14-09-2018 Сирано де Бержерак (Cyrano de Bergerac) 283

Эпистолярный цикл Сирано де Бержерака «Времена года»

Л.А. Фурсенко

Цикличность в природе Сирано отражает в серии писем-зарисовок, постепенно представляющих каждое из 4-х времен года и удивительно напоминающих цикл картин «Месяцы» нидерландского художника конца XVI века Питера Брейгеля Старшего. Как и Брейгель в своих пейзажах, Сирано пытается воссоздать природу в ее зарождении, росте, умирании. Но Сирано — писатель XVII века, поэтому на изображении времен года писателем лежит отпечаток трагического мировосприятия, характерного для литературы светского барокко.

Пронизывая всю повествовательную структуру цикла, тема природы как преамбула звучит уже в заглавиях. Отражение естественных законов развития, внешне выраженных диалектическим чередованием — зима, весна, лето, осень — предстает в виде резко категоричных антиномий: «Против зимы», «За весну», «За лето», «Против осени». Типичное для риториков логическое выражение мысли при помощи «за» и «против» (pour et contre) своеобразно перераспределяется в осмыслении сезонов. Так, Сирано создает апологетику весны и лета и не приемлет зиму и осень. Отчужденность авторского «я» от зимы, намеченное уже в заглавии, совершенно определенно раскрывается в традиционном для эпистолярного жанра вступлении-обращении: «Сударь, именно в этот момент зима затянула поясок на Земле». Автор немногословен. В духе «кончетти» метафора «зима затянула поясок на Земле» глобально воссоздает образ зимы в миг кульминации. В общении с собеседником писатель стремится создать и передать эмоцию страха, возникшую под воздействием омертвляющей, враждебной стихии. Подобный отказ от попытки найти поэтический момент в природе и пессимистический пафос начала настораживают собеседника и заставляют думать о недовольстве изнеженной души, привыкшей к теплу. Однако переход к расшифровке, к проникновению в глубь явления, т. е. к анализу «пороков» зимы («зима сделала беспомощной материю и даже ум») демонстрирует своеобразную манеру писателя убеждать собеседника в том, что для него самого совершенно очевидно. Своеобразно воспринимая окружающее состояние в природе, Сирано олицетворяет его и подкрепляет градацией, звучащей как поток обвинений: «...но варвар не удовольствовался тем, что лишил языка наших птиц, что раздел наши деревья...». И, дойдя до кульминации: «...так что мы не можем уплыть водой в местность с более мягким климатом»; подчеркивая враждебность природы человеку в данный момент, автор действительно заставляет собеседника сочувствовать своему несчастному положению.

Пораженное страхом воображение писателя настороженно воспринимает окружающую природу в этот момент и воссоздает ее с причудливой образностью барокко. Так, лед для Сирано — это «ужасный монстр, тело которого — сплошной глаз». Смятенность авторского сознания выражается экспрессивным синтаксисом: «зима затянула поясок», «моя душа настолько ушла в себя...», где наполненные резким эффективным действием метафоры создают атмосферу разрушения, оцепенения, застоя. Но в этой чрезмерной гиперболичности видны глубоко гуманистичные причины, породившие ее. В сознании автора зима предстает как образ всесилия смерти, что противоестественно для писателя-гуманиста. И протест против застоя выливается в богатую обличительную синонимику, создающую эффект нарастания. Зима предстает перед читателем как «бездействующее существо», и, наконец, автор прибегает к лексике социально-политической, создавая выразительный образ античеловечности, называя зиму варваром и тираном. Пребывать же в паралитическом состоянии автор не может. Писатель гуманистического склада обращает свои надежды к богу. Но для него бог всего лишь демиург — создатель того, кто принесет «живительный бальзам». Писатель не спешит называть его. Преднамеренно интригуя, прибегая к персонификациям, автор называет его емким médecin (лекарь, врачеватель) и любовно-фамильярным paresseux. Создается атмосфера почитания и уважения, и лишь тогда следует расшифровка перифраза: «Этим ленивцем является Солнце».

Совершенно иной взгляд на светило у английского барочного поэта Джона Донна. С характерным для него крайне субъективистским трагическим восприятием мира поэт стремится противопоставить себя вечному светилу, подчинить его хотя бы умозрительно. Донновское «I could éclipsé and cload them with a winc» утверждает хотя и психологическое, но все же торжество над Солнцем. Отсюда некоторая презрительно-пренебрежительная фамильярность всего стихотворения. Сирано же ощущает себя частью большого космоса. Солнце дарует жизнь и радость, и в этом восприятии Солнца Сирано — наследник ренессансной традиции. К тому же автор «Иного света» полностью разделяет коперниковскую концепцию о месте и роли Солнца в мироздании.

Надежда на скорое пробуждение в Природе вносит новую эмоцию. Автор подтрунивает над paresseux и от всей души смеется над своими недостатками: «я думаю, что именно следуя моему примеру, оно, солнце, полагает, что слишком холодно подниматься так рано», где в веселом авторском озорстве сквозит галльский дух, столь импонирующий Сирано. У него «esprit gaulois» оживает в характерном для низового барокко бурлеске и приобретает подчас огромную концептуальную глубину. От иронизирования над народными поверьями («Если идет снег, они (простонародье) воображают, что разверзлась дорога к небосводу») он переходит к выразительным ремаркам, развенчивающим человеческое самомнение, вскрывающим его слабость и подчеркивающим антигармоничность отношений между человеком и природой.

Если у Донна, как утверждает Б. Томашевский, природа «зловеща и мрачна, чужда и враждебна человеку», то у Сирано — это добро и зло в диалектическом единстве. Поэтому в несколько мрачное описание вдруг врываются живые, наполненные динамикой зарисовки: «Вот школяр-плут, снежный ком зажат в руке, ждет на дороге своего однокашника, чтобы натереть ему лицо». В этом переходе от образности высокого плана к бытовым сценкам, где все наполнено радостью от тесного контакта простых людей с природой, — проявление авторского гуманизма. Бурлескное соотношение «высокого» и «низкого» характерно для низового барокко. Сама же стыковка минорных и мажорных звучаний, сочетание контрастов создают драматичность композиции и ее движение. Так, на смену глубоко пессимистичным краскам и звучаниям приходят полные радости и ликования тона, создавая характерную для цикла антиномичность.

Восклицание, открывающее следующее письмо цикла «За весну» и передающее ощущение обретенной радости: «Сударь, не плачь, хорошее время вернулось», «вучит широко, будит воображение собеседника и готовит его к разговору о возрождении Природы. Обращаясь к весне как к наиболее интенсивному моменту среди времен года, Сирано прослеживает возрождение всего сущего, тем самым воспевая красоту de l’activité de la nature. У поэтов Плеяды весна живописнее, чем у Сирано, который рассматривает ее в своей философской концепции смены времен года. Для него это не источник политических и моральных обобщений, как у д’Обинье. В своей манере восприятия Природы он гораздо ближе к поэтам-либертинам Теофилю де Вио и Сент-Аману, где тот же мотив природы-труженицы создается своеобразной бытовизацией пейзажа. Но, минуя конкретную живую созерцательность Теофиля и Сент-Амана, писатель пытается создать не результат творческой активности Природы, а изобразить самый процесс ее жизни. Начало восстановления порядка положено Солнцем. Оно, как в сказке, оживает, и удачно подобранные персонификации: se reconcilier, faire trouver des jambes погружают собеседника в атмосферу творческой активности природы. Вот читатель видит, как убегает зима. И первые вестники весны, названные в духе «кончетти» «музыкантами» «...парят в небе маленькими колеблющимися мирками». Авторские восклицания: «О господи! Какой шум!» наполняют письмо живой экспрессией. И вот, наконец, весна вступает в свои права. Автор совершенно не пользуется описательной образностью. Там, где трудно этого избежать, он пытается обойтись одной-двумя фразами типа: «Наконец Земля в хорошем настроении», то есть весна у Сирано — это процесс постепенного оживления, тогда как в письме, посвященному зиме, автор демонстрирует обратный процесс - умирания. Расцвет всего сущего создается опорными глаголами: se couvrir (покрываться), offrir (предлагать), inventer (выдумывать), avorter (родить преждевременно). Подобный своеобразный синонимический ряд обновления порождает предельную выразительность, наполняет действием все вокруг. Но природа расцветает не ради себя самой. Автор постоянно стремится подчеркнуть, что все вокруг совершается ради человека: весна дарит нам жучков, своеобразные «игрушки для детей». Создается впечатление, что звучит ренессансный апофеоз человека. Однако у Сирано происходит явная переоценка ценностей, он как бы воссоздает человеческое заблуждение. И торжество человека над природой воспринимается как горькая ирония над самообманом, как трагическое осознание зыбкости положения человека: ведь миг тепла и радости уйдет, и вновь вернутся страдания, ужасы «паралитического» состояния. Так, временная гармония между Человеком и Природой подчеркивает шаткость этого союза, показывая его мимолетность. Как видно, философская тема движения времени у Сирано осмысливается с позиций барочного мироощущения.

Художественная выразительность, порой оборачиваясь некоторой искусственностью и вычурностью («Не скажете ли Вы, что трава — это шерстка земли и что ветер — гребешок, который заботится о ее лоске»), несет прежде всего характерный для либертинов заряд общения. Отсюда типично разговорные конструкции типа «не сказали бы Вы?», обращения и риторические вопросы. Это живое общение характерно для всей повествовательной структуры писем. К нему постоянно стремится Сирано, следуя своему учителю Пьеру Гассенди.

Истинно галльский дух писателя не позволяет ему оставаться в надуманной прециозной образности барокко. Автор дает простые и выразительные бытовые отношения: «Там, виноградарь, опершись на лестницу, посмеивается в бороду, видя, как цветет его виноград», вместе с крестьянином радуясь благам, идущим с весной. Колоритные сценки дополняют зимние миниатюры, в которых передано подлинно народное восприятие красоты в природе.

Следующее письмо — описание лета. Оно ассоциируется в сознании автора с порой гроз и палящего солнца, превратившего землю в une grande marmite (тема засухи характерна для поэзии барокко). И вновь писатель показывает дисгармонию, назревающую между человеком и Природой. Если в письме «Contre l’hiver» авторский голос всем богатством своего красноречия обличал ненастье и всячески сочувствовал несчастному человеческому существу, то в письмах «Pour le printemps», «Pour l’été» назреваем авторская оппозиция не Природе, а Человеку. Некоторое иронизирование над самомнением человеческим, намеченное в «Contre l’hiver», перерастает в «Pour l’été» в прямое осуждение мелочной притязательности человека. Солнце ему уже не мило, так как, по ироничному замечанию писателя, слишком «торопит приправу к его мясу». Сирано де Бержерак сокрушается над этой близорукостью человека, привыкшего все соотносить с собственными интересами, и противопоставляет свою подлинно научную точку зрения на светило, этот источник жизни на Земле: «Жалуетесь, сударь, что оно высушивает влагу из рек. Увы! Без этого притяжения чем бы мы стали!». Обывательскому, житейскому подходу к природе Сирано-либертин противопоставляет широкое, научное, философское ее понимание.

Пора гроз и зноя сменяется осенью, и автор вновь страдает, видя, как «cette horrible saison traite les arbres». Сирано изображает не только смену сезонов, но и смену настроений. Чтобы подчеркнуть близость зимы и осени, автор прибегает к той же, что и в письме «Contre l’hiver» композиции. Антиномии pour et contre делят цикл на два основных момента в смене времен года: рождение и умирание как взаимосвязанные элементы единого процесса. Это отличает Сирано от тех барочных писателей, которые видят в действительности лишь смерть (Сигонь).

Поклонник Эпикура и Демокрита, ученик Гассенди воспринимает идею развития жизни как движение, где дисгармония сменяется гармонией (они взаимосвязаны и временны). Если движение у немецких барочных поэтов (Грифиус) вызывает отрицательные эмоции и пессимизм, то у Сирано цикличность несет в себе иную концепцию. Движение для писателя — процесс не только постоянного умирания, но и возрождения. Такова позиция Сирано-либертина, таков источник его своеобразного гуманизма.

Л-ра: Актуальные вопросы курса истории зарубежной литературы XVII века. – Днепропетровск, 1976. – Вып. 2. – С. 107-113.

Биография

Произведения