Сэй Сёнагон. Жанр цзацзуань в китайской литературе и словарь «Эръя»

К.В. Антонян*

АННОТАЦИЯ: В работе рассматриваются китайские литера­турные произведения жанра цзацзуань. Выдвигается гипотеза, что од­ним из факторов, обусловивших его формирование, мог быть китай­ский словарь «Эръя», составленный в III-II вв. до н.э. и включённый в эпоху Тан в число конфуцианских канонов, обязательных для заучи­вания наизусть. Семантическая классификация, принятая в «Эръя», представляла собой, по сути, лексико-философскую концепцию ойку­мены [9]. Изучение «Эръя» и выучивание его наизусть способствовало формированию классифицирующего мышления и — шире — опреде­лённого склада личности. И это, в частности, могло обусловить появ­ление такого специфического жанра, как цзацзуань.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: литературный жанр, цзацзуань, форми­рование жанра, конфуцианские каноны, словарь «Эръя».

K.V. Antonyan**

Genre zazuan in Chinese literature and the “Erya” dictionary

ABSTRACT: The object of study is zazuan (“miscellaneous wordings”) — a national-specific genre of Chinese literature. This paper hy­pothesizes that one of the factors that might have lead to the formation of such a genre was the “Erya” dictionary, which was included in the Tang dynasty in the set of Confucian canons that had to be learnt by heart obli­gatorily. The semantic classification of words and phrases used in “Erya” presented, in fact, a model of oikumene [9]. Learning “Erya” by heart formed the classifying mind and the classifying approach to the world and its phenomena. This could be one of the factors that had lead to the formation of such a genre as zazuan.

KEYWORDS:Chinese literature, zazuan, Confucian classics, jing, “Erya” dictionary.

В статье будут рассмотрены китайские литературные произве­дения жанра цзацзуань и, в частности, отражение этого жанра в про­изведениях японской средневековой литературы — дневниках и эссе, написанных в свободном стиле (т.н. дзуйхицу «следуя кисти», кит. суйби 隨筆). Будут высказаны также некоторые гипотезы о фак­торах, которые могли обусловить формирование этого весьма не­обычного жанра.

Термин «цзацзуань» состоит из двух компонентов: цза 雜 ‘пёстрый', ‘разнообразный' + цзуань 纂 ‘составлять', ‘компилировать'. Буквальное значение этого термина — «разное», «смесь», «заметки о разном». Цзацзуань, отличающиеся оригинальной литературной фор­мой и особой композиционной организацией, представляют собой очень своеобразный жанр китайской художественной литературы IX­ — XIX вв., не имеющий, по-видимому, аналогов в мировой литературе.

Впрочем, этот жанр никогда не считался жанром «высокой» ли­тературы. Произведения этого жанра никогда не объединялись в об­щий свод, не учитывались в официальных библиографических изда­ниях и каталогах, не включались в собрания сочинений их авторов [11, с. 21-23]. Характерно, что термин «цзацзуань» не входит в пред­метный указатель энциклопедии традиционной китайской литерату­ры [15, с. 1032-1050].

В отечественном китаеведении к исследованию жанра цзацзуань обращались Н.И. Конрад, О.Л. Фишман и И.Э. Циперович. И.Э. Циперович была составителем, переводчиком и комментатором единст­венного изданного в нашей стране собрания цзацзуань [10]. Все цитируемые в данной статье цзацзуань приводятся по этому изданию.

Особенность композиции цзацзуань состоит в том, что под одним заголовком группируется ряд высказываний: под общую рубрику подводятся очень разнородные, очень разноплановые ситуации, сходные по тому или иному признаку, например, по той реакции, ко­торую они вызывают у человека. Объединяющий признак выража­ется заголовком. Ср. цзацзуань одного из классиков этого жанра Ли Шан-иня (И-Шаня), жившего в IX в. н.э.:

Очень напоминает:

• столичный чиновник — тыкву: растёт незаметно и быстро;
• нищий учёный — ворона: поёт, когда голоден;
• печать — ребёнка: всегда таскаешь с собой;
• уездный начальник — тигра: чуть шевельнёт лапой — убьёт;
• монахиня — мышь: вечно прячется;
• ласточка — монахиню: в одиночку не летает;
• служанка — кошку: где тепло — там приютится.

Заголовок синтаксически связан с каждой строкой и только вместе с ней образует законченную мысль, или изречение. В боль­шинстве случаев имеет место инверсия: заголовок представляет со­бой суждение о той или иной ситуации, заданной в строке. Таким образом, строка задает тему, а заголовок — рему.

Строго говоря, жанр цзацзуань не обязательно юмористический. Так, например, у Ли Шан-иня встречаются дидактические, настави­тельные цзацзуань, в которых говорится о том, что следует и чего не следует делать, что прилично и что неприлично, чему следует учить детей и т.п. (ср. такие заголовки, как «Умно», «Неумно», «Глупо», «Непристойно», «Бестактно», «Навязчиво», «Неразумно»; «Настав­ляйте сыновей», «Наставляйте дочерей», «Десять запретов»).

Однако сама разнородность и разномасштабность подводимых под одну рубрику ситуаций порой создаёт юмористический эффект. Ср. следующий цзацзуань Су Ши (1037-1101):

Мало приятного:

• ходить в туфлях, которые жмут;
• в жару корпеть на экзаменах;
• быть закованным в цепи;
• в знойный день принимать незнакомых людей;
• жить с ревнивой женой до самых седин.

Именно разнородность причин, причиняющих страдание, даёт возможность улыбнуться и тем самым подняться над собственным несчастьем и взглянуть на него со стороны. Выстраивание такого ряда ситуаций является, по сути, одним из способов осуществить то, что в психологии называется рефреймингом — переосмыслением травмирующей ситуации.

Ряды, выстраиваемые авторами цзацзуань, заставляют вспом­нить о рядах, выстраиваемых персонажами из гл. 6 «Чжуан-цзы», с весёлой готовностью встречающими и изменения собственного те­ла, вызванные болезнью (чудовищный горб — превращение левой руки в петуха — превращение правой руки в самострел — превра­щение всего человека в повозку, запряжённую лошадью, — из всего этого можно извлечь пользу!), и смерть («Что из тебя теперь полу­чится? Куда тебя отправят? Превратишься ли в печень крысы? В лапку насекомого?» — это интересно!) [12, с. 162; 13, с. 88].

Может быть прослежено сходство структуры цзацзуань и струк­туры одного из типов китайских фразеологизмов — так называемых недоговорок-иносказаний (сехоуюй); об этом см. нашу работу [1].

Изречения Ли Шан-иня оказали большое влияние на литературу последующих эпох: им подражали, их переписывали, цитировали, образные выражения из них вошли в литературный обиход.

В литературоведении высказывалась мысль, что собрание «Цзацзуань» Ли Шан-иня оказало влияние и на японскую классическую и средневековую литературу, где есть произведения, в определён­ных своих частях сходные с цзацзуань по форме. Это, в частности, отдельные отрывки из «Записок у изголовья» знаменитой японской писательницы X-XI вв. Сэй-Сёнагон и «Записок от скуки» известного японского писателя XIV в. Кэнко-хоси [3, с. 336-337].

Приведём некоторые примеры из «Записок у изголовья» Сэй- Сёнагон. Здесь и далее все тексты приводятся по изданию [8]; при­водится номер раздела, или дана. Некоторые даны мы приводим в сокращении.

25. То, что наводит уныние

• Собака, которая воет посреди бела дня.
• Верша для ловли рыб, уже ненужная весной.
• …
• Погонщик, у которого издох бык.
• Комната для родов, где умер ребёнок.
• Жаровня или очаг без огня.
• Учёный высшего звания, у которого рождаются только до­чери.

26. То, к чему постепенно теряешь рвение

• Каждодневные труды во время поста.
• Приготовление к тому, что ещё не скоро наступит.
• Долгое уединение в храме

А вот отрывок из «Записок от скуки» Кэнко-хоси, буддийского монаха XIV в. [8, с. 316]:

• То, что желательно: изучение истинно мудрых сочинений, стихосложения, японских песен, овладение духовыми и струн­ными инструментами, а также знание обрядов и церемоний. Если человек возьмёт себе это за образец, превосходно.
• Почерк должно иметь не корявый и не беглый; обладая приятным голосом, сразу брать верную ноту; не отказываться выпить, несмотря на смущение, — это хорошо для мужчины.

Как отмечает И.Э. Циперович, «подобная форма была столь же необычным явлением в японской прозе, как и в китайской, и не уди­вительно, что для объяснения этого явления японские учёные обра­тились к цзацзуань Ли Шан-иня, ставя вопрос о возможном его влиянии на Сэй-Сёнагон. Вопрос этот в японском литературоведе­нии до сих пор не разрешён, и в этой связи высказываются самые различные соображения» [11, с. 14-15].

В 1932 г. была опубликована статья японского литературоведа Икэда Кикана, посвящённая анализу «Записок у изголовья» Сэй-Сёнагон. Краткое содержание этой статьи приведено в монографии [3, с. 337-342]. В статье приводится следующая классификация раз­делов (данов) «Записок»:

1. Классифицирующие записи.

1.1. Посвящённые объективным фактам.

Горы. Моря. Водопады. Пруды. Рынки. Мосты. Здания. Сбор­ники стихов. Темы стихов.

1.2. Посвящённые субъективной духовной сущности.

То, что нельзя сравнивать (например, дан 71).

2. Классификация чувств: «примечательное», «очаровательное», «отвратительное».

3. Эссеистические: записи, сделанные в порыве вдохновения.

Рассмотрим более подробно подгруппу 1.1 — «Классифици­рующие записи». Приведём (с некоторыми сокращениями) дан 38 «Пруды» [8, с. 63-64].

38. Пруды

• Пруд Кацумата. Пруд Иварэ.
• Пруд Ниэно. Когда я совершала паломничество в храмы Хацусэ, то над ними всё время с шумом вспархивали водяные птицы, это было чудесно.
• Пруд Мидзунаси — «Без воды».
  — Странно, отчего его так назвали? — спросила я.
• Пруд Сарусава славен тем, что некогда его посетил нарский государь, услышав, что туда бросилась юная дева, служившая ему...
• …
• Пруд Саяма. Чудесное имя! Невольно приходит на память песня о водяной траве микури.
• Пруд Коинума — «Пока не любил».
• Пруд Хара — это о нём поётся в песне: «Трав жемчужных не срезай»! Оттого он и кажется прекрасным.

А вот отрывки из дана 66 «Травы»:

• Аир. Водяной рис.
• Мальва очень красива.
• …
• Трава омодака — «высокомерная». Смешно, как подумаешь, с чего она так высоко о себе возомнила!
• …

• «Опрометчивая трава» растёт на берегу у самой воды. Пра­во, душа за неё не спокойна.

• Трава «безмятежность», — хорошо, что тревоги её уже по­зади.

• Как жаль мне траву «Смятение сердца»!

•…

В тексте «Записок» довольно много (не менее 30) классифици­рующих данов (всего в «Записках» 306 данов). Иногда это просто перечисления примечательных в том или ином отношении объектов (гор, водоёмов, водопадов, храмов и т.д.), а иногда это перечисление сопровождается кратким комментарием Сэй-Сёнагон — воспоми­нанием, размышлением, усмешкой... И невольно возникает ощуще­ние недоговорённости: даже если комментария нет — понятно, что этот объект был упомянут не случайно, что он был чем-то важен для автора.

И здесь мы позволим себе высказать одну гипотезу, касающуюся возможных истоков и жанра цзацзуань как такового, и его японских аналогов. Когда перечитываешь названия классифицирующих да­нов — «Горы», «Рынки», «Горные пики», «Равнины», «Моря», «Заливы», «Леса», «Буддийские храмы» и т.д., невольно возникает ощу­щение чего-то знакомого. Это заставляет вспомнить о совсем другом виде китайской литературы — а именно, о китайских словарях. И прежде всего о древнейшем из них — словаре «Эръя» («Приближе­ние к изысканному», «Приближение к классике»), составленном в III— II вв. до н.э. Лексика в этом словаре сгруппирована по тематическому принципу, то есть он представляет собой тезаурус [5, с. 170-174]. По словам тангутоведа А.П. Терентьева-Катанского, переводчика слова­ря «Смешанные знаки [трёх частей мироздания]», представленное в «Эръя» членение [лексики] отражало определённую лексико-фило­софскую концепцию соответствующей ойкумены [9, с. 17].

Вот названия девятнадцати глав «Эръя» [5, с. 39-40]:

• Толкования. 2. Речи. 3. Поучения. 4. Родство. 5. Жилище. 6. Утварь. 7. Музыка. 8. Небо. 9. Земля. 10. Холмы. 11. Горы. 12. Воды. 13. Травы. 14. Деревья. 15. Насекомые. 16. Рыбы. 17. Птицы. 18. Звери. 19. Домашние животные.

Жирным шрифтом мы выделили заголовки (названия глав «Эръя»), которые почти или полностью совпадают с заголовками классифицирующих данов в «Записках» Сэй-Сёнагон. Мы полагаем, что эти совпадения не являются случайными.

Словарь «Эръя» явился основой всей китайской лексикографии. Использованная в нём семантическая классификация лексики легла в основу целого ряда последующих словарей — как семейства «Эръя» («Малый Эръя», «Расширенный Эръя» и др.), так и совер­шенно другого типа — вплоть до «Словаря современного китайско­го языка», издаваемого в наши дни Институтом языкознания Ака­демии общественных наук КНР [16, с. 72; 5, с. 175-199]. «Эръя» оказал также огромное воздействие на филологические традиции других народов — в частности, тангутов (словарь «Смешанные зна­ки [трёх частей мироздания]») [9]. И, конечно, на японскую филоло­гическую традицию.

Как отмечается в «Большом японско-русском словаре» под ред. акад. Н.И. Конрада [2, с. 462], не без влияния «Эръя» в Японии поя­вилось несколько сот новых (национальных) иероглифов («кокудзи») (цит. по [7, с. 120]).

В одной из статей, входящих в энциклопедию традиционной ки­тайской литературы [15], отмечается несомненное влияние «Эръя» на все последующие китайские словари, в том числе многоязычные, а также на китайские энциклопедии лэйшу ([14, с. 315].

В танском Китае словарь «Эръя» в 837 г. был включён в состав системы канонов (цзин) — философских памятников, которые дол­жен был знать наизусть каждый образованный человек. Словарь «Эръя» — полностью! — выучивался наизусть. В нём была 2091 словарная статья, а покрывал он в общей сложности 4300 иерогли­фов [16, с. 68]. По данным, приводимым В.С. Колоколовым, вклад «Эръя» в иероглифический запас учащегося составлял 928 иерогли­фов (из 6544) [7, с. 119].

Была ли Сэй-Сёнагон знакома со словарём «Эръя»? Это вполне вероятно. Она выросла в очень образованной семье. У неё было че­тыре старших брата. Все они получили классическое для того време­ни образование. «Молодые аристократы должны были бегло читать и писать по-китайски, знать наизусть многие сочинения конфуциан­ских классиков и буддийские сутры, знать китайскую и японскую историю и основы законодательства, искусно сочинять стихи и иг­рать на музыкальных инструментах, разбираться в тонкостях при­дворного этикета» [3, с. 19].

Вот ещё сведения о детстве Сэй-Сёнагон (это придворное про­звище; настоящее имя писательницы неизвестно; её детское имя — Нагико): «Расти в семье с богатыми культурными традициями и ли­тературными контактами, да к тому же иметь четырёх старших братьев для японской девочки аристократического круга Х века озна­чало воспитываться в атмосфере литературных дискуссий, поэтиче­ских турниров и упорных занятий китайской классикой, которую мальчики целыми свитками заучивали наизусть. <…> Этого было достаточно, чтобы и без специального курса стать высокообразован­ной по самым строгим „мужским“ стандартам того времени. Недаром впоследствии она приводила в смущение хэйанских вельмож велико­лепным знанием китайской классической литературы...» [3, с. 98].

Вот что пишет Т.П. Григорьева: «Сколь велики были познания Сёнагон и сколь подвижен ум, если, получив всего лишь ветку сли­вы с осыпавшимися цветами и с припиской: „Что вы скажете на это?“, она даёт молниеносный ответ: „Осыпались рано“, намекая на китайские стихи, которые тут же начинают скандировать окружаю­щие. Император остался доволен…» [4, с. 9].

«Как-то императрица решила испытать Сёнагон: „Скажи мне, Сёнагон, каковы сегодня снега на вершине Сянлу?“ Ничего не отве­тив, Сёнагон велела открыть окно и подняла плетеную занавеску. И стало ясно, что ей знакомы стихи великого китайского поэта Бо Цзюй-и (772-846): „Солнце на небе взошло, // A я всё лежу на по­стели, // Холод в башне царит, // Накинул горой одеяла. // Колокол храма Иай // Слышу, склонясь на подушку. // Снег на вершине Сян-лу // Вижу, подняв занавеску“» [4, c. 10].

Таким образом, есть все основания полагать, что Сэй-Сёнагон была знакома со словарём «Эръя». И — без всякого сомнения — с ним были знакомы китайские авторы цзацзуань. Напомним, что он был включён в систему конфуцианских канонов (в «Тринадцатиканоние») и подлежал обязательному заучиванию наизусть с 837 г.

А.И. Кобзев, анализируя систему традиционного конфуциан­ского образования, выделяет у канонов следующие три функции: когнитивную (познавательную), мнемоническую, а также сугге­стивную — связанную с внушением [6, с. 45].

Изучение и выучивание наизусть канонов (и в их числе — упо­мянутого словаря) формировало внутренний стержень личности. Давало в руки инструмент упорядочения пространства — как внеш­него, так и внутреннего, ментального. Или, как говорят об этом пси­хологи, эмоционально-личностной сферы.

Осмелимся утверждать, что стремление организовывать и упоря­дочивать свои знания, да и не только знания, — гораздо шире, своё ментальное пространство, свои чувства, свои воспоминания, свои ра­дости и горести (и не только стремление, но и навык упорядочивать всё это с помощью классификации, а кстати, и сам состав классифи­кационных «полочек») — всё это было обусловлено влиянием тради­ционного китайского образования, подразумевавшего изучение и вы­учивание наизусть «Тринадцатиканония». И в первую очередь — влиянием входящего в «Тринадцатиканоние» словаря «Эръя». Это влияние могло быть одним из факторов, обусловивших возникнове­ние такого необычного литературного жанра, как цзацзуань.

Литература

1. Антонян К.В. Китайский юмор: цзацзуань и сехоуюй // Логический анализ языка: Языковые механизмы комизма / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова. М.: Индрик, 2007. С. 531-540.
2. Большой японско-русский словарь / Под ред. Н.И. Конрада. М., 1970.
3. Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв. М.: Наука, ГРВЛ, 1975. 380 c.
4. Григорьева Т.В. Следуя кисти // Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья. Камо-но Тёмэй. Записки из кельи. Кэнко-хоси. Записки от скуки. Классиче­ская японская проза XI-XIV веков. М.: Художественная литература, 1988. C. 5-22.
5. Гурьян Н.В. Первый китайский словарь «Эръя». Опыт историко­филологического исследования. М.: Восточная книга, 2014. 208 c.
6. Кобзев А.И. Каноны как учебники и учебники как каноны в тради­ционной культуре Китая // Проблемы школьного учебника. Вып. 19. Исто­рия школьных учебных книг. М.: Просвещение, 1990. C. 32-50.
7. Колоколов В.С. Предисловие Го Пу к книге «Эр-я» // Китай: история, культура и историография. М.: Наука, ГРВЛ, 1977. C. 115-123.
8. Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья. Камо-но Тёмэй. Записки из кельи. Кэнко-хоси. Записки от скуки. Классическая японская проза XI-XIV веков. М.: Художественная литература, 1988. 479 c.
9. Терентьев-Катанский А.П., Софронов М.В. Смешанные знаки [трёх частей мироздания]. М.: Восточная литература, 2002. 240 c.
10. Цзацзуань: Изречения китайских писателей IX-XIX вв. / Отв. ред. Л.З. Эйдлин. Пер., предисл. и примеч. И.Э. Циперович. М.: Наука, 1969. 98 c.
11. Циперович И.Э. Изречения цзацзуань в собраниях различных авто­ров // Цзацзуань. Изречения китайских писателей IX-XIX вв. / Пер., предисл. и примеч. И.Э. Циперович. М.: Наука, 1969. С. 3-23.
12. Чжуанцзы // Мудрецы Китая. Ян Чжу. Лецзы. Чжуанцзы / Пер. Л.Д. Позднеевой. СПб.: Петербург - XXI век, 1994. 413 с.
13. Chuang-tzu The Inner Chapters / Tr. by A.C. Graham. Indianapo-lis/Cambridge, 2001. 293 pp.
14. Durrant S. Ching (classics) // The Indiana Companion to Traditional Chinese Literature / Ed. and comp. by W.H. Nienhauser, Jr. Bloomington: Indiana University Press, 1986. P. 309-316.
15. The Indiana Companion to Traditional Chinese Literature / Ed. and comp. by W.H. Nienhauser, Jr. Bloomington: Indiana University Press, 1986. 1052 pp.
16. Yong Heming and Peng Jing. Chinese Lexicography. A History from 1046 BC to AD 1911. Oxford University Press, 2008. 458 p.

* Антонян Ксения Владиславовна, к.ф.н., отдел языков Восточной и Юго-Восточной Азии Института языкознания РАН, Москва, Россия.

** Antonyan Ksenia Vladislavovna, senior researcher, Ph.D. (Philology), De­partment of East and South-East Asian Languages, Institute of Linguistics, Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia.