Мастерство К. Симонова-прозаика
Бадаева Н.
Эпическая монументальная трилогия К. Симонова «Живые и мертвые», рисующая события Великой Отечественной войны, отделена от воспроизводимого в ней времени дистанцией в четверть века, и если учесть, что большое видится на расстоянии, то понятна сквозная задача симоновского повествования: не просто воссоздать события великой освободительной войны нашего народа, но исторически и философски осмыслить их.
В языке современной художественной прозы ощущается заметное влияние разговорной речи, причем не только в выборе слов, но и в построении фраз.
Различные типы сложных предложений разговорной речи активно использовались еще Л.Н. Толстым, который в одном из писем говорит о своей любви к «тому, что называют неправильностью языка» и «что есть характерность». Эта толстовская стилистическая традиция блестяще продолжена нашими современными писателями, в частности, — Константином Симоновым.
Живая преемственность классической и современной русской литературы ясно видна в военной прозе Симонова, особенно в трилогии «Живые и мертвые», где он не раз обращается мыслью к роману-эпопее Л. Толстого «Война и мир», воссоздающему события Отечественной войны 1812 года. Она наглядно обнаруживается в романе «Последнее дето», рисующем заключительный этап Великой Отечественной войны и наиболее зрелом по стилистическому мастерству.
Это и непосредственная ссылка на Толстого:
«И эта возросшая строгость к себе сейчас, в канун операции «Багратион», тоже была составной частью того общего духа войска, о котором когда-то писал Толстой.»
И отражение особенностей толстовского стиля:
«Когда Серпилин услышал это, его вдруг охватило порой отодвигаемое куда-то в сторону и им и другими военными людьми ощущение великости предстоящего им дела. И не военной его великости, которую они чувствовали даже за всеми мелочами и подробностями подготовки. О военной великости своего дела они помнили. А это была другая великость, еще более великая — человеческая, напоминавшая, что у них впереди не просто война, а когда-то оставленная ими земля и оставленные на ней люди».
В романе «Последнее лето» находят интересное и своеобразное художественное применение разговорные сложные предложения, чем не только создается непринужденный тон повествования, но и достигается смысловая насыщенность при краткости выражения. Например: «Серпилин от завтрака отказался, но стакан чая сказал, чтоб дали».
Смещение конструкции позволяет здесь выразить мысль точнее, конкретнее: вместо но стакан чая согласился выпить, что было бы логичным продолжением начала предложения, в приведенной фразе показан переход мысли, связанный не просто с согласием, но и с распоряжением. «...и после этого заговорил про похороны, что там, в Москве, было вое как положено...». Объединение разнотипных частей в одно сложное предложение сокращает изложение, позволяя опустить глагол рассказал, и вместе с тем соединяет более общее заговорил про похороны в более конкретным рассказал.
«И Завалишин заранее улыбнулся, давая понять, что все, что он скажет вслед за этим, — шутка». Можно было сказать короче: давая понять, что он шутит ж тем избежать повторения одного и того же союза, по последовательное включение придаточных союзом что, создавая шероховатость речи, столь характерную для живого разговора, в то же время передает логическую цепь мысли.
Во всех этих случаях употребление неправильной конструкции вносит в повествование не только ярко выраженную разговорность, но и добавочные смысловые оттенки. Мастерство писателя проявляется в том, что использование неправильностей разговорной речи оправдывается и стилистическими задачами повествования. У Симонова это, как правило, контекст, передающий субъективные моменты повсстлонаиин - чужую речь, прямую или косвенную, и авторские рассуждения. Разговорные сложные предложения используются при этом как художественно-выразим тельное средство.
Предложения со смещенной конструкцией обычно используются при передаче речи персонажей. Благодаря ярко выраженной разговорной окраске они особенно живо передают ту непринужденную шероховатость, необработанность, которая зримо воссоздает манеру обычной нашей повседневной речи, и в то же время вносят добавочные оттенки мысли. Вот рассказ Синцова: «— Послали меня в двести вторую дивизию — она уже третий день считалось, что наступает, — лично проверить, где передний край».
Логично было бы построить фразу так: считалось, что она уже третий день наступает, но порядок расположения слов здесь смещен (это по нормам письменной речи, а в обычном разговоре именно так и скажут), и это позволяет, делая акцент на том, что она [дивизия] наступает, передать оттенок недостоверности считалось, причем в очень компактной форме.
Еще ярче эта внешняя нелогичность, а по существу точность в передаче движения мысли, видна в развернутой реплике Львова: «— Странная позиция для члена Военного совета. Вместо того чтобы смотреть на командарма партийным глазом, складывается такое впечатление, что, наоборот, смотрите на все его глазами и за пределы этого не выходите».
Живое течение мысли, неожиданный ее переход, подчеркнутость субъективного мнения говорящего — все это исчезнет, если убрать ту часть предложения, которая как будто бы нелогично вставляется в гладкую фразу и нарушает ее правильность. Именно эта вставка создает манеру живой речи и именно она передает личное мнение Львова, а не просто констатирует факт.
Размышлепия персонажа, даже при передаче их в косвенной речи, также сохраняют непосредственность живого разговора, точно передающего душевное состояние и течение мыслей. Такова косвенная передача мыслей Синцова о том, что и как будет после войны:
«В этом будущем занимали свое место и люди, которых уже не было. Но хотя их уже не было, что-то сохранившееся от них переходило в будущее. Какая-то часть их прижизненной силы и нравственного значения, оказывается, не умерла с ними и влияла сейчас на мысли Синцова о его собственном будущем и о будущем вообще, о том, что после войны все должно быть хорошо и справедливо. И наоборот, что все смущавшее его душу в начале войны, что всего этого после войны не должно быть и не будет».
В последнем предложении есть смещение, передающее ход мысли: Синцов сначала думает о том, что все смущавшее его в начале войны исчезнет, а дальше переходит к мысли, что всего этого вообще не должно быть после войны; отсюда и внешпе нелогичное сочетание разных падежей. Такая неправильность конструкции придает речи особый колорит безыскусственности.
Сложные предложения с разнотипностью частей употребляются у Симонова чаще всего при косвенной передаче размышлений героев, реже в несобственно-прямой речи. Вот, например, размышления Серпилина: «Приказание Кирпичников и так выполнит! Но надо, чтоб он до конца понял свою роль в операции, — что как был, так и остается на главном направлении. Так оно и есть, если не думать, что кончаем войну в Могилеве!». Мысли Серпилина переходят от Кирпичникова надо, чтоб он до конца понял свою роль к дальнейшему развитию операции надо, чтоб... понял, что остается на главном направлении, и в какой-то момент одно наслаивается в его сознании на другое, что и передается в неожиданном соединении частей фразы понял свою роль..., что... . Такая конструкция сжато передает развертывание мысли.
Соединение разнотипных частей в одно сложное предложение помогает иногда выразить мысль короче и без повторений союзных слов. Вот как передаются размышления Тани Овсянниковой, раненной при спасении бойцов: «И растроганно подумала о себе как о человеке, только что сделавшем что-то очень хорошее и у которого поэтому у самого все должно быть хорошо».
(Вместо: который сделал... и у которого...).
Наряду с соединением двух разноплановых конструкций может быть их совмещение, как бы слияние в одно целое: «С этой ближайшей задачей, как поскорее дойти до Березины и форсировать ее, и было связано почти все, о чем говорили в штабе до глубокой ночи».
В этой фразе сжато передается суть обсуждения предстоящей операции; здесь важно было п кратко передать многое — отсюда совмещение: с ближайшей задачей и с задачей, как..., и скрыто дать отголоски живого разговора. Конструкции разговорного синтаксиса помогают создать живость и сжатость рассказа о людях, чьи мысли и поступки не просто даны на фоне повествования о войне, но органически включаются в него.
Особенно широко использует писатель сложное предложение с последовательным включением ряда придаточных повторяющимся союзом. Эта конструкция грамматически правильная, стилистически шероховата, так как здесь получается нагромождение одинаковых союзов, затрудняющее иногда восприятие смысла. Однако в устной разговорной речи такие предложения возникают очень часто и благодаря разнообразию интонаций воспринимаются легко. В художественном произведении они воссоздают манеру непринужденного разговора, воспроизводят его живые интонации и в то же время точно передают логическую цепь мыслей.
У Симонова обычна цепь из двух придаточных, как правило, с союзом что, но возможны и другие союзы. Включаются эти предложения в такие контексты как косвенная речь или авторское рассуждение и вводятся обычно глаголами речи или восприятия: «... и ей показалось, что ему странна сама мысль, что у него еще может быть дочь или сын»;
«Но есть на войне дни такой тишины, когда почти ко всем людям возвращается первоначальное человеческое чувство, и, как бы заново услышав слова «человека убили», они опять начинают сознавать, что все это значит, что вот вдруг взяли и убили человека»;
«И когда минул тот утренний час, когда немцы обычно начинали, а они не начали, и прошел еще час, и еще, а они не начинали, он испытал не облегчение, как это бывало раньше, а досаду, которая в сущности была чувством превосходства перед врагом».
Интересно, что иногда намеренно используются союзы, внешне одинаковые, по разные по значению, причем один из них явно разговорный. Вот как передаются размышления Серпилина о храбрости и трусости на войне: «А такие, что любят на людях храбрость начальства подчеркнуть, укорить его, что мало бережет свою драгоценную жизнь, — чаще всего сами трусы».
В первом случае союз что употреблен в определительном его значении; такое характерное для разговорной речи использование союза создает его повторение, однако писатель перед этим не останавливается: ему важно придать речи героя непринужденную разговорность.
Несомненно, что такое повторение не недостаток, не недосмотр автора, а намеренный и очень действенный стилистический прием.
Цепь из трех придаточных предложений с союзом что, особенно развернуто рисующая развитие мысли, но более трудная для восприятия, используется у Симонова редко: «Сознавать себя человеком, продгхазначенным исправлять чужие недостатки, настолько пошло у него в плоть и кровь, что, еще направляясь к новому месту службы, он уже ваведомо считал, что те, с кем ему предстоит встретиться, не делали до его приезда всего, что должны были делать». Последовательное включение придаточных с тройным повторением что позволяет не только дать развернутую авторскую характеристику Львова, но и передает его собственное логическое рассуждение — обоснование своих поступков. Однако в обычном разговоре три союза подряд создают громоздкость речи, и автор нередко облегчает такое предложение, делая его белее удобным для восприятия:
«— А вы? — спросил он так, что она почувствовала: нет, не верит в тот легкий тон, который она взяла, и понимает, что ей почему-то необходимо сказать ему об этом».
В косвенной речи, введенной глаголом восприятия, опущен союз: что она почувствовала, что.... Получается проще, характернее для устной речи, а логика развития мысли передается четко и последовательно.
Художественное использование сложных предложений разговорной речи как выразительного средства, передающего живость и непосредственность повседневного разговора, позволяет Константину Симонову настолько естественно обрисовать события, судьбы и характеры, чувства и размышления героев тех незабываемых дней, что и теперь, через много лет, они стоят перед нами как живые.
Л-ра: Русская речь. – 1981. – № 3. – С. 9-15.
Произведения
Критика
