Лоренс Стерн. Письма Лоренса Стерна
Элизабет Ламли
Вы просите меня, дражайшая моя Л., сообщить Вам, как я перенес Ваш отъезд в С. и по-прежнему ли живописна долина, где стоит Дэстелла. Пахнут ли, спрашиваете Вы, розы и жасмины столь благоуханно, как и при Вас? Увы!
Все вокруг утратило ныне свою прелесть. Стоило Вам покинуть Дэстеллу, как я слег; меня мучил жар, и прежде всего сердечный: тебе ли не знать, что жар этот преследует меня уже два года - и будет преследовать, покуда ты не вернешься из С. Благородная мисс С., решив, по доброте душевной, что я занемог, настояла, чтобы я перебрался к ней. Чем, скажите, объяснить, дорогая моя Л., что всякий раз, когда я вижу лицо этой женщины, нашей общей подруги, сердце мое обливается кровью? Она уговорила меня провести у нее час-другой, и за это короткое время я не меньше десяти раз заливался слезами; переживания мои были столь велики и безмерны, что она вынуждена была покинуть гостиную и выражать мне сочувствие, не выходя из гардеробной.
Я оплакиваю вас обоих, сказала она дрожащим от искренней жалости голосом, ибо давно уже познала душу бедной Л.: страдания ее столь же велики, как и ваши, сердце - столь же нежно, постоянство - столь же несокрушимо, добродетели - столь же несравненны. Не для того свели вас небеса, чтобы подвергать мучениям. Ответив ей лишь благодарным взглядом и тяжким вздохом, я возвратился в Ваш дом (который снял до Вашего возвращения), дабы предаться отчаянью в одиночестве. Фанни приготовила мне ужин, она - сама доброта, однако глотал я лишь собственные слезы; стоило ей расставить мой столик, как сердце у меня упало: одна - одинокая - тарелка, один нож, одна вилка, один стакан! Я бросал тысячи задумчивых, горьких взглядов на стул, на котором за скромной, трогательной трапезой сиживала ты, а затем, отложив нож и вилку, достал носовой платок, прикрыл им лицо - и разрыдался, как ребенок. Рыдаю я и сейчас, моя Л., ибо, стоит мне взяться за перо, бедный мой пульс учащается, бедные мои щеки пылают, и слезы, когда я вывожу имя Л., нескончаемым потоком льются на бумагу... О моя Л.! Да будут благословенны и ты сама, и твои добродетели - благословенны для всех, кто знает тебя, и более всего для меня, ибо о тебе я знаю больше, чем о всех представительницах прекрасного пола, вместе взятых. Ты опоила меня колдовским зельем, моя Л., и теперь мне быть твоим до тех пор, покуда миром правят добродетель и вера. Друг мой... только посредством самого очевидного волшебства удалось мне завоевать место в твоем сердце, и это доставляет мне такую радость, что ни время, ни расстоянье, ни всевозможные перемены, которые могли бы посеять тревогу в сердцах людей незначительных, ни в коей мере не нарушают мой покой. И даже если б ты отправилась в С. на семь долгих лет, твой друг, несмотря на тоску и тяжкие сомненья, продолжал бы уповать на судьбу - единственный случай, когда прекраснодушие не таит в себе опасность.
Я уже писал, что Ваша бедная Фанни после Вашего отъезда относится ко мне со вниманием - ради Л. она готова на все. Вчера вечером (дав мне нюхательной соли) она сказала, что заметила: болезнь моя началась в день Вашего отъезда в С., и с этого времени я ни разу не поднял головы, почти совсем перестал улыбаться, сторонюсь людей, из чего она сделала вывод, что я обездолен, ибо всякий раз, когда она входила ко мне в комнату или проходила мимо, до нее доносились мои тяжкие вздохи; к тому же я перестал есть, спать и получать, как прежде, удовольствие от жизни... Вот и судите, дорогая Л., может ли долина выглядеть столь же живописно, а розы и жасмины - благоухать, как прежде. Увы! Но прощай - вечерний звон зовет меня от тебя к моему Богу!
Л. Стерн.
Элизабет Ламли
Да! Я скроюсь от мира, и ни одна самая пронырливая сплетница не узнает, где я. Вслед за эхом, способным лишь нашептать, где находится мой тайник, я позволю себе бегло набросать его очертания. Вообрази же крошечную, залитую солнцем хижину на склоне романтического холма. Ты думаешь, что я не возьму с собой любовь и дружбу?! Ничуть! Они будут делить со мной мое одиночество, садиться и вставать вместе со мной, принимая прелестные очертания моей Л., и будем мы столь же веселы и невинны, как были наши предки в Эдеме, прежде чем неописуемое их счастье не нарушил князь тьмы.
В нашем уединении будут произрастать нежнейшие чувства, и они дадут всходы, которые безумием, завистью и тщеславием всегда уничтожались на корню. Пусть же человеческие бури и ураганы бушуют на расстояньи, скорбь и отчаянье да не вторгнутся в пределы мира и покоя. Моя Л. Собственными глазами видела, как в декабре цветет первоцвет - некая волшебная стена будто скрыла его от колючего зимнего ветра. Вот и нас настигнут лишь те бури, что будут ласкать и лелеять нежнейшие цветы. Боже, как прекрасна эта мечта! Мыбудем строить, мы будем взращивать, и делать это на свой лад: простота да не будет извращена искусством! Искусству жизни мы будем учиться у Природы – она будет нашим алхимиком, соединяющим все самое прекрасное в один целебный глоток. Мрачный союз тревоги и неверия будет изгнан из нашего жилища, надежно охраняемого твоим добрым и надежным божеством. Мы будем хором петь наши благодарственные гимны и наслаждаться нашим уединением.
Прощай, моя Л. Возвратись же к тому, кому нет жизни без тебя.
Л. Стерн.
Элизабет Ламли
Не дожидаясь, покуда моя Л. подаст на меня в высокий суд Дружбы, я сам признаю себя виновным и всецело полагаюсь на милость сего благосклонного судилища. Если же признание это и не способно искупить мое прегрешение, то пусть оно по крайней мере смягчит наказание. Только не говори, что я точно так же согрешу вновь, - хоть и известно, что слишком легко добытое прощение приводит иногда к повторению того же проступка. "Пусть сегодня мои деньги лежат мертвым грузом - завтра они могут пойти на доброе дело", - скажет скряга. "Дайте только мне эту неделю провести в запретных и упоительных удовольствиях, а уж следующую я посвящу серьезным и полезным размышлениям", - скажет распутник. "Дайте мне в последний раз испытать судьбу, и больше, клянусь, я никогда не сяду играть в кости", - скажет игрок. Чтобы стать честным человеком, мошеннику, каким бы делом он ни занимался, не хватает "только одного" - независимого положения. Ветреная красавица тем больше радуется, изводя пылкого своего возлюбленного, чем больше боится, что, женившись на ней, он ее не пощадит.
Твое видение (а что такое письмо как не видение?!) было для меня тем более желанным, что явилось совершенно неожиданно. О моя Л.! Ты так добра, что прощаешь меня; знай же, тебе не придется пожалеть о своей доброте, ибо, став твоим должником, я верну тебе долг с лихвой. Отчего же моя Л. без конца жалуется на то, что друзья ее покинули? Скажи, есть ли на свете хотя бы одно живое существо, которое бы не присоединилось к этой жалобе? Давно уже замечено, что интерес людей семейных редко простирается дальше домашнего очага. Люди привыкли экономить не только деньги, но и заботу, и, хотя последняя не стоит нам ровным счетом ничего, расточать ее следовало бы с еще большей щедростью. Виноград, как известно, с терновника не собирают, а потому мы не вправе ожидать добрых дел от людей, которые с головой погружены в дела свои собственные. Не могу сказать, чего более достойны эти люди, - презрения или жалости: природа никогда ведь не воздает ни злу, ни добру по справедливости.
Моя Л., ты делишь свой досуг с зимней меланхолией; будь ты одна, заточение твое было бы менее тягостным. Униженное тщеславие позавидовало бы твоему затворничеству, а обманутая любовь к нему бы стремилась. Большие города, шумные сообщества превозносят бездумие и веселье, одиночество же - лучшее хранилище мудрости. Я вижу сейчас, мнится мне, мою созерцательницу в саду: она стоит и наблюдает за постепенным приходом весны. Неужто не вызывает у тебя восторг набухание первых почек? Подснежники и примулы, эти самые первые и самые желанные провозвестники весны, вырастают прямо у тебя под ногами. Флора и Помона уже почитают тебя своей служанкой и в очень скором времени осыпят тебя нежнейшими своим дарами. Пернатая рать уже в твоем распоряжении, и с их появлением нестройная гармония начнет сопутствовать твоим утренним и вечерним прогулкам... Но как бы прелестно все это ни было - возвращайся, возвращайся: йоркширские птицы настроят свои трубы и споют ничуть не хуже стаффордширских.
Прощай же, моя возлюбленная Л., твой лишившийся из-за тебя покоя
Лоренс Стерн.
