Стилистическая палитра Н.М. Языкова
Е.И. Хан
Поэзия Н. М. Языкова (1803-1846) занимает видное место в истории русского романтизма. Его имя называли вслед за Пушкиным, рядом с Давыдовым и Баратынским. Языков сделал существенный вклад в развитие русской поэзии. Его стихи отличаются оригинальным содержанием, смелыми поэтическими образами, темпераментом и искренностью выражения.
Яркий и оригинальный талант Языкова восхищал современников. «Младой певец, дорогою прекрасной Тебе идти к парнасским высотам», – так приветствовал молодого Языкова Дельвиг.
«Если уж завидовать, так вот кому я должен бы завидовать... Он всех нас, стариков, за пояс заткнет», – писал Пушкин Вяземскому после того, как прочел стихотворение «Тригорское».
Многие темы и настроения поэзии Языкова были созвучны идеям поэтов-декабристов. Гражданские мотивы, утверждение национальной самобытности русской культуры, воссоздание в поэзии исторического прошлого – все это позволяет поставить творчество Языкова рядом с творчеством поэтов-декабристов. Декабристы принесли в русскую литературу новое направление, осененное идеей борьбы и свободы – революционный романтизм. В русле этого направления развивалось и творчество Языкова. Непосредственно с выступлениями декабристов у Языкова связано два стихотворения: «Извинение» и «Памяти Рылеева».
Первое написано по поводу вступления на престол Николая I. Верный себе, Языков называет вещи своими именами: «На троне глупость боевая!» – вот его определение нового правителя. Он не питает иллюзий по поводу положительных перемен в жизни царской России:
А что пророчат мне мечты?
Предвижу царство пустоты
И прозаические годы...
Разгром восстания, казнь декабристов потрясли Языкова. Негодование поэта ярко выражено в стихотворении «Памяти Рылеева»: Рылеев умер, как злодей!
О, вспомяни о нем, Россия,
Когда восстанешь от цепей
И силы двинешь громовые
На самовластие царей.
Говоря о стилистической палитре Языкова, нельзя обойти вниманием его студенческие песни 20-х годов, вызвавшие отклики современников: «...Какой избыток чувств и сил, Какое буйство молодое!» – восклицает Пушкин в своем послании «К Языкову». Действительно, дерптские песни Языкова насыщены бьющей через край радостью, полнотой жизни и счастья.
Друзья! бокалы к небесам!
Обет правителю природы:
«Печаль и радость – пополам,
Сердца – на жертвенник свободы!»
Дерптские песни отражают лучшие черты его вольной легкой поэзии. Здесь и острый политический намек («Наш Август смотрит сентябрем – Нам до него какое дело...») и бесстрашная дерзость, задорный вызов самодержавию («Мы все равны, мы все свободны, Наш ум – не раб чужих умов...»).
Песни Языкова оптимистичны. Возьмем, например, сюжет с пловцом, к которому обращались многие авторы. Как правило, пловец или погибает («Тонет, тонет мой челнок» у Полежаева), или терпит крушение («Арион» у Пушкина). У Языкова в песнях мы наблюдаем новый, жизнеутверждающий мотив. Его пловец – победитель грозной морской стихии. Все три песни на этот сюжет пронизаны духом борьбы, но в первой наиболее ярко прозвучал мотив гимна всепобеждающей силе и смелости человека:
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно;
В роковом его просторе
Много бед погребено.
Смело, братья!
Ветром полный
Парус мой направил я:
Полетит на скользки волны
Быстрокрылая ладья!
Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней,
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.,
Смело, братья! Туча грянет,
Закипит громада вод,
Выше вал сердитый встанет,
Глубже бездна упадет!
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна;
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.
Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья, бурей полный
Прям и крепок парус мой.
Мужественный, энергичный стих, яркий сильный язык, устремленность вперед, уверенность в победе – все это создало стихотворению славу одного из лучших произведений Языкова.
В. И. Кулешов, подготовивший одно из изданий языковских стихов, писал по поводу строки «Глубже бездна упадет»: «Логически последнее неправильно: бездне некуда падать, она бездонная пропасть, а поэтически это прекрасно, физически возможно в колыхании волны. А у Языкова такое встречается поистине на каждом шагу:
Пусть, неизменен, жизни новой
Приду к таинственным вратам,
Как Волги вал белоголовый
Доходит целый к берегам.
Молитва
Вал – к берегам? Все-таки ведь не к берегам, а к берегу, если это один вал. Но – как всегда в таких случаях – «логически неправильно, поэтически прекрасно».
Обращает на себя внимание склонность Языкова-«песенника» к повторам, анафорам, симметрии припевов и перепевов – вообще ко всему, что свойственно поэтике и стилистике русских песен.
Из страны, страны далекой,
С Волги-матушки широкой
Ради сладкого труда,
Ради вольности высокой
Собралися мы сюда.
Помним холмы, помним долы,
Наши храмы, наши села,
И в краю, краю чужом
Мы пируем пир веселый
И за родину мы пьем!
Тут и начальные повторы (анафоры) – ради-ради, и внутристрочные – и в краю, краю чужом, из страны, страны далекой, и симметрия полустиший – помним холмы, помним долы (сравним: вьюга злится, вьюга плачет – та же ритмическая фигура).
Развивают темы его вольных песен дружеские послания первой половины 1820-х годов, в которых еще более звучит мотив благородного служения Родине. В них учит поэт молодые сердца не унижаться перед самодержавием и не считать «закон царя» «законом судьбы».
Прошли те времена, как верила Россия,
Что головы царей не могут быть пустые
И будто создала благая дань творца
Народа тысячи – для одного глупца;
У нас свободный ум, у нас другие нравы:
Поэзия не льстит правительству без славы;
Для нас закон царя – не есть закон судьбы,
Прошли те времена – и мы уж не рабы!
Н. Д. Киселеву
Медлительные и тяжеловесные стихи, написанные шестистопным ямбом, напоминают сатиры XVIII века. Однако остальным посланиям этого периода свойственны лучшие и характерные черты свободного поэтического почерка Языкова, его восторженная, праздничная интонация:
Мой друг! Что может быть милей
Бесценного родного края?
Там солнце кажется светлей,
Там радостней весна златая.
Л. И. Кулибину
К периоду расцвета поэтического дарования Языкова относится его известный пушкинский «цикл» – «Тригорское», послания к Пушкину, к няне Пушкина... Эти стихи навеяны встречами с Пушкиным, очаровавшим его талантом, умом, свободолюбием; яркими впечатлениями тех дней, которые он провел в Тригорском и окрестных местах. Эти стихи волнуют, воскрешают в нашей памяти знакомые и дорогие картины... Тригорское, Сороть, Арина Родионовна воспринимаются нами как реальное окружение Пушкина. «Свет Родионовна, забуду ли тебя?» – ласково обращается к ней поэт.– «Всегда приветами сердечной доброты Встречала ты меня, мне здравствовала ты»... (К няне А. С. Пушкина).
Или:
О ты,
Чья дружба мне дороже
Приветов ласковой молвы,
Милее девицы пригожей,
Святее царской головы!
А. С. Пушкину
Выразительные поэтические средства, которыми пользуется поэт в своих стихах, необычайно разнообразны. Яркие сравнения, красочные эпитеты, смелые метафоры, о которых пишут почти все исследователи поэзии Языкова, выдвигают его в ряд наиболее самобытных и оригинальных русских поэтов. В борьбе за самобытность своей поэзии Языков искал путей сближения поэтического языка с разговорной речью и с национальной русской языковой основой. Его сложные слова-определения придают особый колорит всей его поэзии: сновиденье, песнопенъе, благовидный, огнецветный, быстрокрылый, многоцелебный, прохладно-сладостный, чудесно-животворный, безоблачно-прекрасный, лазурно-светлый и т. п.
Поражает в поэзии Языкова необычное сочетание эпитетов с определяемым словом: разобманутые надежды, пленительная радость, встречающая радость, возвышенная мечта, пылкая мечта, разгоряченная мечта и т. д. Яркой выразительности стихов Языкова способствуют многочисленные сравнения, которые заставляют нас живее чувствовать написанное. Так, очи сравниваются с сапфирами, кудри с золотистым шелком, зубы – перлы, грудь – лебединая, поступь – павлиная. Сила любви сравнивается с искрой Зевсова огня. Любимая сравнивается с солнцем – «мое светило».
Языков широко использует яркие, красочные, точные эпитеты, придающие стихам особенную эмоциональность. Так, в элегии «Опять угрюмая, осенняя погода» несколько таких «нарядных», броских эпитетов: красавица – «звезда с лазурно-светлыми... очами, с улыбкой сладостной, с лилейными плечами» (сравнение, содержащее в себе эпитет). В другой элегии покрытые снегами горы – это «громады снеговершинные»; «задремавшие небеса» – эпитет-метафора, создающий образ сумерек с чуть потемневшим небом; эпитет-метафора «смеющиеся долины» создает в воображении картину солнечной, праздничной, нарядной природы.
А вот излюбленный у Языкова прием повторяющихся и уточняющих эпитетов, чередование которых открывает нам всю меру неприязни поэта к надоевшему ему стихотворцу, который оказывается к тому же своеобразным двойником самото поэта:
А сам он неуклюж, и рыж, и долговяз,
И немец, и тяжел, как оный камень дикий.
Смешение в этой элегии лексики высокого стиля с простыми разговорными словами приводит к ироническому звучанию. Языков обогащает поэтический стиль введением в него бытовых и просторечных слов:
И, как сибирская пищуха,
Моя поэзия поет.
Настоящее, 6 апреля 1825
Своеобразны и такие, например, стилистически-контрастные фигуры: «пылкая мечта», «мою надежду чаровала», «прекрасный ангел песнопений», «мой юный гений» и вдруг – «Теперь стихи мои – хоть брось!». Подобное сочетание поэтической лексики с разговорной характерно для Языкова.
Поэзия Языкова полна неожиданностей. Дерптский студент, свободолюбивый, переполненный «буйством сил» превращается позже в московского славянофила, становится приверженцем древнерусской старины, благочестия. Правда, В. Г. Белинский приметы славянофильствующего Языкова увидел уже в послании к «М. П. Погодину», который прислал поэту в подарок чернильницу, за что и был удостоен следующих строк:
«Благодарю тебя сердечно
За подареньице твое!
Мне с ним раздолье!
С ним житье,
Поэту! Бойко, быстротечно,
Легко пошли часы мои
С тех пор, как ты меня уважил,
По-стихотворчески я зажил,
Я в духе!..
В этом поэт не проявил открыто своих славянофильских симпатий и убеждений (гораздо определеннее все это прозвучало в ряде других языковских стихотворений), зато язык и стиль – образец того исконного начала, которое неизбежно сочетается с культурой славянофильства. В этом же послании речь идет об отказе поэта от своего прежнего вольнолюбивого стиля.
Каким бы странным ни казалось превращение Языкова в славянофила, его нельзя признать совершенно неожиданным. Черты «предславянофильского» стиля давали о себе знать еще в студенческие годы. В конце 20-х годов написано послание А. Н. Степанову – приятелю поэта, собиравшемуся отправиться на учебу за границу, в Германию. Языков напутствует его следующим образом:
Не окрестится в немчура
Твой дух деятельный и твердый,
Сберет сокровища веков
И посвятит их православно
Богам родимых берегов!
А. Н. Степанову
Выпады против «немчуры» и слово православно – все это звучит очень по-славянофильски. Так что выбор между «западничеством» и «славянофильством» был, пожалуй, предопределен заранее в пользу последнего.
С другой стороны, поздний Языков всегда был рад подчеркнуть, что он остался тем же (несмотря на бремя забот и недугов) студентом и не порывает окончательно с прежним «студенческим» стилем.
И действительно, приглядевшись пристальнее, убеждаешься, что в «студентстве» и «славянофильстве» Языкова и впрямь много общего. Став славянофилом, поэт отнюдь не превратился в смиренника. Тот вариант славянофильского стиля, который культивируется, например, в тютчевском стихотворении «Эти бедные селенья» (символ христианского смирения и терпения), остался в целом чужд Языкову.. Его славянофильство было воинственным и студенчески – буйным. И старина, воспеваемая Языковым, не только благостная и святая, но и героическая. Знакомый уже нам стремительный стиховой темп свойствен и его поздним стихам так же, как он свойствен вакхическим песням былых (20-х) годов:
Я здесь! – Да здравствует Москва!
Вот небеса мои родные!
Здесь наша матушка – Россия
Семисотлетняя жива!
Ау!
Произведения Языкова пережили его время, а политические и патриотические стихотворения поэта, его вольные песни и превосходная пейзажная лирика представляют для нас нетленную ценность.
Л-ра: Русская речь. – 1978. – № 5. – С. 85-91.
