Поэт и общество: творческая концепция Я. П. Полонского

УДК 821.161.1-1 Полонский

Е. М. Баранская
г. Симферополь

Розглядаються життя і творчість Я. П. Полонського з точки зору історичних трансформацій соціальної дійсності, літературного контексту.

Ключові слова: біографія, громадянська поезія, літературна особистість, літературноісторичний образ.

Рассматриваются жизнь и творчество Я. П. Полонского с точки зрения исторических трансформаций социальной действительности, литературного контекста.

Ключевые слова: биография, гражданская поэзия, литературная личность, литературноисторический образ.

The article studies Ya. P. Polonsky’s life and works from the standpoint of the historical transformations of social reality, literary context.

Key words: biography, social poetry, literary personality, literary-historical image.

Проблема всестороннего научного представления о творческом наследии, жизни и личности поэта XIX в. Я. П. Полонского не разрешена. В литературе 1840– 1850-х гг. художническая личность Полонского постулируется в духе поэзии «чистого искусства». Лирический герой поэта первого периода творчества создавался в рамках романтической традиции 1820 – 1840-х гг., в отдельных конкретных случаях – пушкинско-лермонтовских традиций. В 1860 – 1890-е гг. актуализируется социально-культурный аспект становления литературной личности и эволюции лирического героя Я. П. Полонского. Цельстатьи – максимально приблизиться к созданию объективного целостного представления о литературной личности поэта, не равноценной устоявшейся его литературной репутации поэта «чистого искусства». Мы опирались как на поэзию и философско-эстетическое наследие поэта, так и на литературную критику и периодику второй половины XIX в. (Н. А. Некрасов, Л. И. Поливанов, М. Е. Салтыков-Щедрин, В. С. Соловьев, Н. Н. Страхов, М. Г. Халанский и др.), переписку Я. П. Полонского, дневниковые записи, архивные документы. Научно-теоретическую базу работы составили труды М. М. Бахтина, А. И. Белецкого, В. В. Виноградова, Л. Я. Гинзбург, Д. С. Лихачева, Б. В. Томашевского, Ю. Н. Тынянова, Б. М. Эйхенбаума и др.

В контексте требований поэзии 1860–1890-х гг. лирический герой Полонского обрел иные социальные и нравственно-этические характеристики (гражданственность устремлений, «всеотзывчивость», оправданная эмоциональность), что связано, по-видимому, с развитием новых реалистических тенденций в русской литературе, обостренным интересом к общественной роли поэта в России с середины 1850-х годов, а также с возрастом, художнической зрелостью и самостоятельностью Я. П. Полонского. И с середины 1850-х гг. поэт видит свою творческую судьбу в контексте современной истории. Гражданские мотивы обретают у него все большую значимость, что объективно подготовлено активностью общественно-политической мысли в Европе и России. Понятия «равенство», «братство», «истина», «свобода», ассимилированные поэтамипетрашевцами (С. Ф. Дуровым, А. Н. Плещеевым и др.), включаются в поэзию Я. П. Полонского, формируя философскую основу, практически неизменную на протяжении всего творческого пути. Но в этом смысле он ближе славянофилам, нежели революционерам-демократам: то же видение исключительного положения Святой Руси на мировой арене. Такое своеобразное сочетание социальных идей обусловлено гуманистическим мировоззрением поэта: «Все, что человечно, то и божественно» [18, с. 338]. Отсюда и статичность философии Полонского (ст. «Заметки по поводу одного заграничного издания и новых идей графа Л. Н. Толстого» (1896), «Вопрос об искусстве» (1898) и «В каком смысле я монархист и республиканец»; письма и дневниковые записи 1870 – 1890 гг.).

События Крымской кампании (1853–1856) явились важнейшим катализатором в переосмыслении ценностной системы Я. П. Полонского. Положение стороннего наблюдателя не удовлетворяет поэта – он участвует в истории через мир поэзии. Об этом – немногочисленные стихотворения, посвященные Крымской войне: «Заступница» (1851), «Рыцарская ошибка» (1854), органически вписавшиеся в общий контекст религиозно-философской поэзии 1850-х гг.; «На Черном море» (1855) – написано под впечатлением Севастопольских событий, с обилием физиологических подробностей (абсолютно соответствовало позициям «Современника», где и было опубликовано); «Молитва» (рубеж 1855–1856) – философское раздумье над отвлеченными категориями гуманизма и всепрощающей любви.Теперь война теряет божественный ореол истинности. Перемешав «и христианство, и Коран», она несет черты античеловечности.

В 1950-е гг. поэт все еще верен призванию романтика. Сопереживая, он уходит от действительности в творчество. «Я чувствую невольное отвращение от всякого политического стихотворения; мне кажется, в самом искреннем политическом стихотворении столько же лжи и неправды, сколько и в самой политике» [5, л. 5–6], – пишет Полонский в дневнике 12 января 1856 г. При этом в реальной жизни Полонский внимательно следит за политическими событиями, свидетельством чему записи в дневнике за 1855 г. (ноябрь – декабрь) о деле Н. А. Мордвинова [4]. Гражданственность Я. П. Полонского исключает четкую идеологическую конкретизацию. «Я всю жизнь был ничей, для того, чтобы принадлежать всем, кому я понадоблюсь, а не кому-нибудь», – писал он А. П. Чехову [10, с. 46]. Этой доктрине и подчинена его деятельность как профессионального литератора. В нескольких произведениях поэт непосредственно мотивирует такое истолкование темы поэта и поэзии («Поэзия», «Муза», «Загадка» и др.). Так, в стихотворении «В степи» (<1875>) поэт по-прежнему пророк, прорицатель Божьей воли, по-прежнему одинок и – главное – не понят молодым поколением. Об этом же «Томит предчувствием томительный покой…» (1885). Я. П. Полонский достаточно ясно осознает движение истории и «статичность» своего мировоззрения, несоответствие его социальным требованиям настоящего. Его поэзия действительно считается «образцовой» (так говорят о ней даже беллетристы, не очень-то жалующие Полонского), но устаревшей. «Вот Буренин недавно напечатал, <...> что я пережитый талант <...>» [6, л. 36–37] – жаловался Я. П. Полонский А. А. Фету в письме от 3 ноября 1891г. На Полонского смотрят как на представителя старой школы, у него стоит поучиться, но вряд ли следует подражать ему.

В 1870-х – начале 1880-х гг. гражданские темы еще всерьез занимают поэта, однако к концу 1880-х гг. они покидают поэзию Полонского, переходя в сферу частных бесед, писем, общественных заявлений. (Обильный фактаж в этом плане представляет С. С. Тхоржевский [18]). Редкие проявления гражданской лирики носят инертный характер. По своей нелабильности, неспособности перестраивать творческие методы, Полонский утрачивает былую легкость стиха, происходит сдвиг к рационализму, по крайней мере, в произведениях социальной тематики. «Отзывчивый сын своего века, Полонский был впечатлителен и к тем движениям новейшей истории, которые имели антипоэтический характер, – утверждал В. С. Соловьев. – Во многих его стихотворениях преобладает рассудочная рефлексия и прозаический реализм» [14, с. 319]. Отношения современников Полонского к подобной тенденции в его поэзии неоднозначно. Л. И. Поливанов в предисловии к сборнику Я. П. Полонского «Вечерний звон» (1887–1890) подчеркивает глубокую мотивированность «его недоверия к служению поэзии тем житейским злобам дня, которые всецело поглощали его современников, отказавшихся от идей высшего порядка»: «Его уклонение от гражданской дидактической поэзии было следствием не равнодушия к общественному делу, но слишком для него ясного бессилия такой поэзии <...> Дело поэта – воплощать красоту взамен всех других изменчивых мечтаний» [11, с. 10–11]. В доказательство приводятся стихи Полонского «Я красоты не разлюбил...» [1, т. 1, с. 426]. Но в 1866 г. («Современник», № 3) Н. А. Некрасов, который всячески поддерживал Полонского («Современник», 1854, № 1; «Современник», 1854, № 10), не смог обойти молчанием «вовсе не поэтические» пьесы, попадающиеся в сборнике «Оттиски» (1866), написанные в духе «поэтов с тенденциями» («поэтов-граждан»). В сфере категорической, жесткой гражданской поэзии Некрасов не находит места для мелодичной «песенки» Полонского. «Право, ведь это соловей поет», – восхищался критик стихотворением «Поцелуй меня…»! «А вот это, воля ваша, ворона каркает», – комментировал он «пьесу» «Жизнь наша – развратная барыня…» [9, с. 269]. «Нет, сердиться вы не умеете, так и не заставляйте уж себя, – взывал Некрасов к поэту, – не прикидывайтесь зверем, когда вы соловей», «птица певчая», которой не следует рядиться «в платья гражданского покроя, какой бывает в моде» [9, с. 269]. Остается фактом и критический разбор М. Е. Салтыковым-Щедриным стихотворения Я. П. Полонского «Царство науки не знает предела» («Отечественные записки», 1869, № 9). Анализируя первые два тома из «Сочинений» Я. П. Полонского (в 4-х т.), М. Е. Щедрин назвал его «одним из лучших во всем собрании» [13, т. 9, с. 345]. Комментарий к нему носит следы явного сарказма: критик упрекал Полонского в полном отсутствии логики изложения, незаконченности мысли. Действительно, стихотворение нельзя назвать вершиной творчества Полонского. Это признает и И. С. Тургенев, но, полемизируя на страницах «С.-Петербургских Ведомостей» (1870, 8 янв., № 8) с М. Е. Щедриным, он защищает Полонского: «Стихотворение, которое г. критик – не без коварного умысла <…> приводит «как одно из лучших» и над которым потом глумится – вовсе не может служить примером того, чем собственно отличается поэзия Полонского. В этом стихотворении выражается, скорее, слабая сторона его таланта, а именно: его несколько наивное подчинение тому, что называется высшими философскими взглядами, последним словом общечеловеческого прогресса и т. п. Искреннее уважение, даже удивление, которым он проникается перед лицом этих «вопросов», внушает ему стихотворения то торжествующие, то печальные, в которых благонамеренность и чистота убеждения не всегда сопровождается глубиною мысли, силой и блеском выражения <…> Не в подобных произведениях следует искать настоящего Полонского; зато там, где он говорит о действительно пережитых им ощущениях и чувствах, там, где он рисует образы, навеянные ему то ежедневною, почти будничною жизнью, то своеобразной, часто до странности смелой фантазией <…> – там он <…>» [17, т. 15, с. 157]. С Тургеневым соглашается и Н. Н. Страхов («Заря», 1870, № 418, сент.), но утверждает, что Полонский как создатель гражданской лирики существует. Н. Н. Страхов даже называет «одно из лучших <…> стихотворений русской литературы» этого направления – «Нищий», правда, обходя молчанием дату его написания – 1846 г.: «Оно искренно, просто, смело и грандиозно <…> и выражает ту бедность духовной жизни, которая господствует в нашем обществе, <…> которую глубоко почувствовал поэт» [16, с. 155]. Герой стихотворения – поэт, такой же щедрый и обнищавший, как и бродяга-старик, что днем просит подаяния, а ночью раздает свое «богатство» «больным. Калекам и слепцам»: «И все, что жизнь ему ни шлет, / Он с благодарностью берет / И душу делит пополам / С такими ж нищими, как сам…» [3, т. 1, с. 59].

Сейчас, с позиций нашего века, такие настойчивые поиски «гражданской тематики» представляются прямолинейными. Понятно, что «высказаться граждански» – еще не значит быть гражданином. Да и какую гражданственность искали у Полонского? Полонский болел о будущем России; был поэтом национальным. Если бы потребовалось доказать «гражданственность» поэзии Полонского, легко было бы составить соответствующую подборку стихотворений – и идея доказана. С другой стороны, если бы захотелось продемонстрировать приверженность Полонского к «чистому искусству», «идеализму» – то такую подборку сделать еще легче, что продемонстрировал В. Г. Фридлянд [2, с. 5–26]. Истина, видимо, посередине, но этого будто бы не замечали современники, жившие запросами своего дня. И совсем иное видение Полонского-гражданина возникает в ретроспективе. Представляется, что в социальных произведениях Полонский далек от дидактизма: гражданственность – не его юрисдикция, он ее попутчик, созерцатель и отражатель. «Он, – описывал поэтическую личность Я. П. Полонского некто Н. Ч. («Южный Край», 1898, № 6.116), – не был глашатаем и ратоборцем тех или других начал. В этом заключалась одновременно и его сила, и его слабость <…> Полонский никогда не был поэтом дня, но так как все истинно-прекрасное никогда не может утратить своей цены, то ее никогда не утратит и поэзия Полонского» [7, № 49]. Наблюдается существенная разница между представлением Полонского о назначении поэзии (в соответствии с идеалами романтизма) и реальным пребыванием литератора в обществе, функционированием самой литературы в обществе. В какой-то мере социальности смог избежать, например, А. А. Фет, человек обеспеченный, имеющий возможность творить для себя, для души и от души. Я. П. Полонский, который почти все свои зрелые годы лишь мечтал о подобном чуде, по этому поводу писал («В день пятидесятилетнего юбилея А. А. Фета», 28 янв. 1889 г.): «Песни его были чужды сует и минут увлеченья, / Чужды теченью излюбленных нами идей; <…> / В них находила природа свои отражения <…>» [3, т. 1, с. 249]. В поэзии же Полонского «свои отражения» получала окружающая его истинная жизнь, изображенная (по силе психологического переживания) так убедительно, что у читателя не остается сомнения в биографичности происходящего («В альбом Г… В…», 1888). Сознательное моделирование своей личности по поэтически-условным канонам романтизма, преобладающее в ранней лирике Полонского, с годами существенно уступает место биографизму. В письме к А. А. Фету (после издания книги стихов «Вечерний звон») поэт сетует: «По твоим стихам невозможно написать твоей биографии и даже намекать на события из твоей жизни <…> Увы! по моим стихам можно проследить всю жизнь мою» [18, с. 335–336].

Характерно, что современники считали Полонского выразителем национальной психологии, отмечали «великорусскую природу» (Л. И. Поливанов) его таланта. «Его можно признать, из всех лириков второй половины нашего века наиболее русским» [11, с. 5]. При этом М. Г. Халанский («Я. П. Полонский в его поэзии», 1900), отмечая способность Полонского писать «простою народною речью», подчеркнул, что «большую часть своей поэтической деятельности» поэт «посвящает на откалывание таких штук:

Мне не дал Бог бича сатиры;
Моя душевная гроза
Едва слышна в аккордах лиры,
Едва видна моя слеза (?!) (Знак удивл. Скаб.)» [20, с. 27].

Народническая критика, по сути дела, строго, но справедливо указывала ограниченность социальной проблематики у Полонского. В. С. Соловьев («О лирической поэзии. По поводу последних стихотворений Фета и Полонского», 1890) также признавал эту ограниченность. Но подходил к этому с пониманием: по природе дарования и темпераменту, Полонский «чистый лирик», а не автор «прикладной» поэзии (связанной «с процессом, с историей»). А потому к неудачным стихотворениям отнес те, которые написаны не «от вдохновения», а «от разума» [14, с. 230]. Как пример «не-настоящего стихотворения» приведен «Завет» [1, т. 2, с. 392]. В этом случае, видимо, следует согласиться с В. С. Соловьевым. Я. П. Полонский понимает и переживает трудности России, но, бессильный что-либо изменить, приспосабливается и принимает настоящее. В поэзии патриотизм Полонского проявляется в мотивах ностальгических, «пасторальных» (в смысле идеализации детских и юношеских лет, прошедших на фоне природных красот России), романтико-героических (грезы о великих свершениях), как, например, в поэме «Мечтатель. Юноша 30-х годов XIX столетия». Но лирический герой поэта сознает, что он «кабинетный» воин, не человек действия и отваги. Стихотворение «Детское геройство» (конец 1860-х гг.), посвященное воспоминаниям о детских играх с «врагами», Полонский заканчивает горьким вздохом: «О! для чего всю жизнь не мог / Я быть таким героем!». В молодости он «не сносил ни лжи бездушной, ни деспотизма, ни клевет» («Спустя 15 лет»), но с годами осталась только мечта о «титанах»: «Новорожденные титаны, / Где ваши тени! – я один, /Поклонник ваш, скрывая раны, /Брожу, как тень, среди руин...» [3, т. 1, с. 171]. В отличие от абстрактной поэтической мечты Я. П. Полонского о «титанах», многие его поэты-современники имели гораздо более конкретную мечту о будущем и борьбе за это будущее. В частности, А. Н. Плещеев связывал героическую жертвенность петрашевцев со следованием заветам Христа, а «герои» – его бывшие соратники-петрашевцы. Несомненно, идеал Полонского – поэтгражданин («Чайка», «Безумие горя», 1860; «Признаться сказать, я забыл, господа…», 1861; «Одному из усталых», «Двойник», «Ползет ночная тишина...», 1862; «Поэту-гражданину», 1864; «Кораблики», 1870 и др.). В Н. А. Некрасове он ценил главное качество: «глядел бойцом, а не рабом» («О Н. А. Некрасове», 1871). Судьба поэта – с судьбой родины: «Писатель, если только он / Есть нерв великого народа, / Не может быть не поражен, / Когда поражена свобода» («В альбом К. Ш...», 1864) [3, т. 1, с. 158]. Но Полонский не знает путей к «свободе истинной – любви и пониманья». Ему, «как поэту, дела нет», «Откуда будет свет, лишь был бы это свет – / Лишь был бы он, как солнце для природы, / Животворящ для духа и свободы...» («Откуда?!», <1870>) [3, т. 1, с. 188]. Необходимо все менять в мире, где никто «не мыслит без страха». «Хоть сотую долю тяжелых задач / Реши ты нам, жизнь бестолковая», – готов взмолиться поэт («И в праздности горе, и горе в труде...», <1865>) [3, т. 1, с. 164]. Но для современности он едва ли не лишний. Главная тема в поэзии Полонского – его собственный внутренний мир, романтически бездеятельный и романтически же трагедийный. Свои гражданские позиции Я. П. Полонский определил еще в 1856 г. в автографе к Л. П. Шелгуновой («Что ждет меня – венец лавровый...»). Однако окружение поэта (П. Я. Чаадаев, Ф. Н. Глинка, А. Н. Майков, Ф. М. Достоевский, А. Н. Плещеев, Л. Ф. Пантелеев, Н. Кудинович, П. Л. Лавров, М. Л. Михайлов, Н. В. Шелгунов) вовлекает Полонского в его реальной жизни в гущу политических событий эпохи.

Неверно было бы утверждать, что неактивный в социальной борьбе лирический герой Полонского (отражающий адекватное авторское мироощущение) – смиренник, склоняющийся перед врагом, «перед грозой». В том и дело, что как бы тяжело ни складывалась судьба Полонского, он сопротивлялся ей и шел дальше («Чайка», <1860>). В начале 1870-х гг. поэт переживает глубочайший душевный и творческий кризис. Муза отказывается служить ему, она «устала» воспевать «гармонию мысли и сил» на фоне людского горя: «Я встречаю на каждом шагу / Озлобленных, бедных, измятых судьбой / <...> И не нужно им сердце мое, – факел мой!» («Жалобы музы» [3, т. 1, с. 443]). Стихотворение «Жалобы музы» передает субъективное ощущение истории, бессилие перед огромным, охватывающим все стороны российской действительности страданием: ни среди тружеников земли, ни в городской толчее, ни на «темном чердаке» бедняка. Ни в «палатах, где царствует нега и сон», ни в приюте больных, ни в тюрьмах обездоленных – нигде нет места поэтическому состраданию музы: «И мы все не нужны, и ты не нужна…» [1, т. 1, с. 447].

«Разврат, нужда и оковы» людей, «суетящихся, плачущих, глупых и злых», отравили саму природу. Мир «чисел», мир, построенный на контрасте желаний «полного покоя» одних и «бешеных скачков» других («Рознь»), сверг с престола человечной нравственности «любовь» и возвел «вражду» («Жалобы музы»). Но неверие сродни злу. Я. П. Полонский верит в славянофильскую «великую семью» народов. 12 марта 1872 г. поэт писал М. М. Стасюлевичу: «Когда народы, распри позабыв, / В одну великую семью соединятся. В продолжении моей жизни – и для меня были такие исторические минуты, когда и мне верилось в такую будущность, в такую славу человечества» [15, с. 502]. В том же письме, разбирая корректуру своего стихотворения «Тяжелая минута», проработанного М. М. Стасюлевичем для печати в «Вестнике Европы» (1872, кн. IV), Я. П. Полонский остановился на строке «Шедших шагать за отечество»: «Разве в нашем милом отечестве быть смелым и говорить правду не значит пострадать. Попробуйте-ка все напечатать и пострадаете. Вы еще смелы – и за то я душевно уважаю Вас; но сколько же в числе моих бывших друзей в юности – бойцов за правду – притихло, замолкло и потеряло всякую охоту страдать <…> Ни космополитизм наш не удался, ни патриотизм не удается» [15, с. 502–503]. Иллюстрацией к словам Полонского служит его же стихотворение 1870х гг. «Встреча». Лирический герой, поэт, встречается с другом юности, но убеждается, что с ним произошла разительная перемена. Примечательно, что поэт «не высказывает» в тексте своих впечатлений, к выводу читатели должны прийти сами. Нравственная деградация общества «подрывает <...> веру» [15, c. 502] поэта. Но главное – сохранить в поэзии «дух века» – «Божий дух», который «мировой любовью дышит, / И только тот не слышит, / Кто к злобе дня склонил свой слух» («Дух века»). Стихотворения 1870-х гг. «Рознь», «Тяжелая минута», «Дух века» и др. обусловлены психологическим дискомфортом Полонского, совпавшим с приближающимися балканскими событиями.

Новая русско-турецкая война вызвала значительно более живой отклик Я. П. Полонского, нежели Крымская кампания (стихотворения «Вечный жид», «Грезы», «Ренегат», поэма «Келиот»). Полонский сочувственно следит за возрастающим национально-освободительным движением на Балканах. 26 марта 1870 г. на вечере у Ф. И. Тютчева «были читаны славянофильские стихотворения Тютчева» («Гусс»), Майкова и Полонского («Симеон Болгарский»), приготовленные ими к живым картинам на Пасху» [19, с. 70]. «Симеон, царь Болгарский» (1870) развивает идею о законном праве христиан на царьградские святыни. Царь болгарский Симеон осаждает Царьград. «Уступи нам трон твой – или / Приходи к нам на поклон!» – взывает он к императору Роману. И «почуяли сатрапы, / Что судья пришел с мечом» – «И властитель Византии, / Бледен, зол и молчалив, / В позолоченной триреме / Сам плывет через залив» [1, т. 2, с. 41–42]. Милосердный Симеон принимает дары, и «величественную» лесть императора, он «тронут сердцем и смущен» «хитрой речью» византийца – и «обещает он пощаду, / Обещает долгий мир» [1, т. 2, с. 42–43]. Полонский одобряет мир, предотвращающий насилие: «Бог миловать велит». Но неискренний мир императора обернется в «бездну ужасов и зла», в которую ввергнут народы «растленные» сыны мусульманской Византии. Симеон, отступив от призвания Христова (его меч «был в деснице Бога»), совершил преступление – эту истину раскрывает ему греческий монах: «Знай же, царь болгарский, знай: /Опустив свой меч, ты предал, /Ты сгубил родной свой край…» [1, т. 2, с. 45–46].

Полонский развивает мысль, высказанную еще в 1855 г. («На Черном море»), о единении всех народов во имя добра и справедливого мира, независимо от национальности и вероисповедания. Балканские события освещены поэтом с гуманистических позиций (поэма «Келиот», 1870-е гг.): «…Когда исчезнет рознь / Религий, рас, племен, идей и наций, / И всепревозмогающею станет /Одна святая сила: истина!..» [1, т. 4, с. 178]. По-видимому, слишком отвлеченная для 1870-х гг. идея послужила причиной отказа Н. А. Некрасова опубликовать поэму, которую он определил как многословную и далекую от современности [18, с. 313]. (Опубликована Г. Е. Благосветловым в «Деле»). Помимо того, подход Полонского оказался слишком «личностным», направленным, по его словам, на «борьбу личного чувства с тем долгом, который человек сам на себя навязал» [18, с. 313]. Еще одно «но» поэмы – событийная канва. Современное национально-освободительное движение ассоциируется у него с событиями русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и греческой революцией 1821–1829 гг. У христианского мира нет иной заступницы, кроме России. Нельзя обмануть историю, избежать «кровавой борьбы / Креста Спасителя с луною Магомета». Она «опять волнует мир, становится вчерашней, / Сегодняшней и завтрашней борьбой!». Насилие неприемлемо, но позиция России оправдана: «Опять идет резня забитых христиан; / И Македонья, и Фессалья стонут, / И не хотят рабами быть славяне…» [1, т. 4, с. 177].

Последующие произведения Я. П. Полонского более привязаны к конкретным событиям настоящего. Весной 1876 г. турки жестоко подавили национальноосвободительное восстание в Болгарии. (Крупнейшие восстания болгар против режима Османской империи разразились в сентябре 1875 г. и в апреле 1876 г., но потерпели крах. Только в апреле – мае 1876 г. было убито до 30 тыс. человек, свыше 200 населенных пунктов разорено, около 80 – сожжено.) Я. П. Полонский отозвался стихотворением «Болгарка» (1876). Трагедию болгарского народа Полонский фокусирует в страданиях одинокой пленницы, что живет «в гареме продажной рабой / У жен мусульманского бея» [3, т. 1, с. 209]. Вопросы надменных женщин заставляют ее вновь и вновь умирать: с горящим селеньем, с мужем, «пригвожденным к стене», с погибающими детьми. И ни слова жалобы. Только душа сгорает в сводящем с ума «предчувствии мщенья»: «Приди же, спаситель! – бери города, / Где слышится крик муэзина» [3, т. 1, с. 210]. В этот же год стихотворением «Памяти Ф. И. Тютчева» (1876) поэт увековечивает память о друге как о патриоте всего славянского мира: «Чую: дух его то верит, / То страдает вновь, / Ибо льется кровь за братьев, / Льется наша кровь!..» [3, т. 1, с. 207].

В июне 1876 г. Сербия и Черногория объявили войну Османской империи. Военные ряды пополнили добровольцы из России и Болгарии. Полонский публично требует свободы балканским славянам. В частности, его стихотворение, читанное в клубе художников во время сербо-турецкой войны, вызвало, по донесению агента Третьего отделения, «сильное одобрение, при этом многие громко выражали порицание правительству за бездействие» [12, с. 60]. К этому времени относится стихотворения Я. П. Полонского «Туда!». Героиня вслед за возлюбленным стремится «умчаться» в «край, где высятся Балканы», где «солнца зной гноит зияющие раны, / И трупный запах слит с благоуханьем роз». Здесь, как и в «Болгарке», главенствующая роль отведена женщине, милосердной спутнице воина, – для Полонского нет более высокого выражения соучастия в справедливой борьбе общеславянского значения. Кроме того, это редкий для поэта образ женщины не просто возлюбленной, но соратницы мужчины. Раскрывающей свою любовь в реализации общего дела – героиня эпохи 1860 – 1870-х гг. (Подобная героинянигилистка начала 1860-х годов впервые появилась в стихотворении «Что с ней?» (1872). Идею женского героизма Я. П. Полонский разовьет в «Узнице» (ред. 1977 г. и 1878 г.)). Тему борьбы России за спасение христианских народов продолжает стихотворение «Вечный жид». Какова роль поэта в этой борьбе? Неужели ему суждено только сознавать, что «не в мочь / Человечеству помочь» [1, т. 2, с. 186]? Тогда он сродни «вечному жиду», проклятому за «грех безучастья». Боль поэта в том, что он не может сражаться «под градом пуль» «за поруганный закон», «за младенцев разможженных, / За матерей непощаженных, / За изнасилованных жен» («Грезы») [1, т. 2, с. 191–192]. Не только потому, что имеет увечье (Полонский был хром), но и потому, что слишком слаб, что «в мире одержим / Одними грезами!..» Лишь в грезах поэт в бою за «нищих братиев», в грезах, горячась, обвиняет «бесчеловечную и безбожную» политику Европы, что «умывает руки», как Пилат Понтийский в делах Христа. Лирический герой Полонского, по приговору автора, – «жалкий пленник тела», фантазер. Его поле боя – «бумага, / Журналы, книги на столе, / Перо в граненом хрустале» [1, т. 2, с. 194]. Он отчетливо видит свою судьбу идеалиста, мечтателя и сознается в этом, поскольку, сопереживая, все-таки «живет жизнью своего народа» (А. Круковский) [8, с. 22]. Это тем больнее, что Полонский умел представить ужас боя, потерь.

С середины 1850-х гг. Я. П. Полонский мыслит себя и свою творческую судьбу в современной истории России. Активно откликается на исторические события периода Крымской кампании, включается в полемику про историческую роль России в христианском мире. Национально-освободительное движение на Балканах 1870-х гг., русско-турецкая война 1877–1878 гг. переживаются с позиций славянофильской мечты о единении славян во главе с Россией. Гражданская поэзия, конкретно-временное освещение темы поэт и поэзия в 1860–1890-е гг. существенно приблизили Я. П. Полонского к общим идейно-поэтическим тенденциям данного периода и постепенно разрушили, по крайней мере, в глазах многих, его репутацию поэта «чистого искусства». Формулировка не соответствует тематическому и художественному наполнению поэзии Полонского и уже поэтому не равнозначна целостной характеристике его литературной личности. Лирический герой Полонского 1860–1890-х гг. адекватно отражает авторское мироощущение: «свое отражение» получает настоящая жизнь, окружающая поэта. А эмоциональнопсихологический фон убеждает в биографичности происходящего.

Библиографические ссылки

1. Полонский Я. П. Полное собрание стихотворений: В 5-ти т. / Я. П. Полонский. – СПб.: Изд. А. Ф. Маркса, 1896.

2. Полонский Я. П. Лирика; Проза / Я. П. Полонский. – М.: Правда, 1984. – 608 с.

3. Полонский Я. П. Сочинения: В 2-х т. / Я. П. Полонский. – М.: Худож. лит., 1986. – Т. 1: Стихотворения; Поэмы. – 493 с.; Т. 2: Признание Сергея Чалыгина; Женитьба Атуева; Воспоминания. – 463 с.

4. Полонский Я. П. Из дневника. Ноябрь – декабрь 1855 / Я. П. Полонский // Голос минувшего. – 1919. – № 1-4. – С. 101–119.

5. Полонский Я. П. Дневниковые записи. Копия, сделанная рукой Ж.А.Полонской. 1856 – 1860 гг. / Я. П. Полонский. – РГАЛИ. – Ф. 403, оп. 2, ед. хр. 7. – 136 л.

6. Полонский Я. П. Письма А. А. Фету. 6 писем. 1888 – 1892 гг. Рукописные копии / Я. П. Полонский. – РГАЛИ. – Ф. 403, оп. 1, ед. хр. 26. – 48 л.

7. Языков Д. Д. Полонский Я. П. / Д. Д. Языков // Материалы для обзора жизни и трудов русских писателей и писательниц. – РГАЛИ. – Ф. 637, оп. 1, ед. хр. 19, ч. 1. – № 46–86.

8. Круковский А. Поэзия Я. П. Полонского / А. Круковский // Филологические записки. – 1909. – Вып. 1. – С. 1–27.

9. Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем: В 15-ти т. / Т. 11, кн. 2: Критика, публицистика 1847 – 1869. / Н. А. Некрасов. – Л.: Наука, 1990. – 430, [2] с. – (АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом)).

10. Орлов П. А. Я. П. Полонский (1819 - 1898). Критико-биографический очерк / П. А. Орлов. – Рязань: Рязанское кн. изд., 1961. – 232 с.

11. Поливанов Л. И. Вечерний звон. Стихи 1887 – 1890 Я. П. Полонского. Разбор Л.И.Поливанова / Л. И. Поливанов // Вечерний звон. Стихи 1887 – 1890 Я. П. Полонского. – СПб.: Тип. Императорской Академии наук, 1891. – 63 с.

12. Порудоминский В. И. Гаршин / В. И. Порудоминский. – М.: Молодая гвардия, 1962. – 276 с. – («Жизнь замечательных людей». – Сер. биографий. – Вып. 5).

13. Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений: В 20-ти т. / М. Е. Салтыков-Щедрин. – Т. 9: Критика и публицистика (1868 – 1883). – М.: Худож. лит., 1870. – 647 с.

14. Соловьев В. С. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика / В. С. Соловьев. – М.: Книга, 1990. – 574 с. – (Из литературного наследия).

15. Стасюлевич М. М. и его современники в их переписке: В 5-ти т. / [отв. ред. М.К.Лемке]. – Т. 3. – СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1912. – 791 с.

16. Страхов Н. Н. Критика. 1) Сочинения Я. П. Полонского. СПб. Т. I, II, III. 2) Стихотворения Н. Некрасова. Изд. пятое, 4 часть. СПб., 1869 / Н. Н. Страхов // Заря. – 1870. – № 418. – С. 127– 164.

17. Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем: В 28-ми т. / И. С. Тургенев / Письма: В 13-ти т. – Т. 12, кн. 1: Письма. 1876 – 1878. – М. – Л.: Наука, 1966. – 760 с.; Сочинения: В 15ти т. – Т. 15: Корреспонденция. Речи. Предисловия. Открытые письма. Автобиографическое и прочее. 1848 – 1883. – М.-Л.: Наука, 1968. – 495 с. – (АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом)).

18. Тхоржевский С. С. Высокая лестница / С. С. Тхоржевский // Портреты пером / С. С. Тхоржевский. – М.: Книга, 1986. – С. 220–349.

19. Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники / Ю. Н. Тынянов. – М.: Наука, 1969. – 424 с.

20. Халанский М. Г. Я. П. Полонский в его поэзии / М. Г. Халанский. – Харьков: Тип. «Печатное дело» кн. К.Н.Гагарина, 1900. – 51 с.

Надійшла до редколегії 28.04.11