер отвернулся и закурил сигарету. Гриффин и Зои смущенно потупились. То, что сделал Джонатан, было категорически запрещено.

А он тем временем обратил лицо к ним и, резко взмахнув сигаретой, выпустил дым вверх, в луч освещавшего сцену одинокого прожектора.

И внезапно они как будто оказались внутри «спектакля», в процессе создания не опробованного и не отрепетированного действа.

— Вот видите. — Джонатан вынул из кармана брюк портативную пепельницу и, открыв ее, стряхнул пепел. — Всегда найдется нечто неожиданное, к чему вы должны быть готовы. Геро — распутная женщина или нет? Клавдио считает, что да. Но как он мог этого ожидать? А Офелия? А Дездемона? Как насчет них? Предала Джульетта Ромео или нет? Справедливы ли выдвинутые против них обвинения? Мы-то с вами знаем. А Гамлет, Отелло, Ромео? Это покажет только их дальнейшее поведение. А пока мы должны верить в возможность того, что Гамлет, Отелло, Ромео и Клавдио поддадутся сомнению. Ибо без этой возможности нет интриги, а без интриги нет и самой пьесы. В нашем случае зрители знают, что Геро невинна. Вся ситуация искусственно подстроена, чтобы разлучить возлюбленных. Итак — если нам известно о ложности обвинений, в чем состоит интрига?

— В том, что мы не знаем, поверит ли в эти обвинения Клавдио, — ответил Гриффин.

— Именно. Потому что мы предполагаем, как он поступит, если поверит. Приведи мне его слова.

— Он сказал: «Если я увижу этой ночью что-нибудь такое, что помешает мне жениться на ней, я завтра в той самой церкви, где хотел венчаться, при всех осрамлю ее».

— А теперь напомни, что мы говорили о его словах на репетициях.

— Что они бессердечны. И открывают в нем нечто такое, что нам может не понравиться и чего мы не захотим принять.

— Что именно?

— Ну, он эгоистичен, инфантилен. И… — Гриффин запнулся.

— И что еще?

— Он горд.

— Совершенно точно. Вот тут-то Шекспир предрекает ему большое несчастье: если гордость лишает его рассудка, он готов совершить ошибку.

— Да.

— Но какова природа его гордости?

— Во-первых, он из хорошей семьи. Гордится своим происхождением.

— Еще?

— Не знаю… Он горд, и все…

— Нет. Тут нечто большее. Чем он занимается?

— В смысле профессии?

— Да.

— Он солдат.

— Вот видишь… солдат. А что солдаты больше всего ценили в людях? Особенно тогда, — пожалуй, гораздо больше, чем сейчас?

— Умение побеждать.

— А еще больше? Гораздо больше?

— Что же?

— Честь.

Гриффин молчал.

— Честь превыше всего, — продолжал Джонатан. — Превыше всего остального. Итак, честь, а не сердце движет им, когда он говорит, что готов осрамить Геро. Если она наставила ему рога, то он собирается опозорить ее публично, понимая, что для женщины ее звания и положения не может быть ничего страшнее. Другими словами, собирается погубить ее — навсегда. После такого ее уже никто не возьмет в жены. Что говорит Офелии Гамлет? «В монастырь — и поскорее. Прощай». Не забывайте, что во времена Шекспира под словом «монастырь» могла подразумеваться и так называемая «девичья обитель», то есть публичный дом. Неудивительно, что девушка помешалась. И неудивительно, что Геро «умирает». Шок от подобных обвинений безмерен, если знаешь, что невиновен.

— Да. — Гриффин отвел глаза. Он все еще не понимал, куда клонит режиссер. — Это определенно делает Клавдио более жестоким, чем я себе представлял раньше, — наконец проговорил он.

— Ну, он ведь — солдат. А для солдата жестокость — качество необходимое. И она же — неотъемлемая составляющая чести. Это, вероятно, первое, что узнал Клавдио, став взрослым.

— Согласен.

— Кстати, тебе не следует сидеть в такой позе, когда ты в шортах. Не расставляй колени. И в следующий раз надевай под шорты трусы.

Гриффин поспешно сдвинул ноги и вскочил.

Господи… Что такого я сделал?

— Вот видишь. — Джонатан улыбнулся, достаточно беззлобно, но с оттенком явного превосходства. — Теперь ты знаешь, каково это — почувствовать себя на месте Геро.

Гриффин отвернулся.

— Не надо смущаться, — сказал режиссер. — Я же не настолько глуп, чтобы вообразить, будто ты со мной заигрываешь. Верно?

— Естественно.

— А ты, Зои, почему все время молчишь?

— Просто соображаю, не видно ли чего лишнего у меня из-под платья.

Эта реплика разрядила обстановку. Даже Гриффин вынужден был рассмеяться.

Умненькая девочка, подумал он. Надо не забыть ее потом поблагодарить.

Джонатан загасил сигарету и спрятал пепельницу в карман.

— Знаете, почему я решил вызвать сегодня вас двоих? Вас, а не всю труппу? Потому что… вы молоды. И мне редко приходилось встречать двух молодых актеров такого большого дарования. Я призываю вас — никогда не расслабляйтесь и используйте все возможности, которые таятся за каждым словом, произнесенным вами со сцены, за каждым жестом, каждым шагом по сцене, каждым взглядом, куда бы вы ни смотрели. И главное — слушайте. Постоянно слушайте, помня, что вы ничего не знаете. Упала булавка — вы обязаны услышать. Что бы это значило? Расправила крылья муха — вы обязаны заметить. Даже если кто-то чуть подастся в вашу сторону — вы и это обязаны сразу уловить. Ничто из происходящего в вашем присутствии не должно остаться незамеченным. Это не значит, что вам следует реагировать абсолютно на все, но нужно все осознавать, чтобы, когда потребуется или окажется уместной ваша реакция, она вытекала из всей предшествующей цепи событий. Многое из сказанного вам уже известно, но я хочу, чтобы это закрепилось в вашем сознании. Сейчас, когда «Буря» и «Много шума…» идут, причем, я бы отметил, с большим успехом, для вас настал опасный период. Возможно, самый опасный период для актера. Потому что вы можете легко потерять с таким трудом наработанную напряженность. Можете стать слишком уверенными в себе, слишком самонадеянными и расслабитесь. А зрители это моментально почувствуют. Они всегда чувствуют, когда кто-то работает не в полную силу. Это понятно?

— Да, Джонатан.

— Да. Спасибо, Джонатан.

— А теперь — какие у вас планы насчет обеда?

— Я встречаюсь с Ричардом в «Бентли», — сообщила девушка.

— С Ричардом Хармсом?

— Да.

— Я считал, ты с ним порвала.

— Нет. Пока нет, — улыбнулась Зои.

— А ты, Гриффин?

— Собирался поесть в «Зеленой комнате».

— Один?

— Да.

— В таком случае пошли со мной в «Даун-стрит». Времени до дневного спектакля как раз хватит. Если, конечно, тебе не надо сначала домой.

— Нет, не надо. С удовольствием.

Зои поцеловала обоих мужчин, взяла свой текст и удалилась.

— Пошли через главный вход, — предложил режиссер, спускаясь в зал.

— Ведите. — Гриффин подхватил рукопись пьесы. — Я за вами следом.

Биография

Произведения

Критика


Читати також