Томас Карлейль. Sartor Resartus
Жизнь и мысли герра Тейфельсдрека
(Отрывок)
КНИГА ПЕРВАЯ.
ГЛАВА I.
Вступительная.
Принимая во вниманіе наше современное высокое развитіе культуры и то, что Свѣточъ Науки воздвигнутъ и зажженъ, съ большимъ или меньшимъ успѣхомъ, уже пять тысячъ лѣтъ тому назадъ, и даже болѣе;-то, что, въ особенности въ настоящее время, этотъ Свѣточъ не только продолжаетъ горѣть (и, можетъ быть, еще свирѣпѣе прежняго), но что и безчисленные Ночники и Сѣрныя Спички, загорѣвшіеся отъ него, также свѣтятъ во всѣ стороны, такъ что даже послѣдній закоулокъ и конура въ Природѣ или Искусствѣ не могутъ остаться не освѣщенными, - принимая все это во вниманіе, каждый мыслящій умъ не можетъ не быть пораженъ нѣкоторымъ удивленіемъ по поводу того, что доселѣ очень мало или даже ничего не было написано основнаго и рѣшающаго въ Исторіи или Философіи касательно Одежды.
Наша Теорія Притяженія почти доведена до совершенства: Лагранжъ, какъ всѣмъ хорошо извѣстно, доказалъ, что Планетная Система въ настоящемъ ея видѣ будетъ существовать вѣчно; Лапласъ, съ еще большимъ остроуміемъ, предполагаетъ, что она даже и не могла быть устроена иначе; благодаря этому могутъ, по крайней мѣрѣ, содержаться въ лучшемъ порядкѣ наши Мореходныя Таблицы, и водяное сообщеніе всякаго рода стало удобнѣе. Мы имѣемъ достаточныя свѣдѣнія по Геологіи и Геогнозіи; благодаря работамъ въ этой области нашихъ Вернеровъ и Геттоновъ, благодаря блистательному генію ихъ учениковъ, Сотвореніе Міра для многихъ Ученыхъ Обществъ теперь лишь немногимъ загадочнѣе, чѣмъ приготовленіе пирожнаго; ибо по отношенію къ послѣднему были умы, для которыхъ вопросъ: "Какъ попали туда яблоки?"-представлялъ затрудненіе. Нужно ли упоминать наши изслѣдованія объ Общественномъ Договорѣ, о Мѣрилѣ Вкуса, о Переселеніяхъ Сельдей? Далѣе, не имѣемъ ли мы Ученія о Рентѣ, Теоріи Цѣнности, Философіи Исторіи, Языка, Горшечнаго Производства, Привидѣній, Спиртныхъ Напитковъ? Вся жизнь человѣческая, со всѣмъ, что съ ней соприкасается, была раскрыта и разъяснена; едва ли какая частица или фибра его Души, Тѣла, Собственности не была изслѣдована, разсѣчена, дистиллирована, высушена и разложена научно; наши духовныя Способности, - а ихъ, по-видимому, не мало,-имѣютъ своихъ Стюартовъ, Кузеновъ, Руайе-Колларовъ; каждая Ткань: клѣтчатая, сосудистая, мускульная - хвалится своими Лауренсами, Мажанди, Биша.
Какимъ же образомъ, спроситъ вновь мыслящій умъ, происходитъ то, что великая Ткань изъ Тканей, единственная истинная Ткань, была совершенно просмотрѣна Наукой, именно: одѣвающая Ткань шерстяной или иной одежды, та, которую Душа Человѣка носитъ, какъ свою крайнюю оболочку и прикрытіе, та, въ которую всѣ остальныя ея Ткани заключены и скрыты, въ которой дѣйствуютъ всѣ ея Способности, все ея "Я" живетъ, двигается, существуетъ? Ибо если иногда какой-нибудь одинокій, съ подшибленнымъ крыломъ, мыслитель и бросалъ совиный взглядъ въ эту темную область, то большинство проносилось надъ ней безъ всякаго вниманія, смотря на Одежду не какъ на нѣчто постороннее, а какъ на принадлежность столь же естественную и натуральную, какъ листья на деревѣ, какъ перья на птицѣ. Во всѣхъ своихъ разсужденіяхъ они молчаливо представляли человѣка, какъ Животное Одѣтое, въ то время, какъ онъ есть по природѣ своей Животное Нагое и только въ извѣстныхъ обстоятельствахъ, сознательно и намѣренно, скрывается въ Одежду. Шекспиръ говоритъ: мы-существа, смотрящія впередъ и назадъ; тѣмъ болѣе удивительно, что мы, хотя немного, не смотримъ вокругъ себя и не видимъ, что происходитъ у насъ прямо передъ глазами.
Но здѣсь, какъ и въ столь многихъ другихъ случаяхъ, приходитъ намъ на помощь Германія, ученая, неутомимая, глубокомысленная Германія. Въ концѣ концовъ это большое счастье, что въ нашу смутную эпоху есть хотя одна страна, гдѣ отвлеченная мысль еще находитъ себѣ пріютъ. Въ то время, какъ шумъ и неистовство Католической Эмансипаціи, Гнилыхъ Мѣстечекъ и Парижскихъ Смутъ оглушаютъ Англійскій и Французскій слухъ,-Нѣмцы могутъ мирно стоять на часовой башнѣ Науки и торжественно изъ часа въ часъ, предпосылая своему возгласу звукъ рога, провозглашать: "HЖret ihr, Herren, und lasset's Euch sagen", бѣснующейся и борющейся толпѣ,-иными словами-возвѣщать Міру, столь часто это забывающему, который именно теперь часъ. Нѣмцевъ нерѣдко порицали за непроизводительное прилежаніе, какъ будто они бродятъ безъ дороги, не получая ничего, кромѣ утомленія отъ тяжелаго пути; какъ будто, презирая золотыя розсыпи наживы и общественный дѣлежъ жирнаго пирога, отъ котораго сами дѣлящіеся становятся жирнѣе,-они способны гонятся за гусями по всякимъ дебрямъ и въ концѣ концовъ провалиться въ ржавое болото. Эту неумную науку, которая, какъ говоритъ нашъ Юмористъ:
Геометрическимъ путемъ опредѣляетъ,
Сколь много пива нашъ стаканъ вмѣщаетъ,-
и, еще болѣе, это во всякомъ случаѣ ложно направленное усердіе, которое стрѣляетъ изъ пушекъ по воробьямъ, конечно, нельзя защищать. Поскольку Нѣмцы въ этомъ виновны, постольку они пусть несутъ за это отвѣтственность. Однако надо замѣтить, что и въ Русскихъ степяхъ есть курганы съ золотыми украшеніями; равнымъ образомт многія мѣстности, которыя издали смотрятъ пустынными и скалистыми, оказываются, когда подойдешь къ нимъ ближе, прекрасными долинами. И не бываетъ ли иногда, что Критика ставитъ для человѣческаго ума не только путеводные столбы и шлагбаумы, но и колючія изгороди и непреодолимыя преграды? Написано: "Многіе будутъ переходить туда и сюда, и знаніе увеличится". Несомнѣнно, самое простое правило состоитъ въ слѣдующемъ: Предоставьте каждому разсудительному человѣку идти своимъ путемъ и посмотрите, куда этотъ путь приведеть его, потому что не тотъ или этотъ человѣкъ, а всѣ люди вмѣстѣ составляютъ человѣчество, и ихъ соединенная работа составляетъ работу всего человѣчества. Какъ часто видимъ мы, что какой-нибудь отважный путешественникъ, можетъ быть подвергшійся многимъ осужденіямъ, бросалъ свѣтъ на отдаленную, заброшенную, но жизненно - необходимую область; онъ впервые открывалъ скрытыя въ ней сокровища и до тѣхъ поръ не переставалъ говорить о нихъ, пока всеобщее вниманіе и усилія не были на нихъ направлены, - и тогда побѣда была на его сторонѣ. Такимъ образомъ, благодаря этимъ его, казавшимся безцѣльными, блужданіямъ, воздвигались новыя знамена, основывались новыя обитаемыя колоніи среди неизмѣримаго окружающаго царства Ничтожества и Ночи. Мудръ былъ человѣкъ, который сказалъ, что Мысль должна имѣть свободный полетъ и безстрашно смотрѣть на всѣ тридцать двѣ точки компаса, куда и какъ пожелаетъ.
Можетъ быть, доказательствомъ тому неподвижному состоянію, въ которомъ чистая Наука, въ особенности чистая Наука Нравственности, прозябаетъ у насъ въ Англіи, и тому, какъ наше торговое величіе и наша неоцѣнимая Конституція (ставя всей Англійской культурѣ и стремленіямъ лишь политическія и иныя непосредственно - практическія цѣли) сковываютъ свободный полетъ Мысли:-можетъ быть, доказательствомъ всему этому служить то, что не только Философія Одежды, но даже признаніе, что мы не имѣемъ такой Философіи, является напечатаннымъ на нашемъ языкѣ въ первый разъ. Какой Англійскій умъ выбралъ бы такую тему или хотя бы случайно наткнулся на нее? И потому, не находись Нѣмецкая Наука въ томъ свободномъ и ничѣмъ не стѣсняемомъ положеніи, которое позволяетъ и побуждаетъ ее ловить рыбу во всякой водѣ и всякими сѣтями, представляется достаточно вѣроподобнымъ, что это необычное Изслѣдованіе, несмотря на результаты, къ которымъ оно ведетъ, продолжало бы спать еще на неопредѣленный срокъ. Издатель настоящихъ страницъ, вообще говоря, съ гордостью признаетъ себя человѣкомъ умственныхъ привычекъ уже укоренившихся и, можетъ быть, въ достаточной мѣрѣ отвлеченныхъ. И тѣмъ не менѣе онъ откровенно сознается, что никогда, до этихъ послѣднихъ мѣсяцевъ, ему не приходило на умъ весьма простое помянутое выше соображеніе о полномъ отсутствіи у насъ Философіи Одежды; да и теперь оно было внушено ему со стороны. А именно, онъ получилъ новую Книгу Профессора Тейфельсдрека изъ Вейснихтво, которая именно и трактуетъ объ этомъ пред-метѣ, и притомъ въ такой формѣ, что, понимая ее или не понимая, и слѣпой не можетъ не обратить на нее вниманія. Во всякомъ случаѣ, что касается Издателя, то этотъ замѣчательный Трактатъ со всѣми его Выводами (основательно принятыми или такъ же основательно отвергнутыми) не остался безъ вліянія на настоящее направленіе его мыслей.
Die Kleider. Ihr Werden und Wirken (Одежда. Ея Происхожденіе u Вліяніе). Von Diog. TeufelsdrЖckh, J. U. D. etc. Stillschweigen und CR. Weissnichtwo, 1831.
"Передъ нами",-говоритъ Weissnichtwo' sche Anzei-ger,- "Томъ того объемистаго, мелко обдуманнаго и мелко напечатаннаго рода, который, скажемъ съ гордостью, можно встрѣтить только въ Германіи и, можетъ быть, только въ Вейснихтво. Исходя отъ доселе безупречной Фирмы Штилльшвейгенъ и Компанія, со всѣми внѣшними усовершенствованіями, онъ обладаетъ такими внутренними достоинствами, что можетъ не опасаться Невниманія"... "Трудъ", заключаетъ почти восторженно Рецензентъ, "одинаково интересный для археолога, для историка, для философскаго мыслителя; образецъ смѣлости, рысьей остроты взгляда и здороваго, независимаго, чисто Нѣмецкаго настроенія и любви къ человѣчеству (derber Kerndeutschheit und Menschenliebe); трудъ, который, несомнѣнно, не пройдетъ безъ возраженія въ высокихъ сферахъ, но который долженъ поднять и подниметъ пока еще новое имя Тейфельсдрека въ первые ряды Философіи въ нашемъ Германскомъ Храмѣ Чести".
Памятуя старую дружбу, почтенный Профессоръ, при первомъ сіяніи своей славы, которая однако еще не ослѣпила его, присылаетъ намъ Экземпляръ своего труда съ комплиментами и похвалами, повторить которые Издателю запрещаетъ скромность,-но безъ какихъ-либо опредѣленныхъ надеждъ или желаній кромѣ того, что содержится въ заключительной фразѣ: "Möchte es (этотъ замѣчательный Трактатъ) auch im Brittischen Boden gedeihen!"
ГЛАВА II.
Затрудненія Издателя.
Если для мыслящаго человѣка,- "поле посѣва котораго", по великолѣпному выраженію Поэта, "есть Время",-нѣтъ болѣе важнаго пріобрѣтенія, чѣмъ пріобрѣтеніе новыхъ идей, то полученіе Книги Профессора Тейфельсдрека должно быть отмѣчено красной чертой въ календарѣ Издателя. Это дѣйствительно - "объемистый Томъ", съ безграничнымъ, почти безформеннымъ содержаніемъ, истинное Море Мысли, -если угодно, море неспокойное и неясное,- но въ которое отважный искатель жемчуга можетъ смѣло опуститься до самаго дна и возвратиться не только съ обломками погибшихъ кораблей, но и съ настоящими жемчужинами.
Уже при первомъ чтеніи, даже при первомъ внимательномъ просмотрѣ, стало ясно, что здѣсь раскрыта совершенно новая Область Философіи, ведущая къ конечнымъ выводамъ, которыхъ даже нельзя и предвидѣтъ; далѣе,-и это представлялось едва ли менѣе интереснымъ,-здѣсь раскрывалась совершенно новая человѣческая Индивидуальность, характеръ личности, почти не имѣющей себѣ подобной, а именно характеръ Профессора Тейфельсдрека Возвѣстителя. Мы рѣшились, насколько это возможно, усвоить себѣ значеніе обоихъ этихъ новыхъ предметовъ. Но такъ какъ человѣкъ есть существо, по преимуществу склонное искать прозелитовъ, то едва только мы его себѣ усвоили, какъ возникъ новый вопросъ: Какъ могло бы быть сообщено это новое достояніе другимъ, можетъ быть столь же въ немъ нуждающимся? Какъ могутъ быть приспособлены, въ какой бы то ни было степени, Философія Одежды и Авторъ такой Философіи къ занятіямъ и интересамъ нашего Англійскаго народа? Ибо если говорятъ, что вновь пріобрѣтенное золото жжетъ карманы, покуда не будетъ пущено въ обращеніе, то еще болѣе это можно сказать про новую истину.
Но здѣсь, однако, возникли затрудненія. Первою мыслью было, конечно, напечатать этотъ замѣчательный Трудъ, Отдѣлъ за Отдѣломъ, въ какомъ-нибудь широко распространенномъ Критическомъ Журналѣ, съ которымъ бы Издатель былъ въ сношеніяхъ или къ которому онъ могъ бы получить доступъ при помощи денегъ или нѣжныхъ словъ. Но, съ другой стороны, не было ли ясно, что предметъ, который долженъ былъ быть здѣсь разъясненъ и обсужденъ, могъ подвергнуть опасности распространеніе всякаго существующаго Журнала? Безспорно, если бы всѣ общественныя партіи могли быть уничтожены, если бы Виги, Тори и Радикалы могли слиться въ разношерстное единство, и всѣ Журналы Великобританіи могли быть сбиты въ одинъ Журналъ, и Философія Одежды была пущена оттуда неудержимымъ потокомъ, то попытка казалась бы еще возможной. Но увы! имѣется ли у насъ повозка такого рода, кромѣ Fraser's Magazine?--повозка, вся наполненная (говоря фигурально) самыми безсмысленными Ватерлооскими Петардами, которыя взрываются шумливо и разрушительно, гдѣ только ни стоятъ и ни сидятъ сбитые съ толку путешественники, - и во всякомъ случаѣ повозка, которая, повидимому, за послѣдніе годы переполнена черезъ край и неумолимо заперта! Кромѣ того, излагать Философію Одежды безъ Философа, идеи Тейфельсдрека безъ нѣкоторыхъ свѣдѣній о его личности, не значило ли бы это обрекать обоихъ на совершенно ложное пониманіе? Что касается до Біографіи, если вообще счи-тать ее допустимой, то не было соотвѣтствующихъ документовъ, ни даже надежды получить ихъ, а наоборотъ, принимая во вниманіе обстоятельства,- полная увѣренность въ неуспѣхѣ. Такимъ образомъ Издатель увидалъ себя до поры до времени внѣ всякой возможности опубликованія этого удивительнаго Ученія и вынужденнымъ, не безъ безпокойства, обсуждать его въ темныхъ глубинахъ собственнаго ума. Такъ продолжалось нѣсколько мѣсяцевъ, и мало-помалу Трудъ объ Одеждѣ, читанный и перечитанный, дѣлался для насъ мѣстами понятнымъ и поучительнымъ, а личность Автора болѣе и болѣе поразителыюй, хотя, несмотря на всѣ усилія памяти и на всѣ догадки, болѣе и болѣе загадочной. Вслѣдствіе этого, первоначальное безпокойство уже готово было обратиться въ опредѣленное неудовольствіе,- какъ вдругъ совершенно неожиданно приходитъ Письмо отъ Герръ Гофрата Гейшреке, ближайшаго друга и товарища нашего Профессора въ Вейснихтво, хотя мы ранѣе съ нимъ и не состояли въ перепискѣ. Гофратъ, коснувшись сперва многихъ совершенно постороннихъ предметовъ, начинаетъ подробно распространяться о томъ "волненіи и вниманіи", которое Философія Одежды вызвала въ самой "Германской Республикѣ Наукъ", о глубокомъ значеніи и задачахъ Труда его Друга,-и затѣмъ, наконецъ, съ большими оговорками, намекаетъ на возможность сообщить нѣкоторыя свѣдѣнія и о трудѣ, и объ авторѣ сперва Англіи, а "черезъ Англію и дальнему Западу"; работа о Профессорѣ Тейфельсдрекѣ "была бы несомнѣнно весьма желательна въ Family, Nati-onal или въ какомъ-нибудь другомъ изъ этихъ патріотическихъ Libraries, составляющихъ въ настоящее время славу Британской Литературы"; она могла бы произвести переворотъ въ Умахъ и т. д. Въ заключеніе онъ довольно прозрачно намекаетъ, что если настоящій Издатель склоненъ предпринять составленіе Біографіи Тейфельсдрека, то онъ, Гофратъ Гейшреке, имѣетъ возможность доставить необходимые Документы.
Какъ въ нѣкоторыхъ химическихъ соединеніяхъ, которыя долго стоятъ испаряясь, но не кристаллизируются, кристаллизація начинается мгновенно, лишь только въ нихъ опустятъ проволоку или иной твердый предметъ, и быстро идетъ впередъ, пока не окончится вполнѣ, такъ было и съ умомъ Издателя и этимъ предложеніемъ Гейшреке. Жидкій, свободно растекающійся растворъ получилъ форму; однородные элементы сплотились въ окончательномъ порядкѣ, и скоро образъ всего Предпріятія принялъ, такъ сказать, очертанія твердой массы, частью поскольку издатель уже дѣйствительно имъ овладѣлъ и представилъ его себѣ, частью поскольку онъ могъ на то опредѣленно и разумно надѣяться. Съ осторожностью, но и съ мужествомъ было сдѣлано при помощи почты предложеніе знаменитому страшному Оливеру Іорку; свиданіе, рядъ свиданій съ этимъ необыкновеннымъ человѣкомъ имѣли мѣсто,-съ большею увѣренностъю съ нашей стороны, съ меньшею, чѣмъ мы ожидали, насмѣшкой (по крайней мѣрѣ, открытой) съ его стороны, въ концѣ концовъ съ тѣмъ результатомъ, который теперь виденъ. Что касается этихъ самыхъ патріотическихъ Libraries,то совѣтъ Гофрата могъ вызвать только молчаливое удивленіе; но его предложеніе доставить Документы мы съ радостью и немедленно приняли. Итакъ, въ твердой надеждѣ получить ихъ, мы уже видимъ, какъ начинается наша работа, и какъ этотъ нашъ Sartor Eesartus, который собственно есть "Жизнь и Мысли Герръ Тейфельсдрека"; съ каждымъ часомъ подвигается впередъ.
Говорить подробнѣе о нашемъ внутреннемъ правѣ на это Предпріятіе, къ которому мы имѣемъ столько данныхъ и такое призваніе, не представляло бы, вѣроятно, интереса. Пусть Британскій читатель изучаетъ и радуется въ простотѣ сердца тому, что ему здѣсь предлагается, съ тѣмъ метафизическимъ остроуміемъ и талантомъ къ размышленію, какими онъ надѣленъ. Пусть онъ постарается сохранить свободное, открытое сужденіе, не затемненное туманомъ предразсудковъ, въ особенности не парализованное аффектаціей, и пусть это сужденіе будетъ направлено не столько на Издателя Книги, сколько на самую Книгу. Кто или что этотъ Издатель, пусть останется въ области предположеній, и совершенно безразличнымъ [1]): это голосъ, передающій свѣдѣнія о Философіи Одежды; несомнѣнно, Духъ, обращающійся къ Духамъ. Имѣющій уши слышать-да слышитъ.
Издатель считаетъ необходимымъ сдѣлать замѣчаніе еще по одному пункту, а именно, что онъ одушевленъ истинною, хотя, можетъ быть, и слабою привязанностью къ Учрежденіямъ нашихъ Предковъ и предполагаетъ защищать ихъ по мѣрѣ способностей во всѣхъ случаяхъ; и вотъ отчасти въ видахъ этой защиты онъ и взялся за настоящее предпріятіе. Для того, чтобы остановить или, если бы это оказалось невозможнымъ, цѣлесообразно отвести потокъ Новшествъ,-такой трудъ, какъ Трудъ Тейфельсдрека, умѣло помѣщенный, былъ бы не послѣдней сваей или шлюзомъ въ логической плотинѣ.
Затѣмъ, пусть никоимъ образомъ не опасаются, что какія-нибудь наши личныя сношенія съ Тейфельсдрекомъ, Гейшреке или этой Философіей Одежды могутъ исказить наше сужденіе или побудить насъ что-нибудь смягчить или преувеличить. Мы рѣшаемся завѣрить, что даже личные Комплименты без-сильны. Конечно, они пріятны, какъ благородныя иллюзіи дружбы, какъ дорогія напоминанія о прошлыхъ свиданіяхъ, объ этихъ божественныхъ ночахъ и ужинахъ, когда, погруженный въ симфоніи и гармоніи Философскаго Краснорѣчія (хотя и съ болѣе низменнымъ аккомпаниментомъ), Издатель на-слаждался на празднествѣ разума, съ тѣхъ поръ никогда не выпадавшемъ ему на долю въ столь полной мѣрѣ. Но что же изъ этого? Amicus Plato, magis amica veritas: Тейфельсдрекъ-нашъ другъ, Истина- наше божество. Въ нашемъ качествѣ историка и критика мы, надѣемся, чужды всему міру; мы ни съ кѣмъ не имѣемъ вражды или дружбы, за исключеніемъ, конечно, Дьявола, съ которымъ, какъ съ Княземъ Лжи и Тьмы, мы всегда ведемъ войну не на животъ, а на смерть. Въ эпоху, когда притворство и шарлатанство достигли высоты, не имѣющей примѣра въ лѣтописяхъ человѣчества, и когда даже Англійскіе Издатели, подобно Китайскимъ Лавочникамъ, принуждены писать на своихъ дверяхъ: Продажа безъ обмана,- мы считаемъ полезнымъ предпослать такое завѣреніе.
[1] Даже съ нами онъ доселѣ сообщается подъ нѣкотораго рода маской или повязкой и, мы имѣемъ основаніе думать, подъ вымышленнымъ именемъ!-О. І.
ГЛАВА III.
В о с п о м и н а н і я.
Появленіе этого необыкновеннаго Труда объ Одеждѣ должно было вызвать въ ближайшемъ кругу Автора удивленіе, немногимъ меньшее,, чѣмъ во всемъ остальномъ мірѣ. Для насъ, по крайней мѣрѣ, едва ли что-либо было болѣе неожиданнымъ. Профессоръ Тейфельсдрекъ, въ періодъ нашего съ нимъ знакомства, казалось, велъ жизнь тихую и замкнутую: по-истинѣ, онъ былъ человѣкъ, посвятившій себя высшей Философіи. Можно было скорѣе ожидать, что если онъ что-нибудь напечатаетъ, то это будетъ опроверженіе Гегеля и Бардили (которыхъ обоихъ довольно страннымъ образомъ онъ подвергалъ одной общей анаsемѣ), чѣмъ что онъ спустится на шумный, полный злобы Форумъ, съ Разсужденіемъ, которое могло только возбудить негодованіе и раздоры. Насколько мы можемъ припомнить, Философія Одежды даже никогда не затрогивалась въ нашихъ бесѣдахъ. Если сквозь возвышенный, молчаливый, созерцательный Трансцендентализмъ нашего друга мы и могли усмотрѣть какую-нибудь практическую тенденцію, то она была преимущественно Полити-ческаго свойства, съ склонностью къ нѣкоторому Радикализму, который въ то время былъ чисто умозрительнаго и, такъ сказать, подготовительнаго характера. И дѣйствительно, время отъ времени подозрѣвали, что онъ переписывается съ Герръ Океномъ въ Іенѣ, хотя непосредственное участіе его въ Изидѣ могло быть не болѣе, какъ предполагаемо. И во всякомъ случаѣ никто не ожидалъ отъ него ничего Моральнаго и еще менѣе Дидактико-Религіознаго.
Мы хорошо сохранили въ памяти послѣднія слова, сказанныя имъ въ нашемъ присутствіи; вмѣстѣ съ Ночью, когда они были произнесены, они навсегда будутъ намъ памятны. Опоражнивая свою громадную кружку Gukguk'a [1]) и на минуту опустивъ свою трубку, онъ всталъ среди полной посѣтителями пивной (это была "Zur grЭnen Gans", самая обширная въ Вейснихтво, гдѣ собирались каждый вечеръ всѣ Художественныя и почти всѣ Умственныя мѣстныя силы),-и затѣмъ глубокимъ, хватающимъ за душу голосомъ и по-истинѣ со взглядомъ ангела (хотя сомнительно какого: свѣтлаго или темнаго) провозгласилъ слѣдующій тостъ: "Die Sache der Armen in Gottes und Teufels Namen!" (За Бѣдныхъ, во имя Неба и Ада!). Громкій возгласъ, нарушившій тяжелое молчаніе; затѣмъ бульканье безчисленнныхъ опоражниваемыхъ кружекъ, за которымь послѣдовалъ новый общій возгласъ,-вотъ что было громкимъ одобрительнымъ отвѣтомъ. Это былъ конецъ ночи. Докуривъ свои трубки, въ высшей степени знтузіазма, въ облакахъ табачнаго дыма, торжествующіе, окутанные туманомъ изнутри и снаружи, члены собранія разошлись, каждый къ своей глубокомысленной подушкѣ. "Bleibt doch ein echter Spass- und Galgen-Vogel", говорили нѣкоторые, подразумѣвая подъ этимъ, что онъ, вѣроятно, рано или поздно, будетъ повѣшенъ за свои демократическія чувства. "Wo steckt doch der Shalk?" добавляли они, оглядываясь вокругъ. Но Тейфельсдрекъ удалился особымъ выходомъ, и Составитель настоящихъ страницъ его болѣе не видалъ.
Вотъ въ какой обстановкѣ привела насъ судьба жить съ этимъ Философомъ; вотъ какую оцѣнку его плановъ и способностей пришлось намъ сдѣлать. И кто бы могъ сказать, о достойнѣйшій Тейфельсдрекъ, что таилось въ тебѣ? Подъ этими густыми кудрями, столь длинными и мягкими, вѣнчавшими, какъ кровля, самое важное лицо, какое мы когда-либо видѣли на свѣтѣ, помѣщался самый дѣятельный мозгъ. Въ твоихъ глазахъ, глубокихъ подъ ихъ нависшими бровями и смотрѣвшихъ такъ спокойно и мечтательно, замѣчали ли мы искры небеснаго или, скорѣе, дьявольскаго огня? Подозрѣвали ли мы, что нхъ спокопствіе-только отдыхъ отъ безконечнаго движенія, только сонъ кубаря? Твоя маленькая фигура, когда ты сидѣлъ въ широкомъ, плохо вычи-щенномъ, поношенномъ платьѣ среди безпорядка и всякаго хлама и по цѣлымъ днямъ "думалъ и курилъ табакъ",-скрывала въ себѣ могучее сердце! Передъ тобой были открыты тайны человѣческой Жизни; ты прозрѣвалъ въ таинства Вселенной глубже, чѣмъ кто-либо другой. Ты имѣлъ in petto твой замѣча-тельный Трудъ объ Одеждѣ. Наконецъ, въ твоемъ ясномъ, логически обоснованномъ Трансцендентализмѣ, еще болѣе въ твоемъ мирномъ, молчаливомъ, глубоко сидящемъ Санкюлоттизмѣ, соединенномъ съ истинно княжескимъ Изяществомъ твоей внутренней натуры, не заключались ли явные зачатки такихъ умозрѣній? Но великіе люди слишкомъ часто бываютъ непоняты, или, что еще хуже, ложно поняты. И вотъ, когда намъ объ этомъ еще и не снилось, основа твоего замѣчательнаго Труда уже была натянута на станкѣ, и челнокъ, безшумный и таинственный, водилъ уже утокъ.
Какимъ образомъ Гофратъ Гейшреке при этихъ условіяхъ доставитъ біографическія данныя, это любопытный вопросъ; къ счастью, отвѣчать на него долженъ онъ, а не мы. Намъ лично, послѣ многократныхъ попытокъ, стало ясно, что въ Вейснихтво нельзя извлечь Біографіи Тейфельсдрека ни изъ архивовъ, ни изъ воспоминаній даже наилучше освѣдомленныхъ круговъ,-Біографіи хотя бы невѣрной. Онъ былъ тамъ чужимъ, приведенъ туда тѣмъ, что называется стеченіемъ обстоятельствъ; любопытные, производившіе изслѣдованія касательно его родни, мѣсторожденія, предположеній и занятій, должны были удовлетворяться самыми неопредѣленными отвѣтами. Что касается до него самого, то онъ былъ человѣкомъ столь молчаливымъ и безусловно несообщительнымъ, что разспрашивать его объ этихъ подробностяхъ даже издали было бы дѣломъ болѣе, чѣмъ деликатнымъ; кромѣ того, со свойственнымъ ему лукавствомъ, у него всегда былъ готовъ ловкій оборотъ, не безъ сатирическаго оттѣнка, чтобы отклонять такія вмѣшательства и отпугивать васъ отъ подобныхъ попытокъ. Остряки говорили о немъ по секрету, что онъ былъ въ родѣ Мельхиседека, безъ отца или матери какого-бы то ни было рода; иногда, намекая на его большія историческія и статистическія познанія и живую манеру выражаться объ отдаленныхъ событіяхъ и фактахъ, какъ будто онъ былъ ихъ очевидцемъ, его называли der ewige Jude, Вѣчнымъ, или, какъ говорятъ Англичане, Странствующимъ Жидомъ.
И такимъ образомъ для болыпинства онъ сдѣлался не столько Человѣкомъ, сколько Вещью; Вещью, которую они, конечно, привыкли видѣть, и даже съ удовольствіемъ, но о которой не старались дать себѣ больше отчета, чѣмъ о производствѣ ихъ ежедневной Allgemeine Zeitung или объ обыкновенныхъ привычкахъ солнца. И то, идругое было налицо - и пріятно; міръ наслаждался тѣмъ, что въ томъ и другомъ было хорошаго, - и больше о нихъ не думалъ. Человѣкъ Тейфельсдрекъ приходилъ и уходилъ въ своемъ маленькомъ кругу, какъ одно изъ тѣхъ оригинальныхъ и неописуемыхъ явленій, которыя въ Германскихъ Университетахъ болѣе часты, чѣмъ гдѣ-либо. 0 нихъ, хотя вы видите ихъ живыми и чувствуете съ достаточною достовѣрностью, что они должны имѣть Исторію, никакой Исторіи, повидимому, нельзя найти, развѣ только такую, какую люди составляютъ о горныхъ утесахъ и допотопныхъ остаткахъ; Что они были созданы неизвѣстными силами, находятся въ состояніи постепеннаго разрушенія, а въ настоящее время отражаютъ свѣтъ и сопротивляются давленію; т.-е. что они суть видимые и осязаемые предметы среди этого призрачнаго міра, въ которомъ столь много еще и другихъ тайнъ.
Надо замѣтить, что, хотя и имѣя званіе и дипломь Professor der Allerley-Wissenschaft или, какъ можно перевести, "Профессора Науки о Вещах вообще" онъ никогда не читалъ ни одного Курса; можетъ быть, онъ никогда и не былъ къ тому побуждаемъ общественнымъ требваніемъ или настояніемъ. По всей видимости, просвѣщенное Правительство Вейснихтво, основывая свой Новый Университетъ, воображало, что оно сдѣлало достаточно, если, "въ такое время, какъ наше"; какъ выражено въ полуоффиціальной Программѣ, "когда всѣ вещи, быстро или медленно, разрѣшаются въ Хаосъ, учредило такого рода Профессуру, благодаря чему, по мѣрѣ возможности, задача образовать что-нибудь вновь изъ этого Хаоса могла быть, хоть въ какой-нибудь степени, облегчена". Правительство несомнѣнно признавало преждевременнымъ дѣйствительное чтеніе Лекцій и Публичное Преподаваніе "Науки о Вещахъ Вообще", на основаніи чего оно только учредило Профессуру, но не замѣстило ея; такимъ образомъ Тейфельсдрекъ, снабженный "высшими Рекомендаціями", былъ опредѣленъ Профессоромъ только по имени.
Велико было въ наиболѣе просвѣщенныхъ кругахъ восхищеніе этой новой Профессурой: какъ просвѣщенное Правительство проникло взглядомъ въ Требованія Вѣка (ZeitbedЭrfniss); какъ наконецъ, вмѣсто Отрицанія и Разрушенія, мы будемъ имѣть науку Утвержденія и Созиданія, и какъ Германія и Вейснихтво будутъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ все это произойдетъ, въ авангардѣ вселенной. Немало также было удивленія передъ новымъ Профессоромъ, который такъ своевременно вынырнулъ въ нарождающемся Университетѣ, который былъ такъ способенъ читать лекціи, если представится необходимость,- такъ готовъ хранить молчаніе на неопредѣленный срокъ, если просвѣщенное Правительство усмотритъ, что необходимость не представилась. Но это восхищеніе и это удивленіе, не будучи сопровождаемы никакимъ актомъ, который могъ бы поддержать ихъ, продолжались всего девять дней и замерли задолго до нашего посѣщенія театра настоящихъ событій. Наиболѣе проницательные умы думали, что все это бьтло лишь послѣдней попыткой удержать популярность со стороны Министра, котораго вскорѣ послѣ того домашнія затрудненія, придворныя интриги, преклонный возрастъ и водянка окончательно удалили отъ кормила правленія.
Что касается до Тейфельсдрека, то, за исключеніемъ его ночныхъ появленій въ Grune Gans, Вейснихтво мало его видѣло и мало его чувствовало. Здѣсь же онъ сидѣлъ за своей кружкой Гугкука и читалъ Газеты; иногда онъ задумчиво всматривался въ облака табачнаго дыма изъ своей трубки безъ какихъ-либо иныхъ видимыхъ занятій, - но всегда былъ тамъ пріятнымъ явленіемъ, благодаря своимъ мягкимъ манерамъ, въ особенности, когда открывалъ ротъ, чтобы говорить; въ такихъ случаяхъ вся Пивная умолкала, какъ бы увѣренная, что услышитъ что-либо достойное вниманія, - болѣе того, что услышитъ, можетъ быть, цѣлые ряды, цѣлые потоки наиболѣе замѣчательныхъ изреченіи, такъ какъ, разъ прорвавшись, онъ уже не могъ угомониться по цѣлымъ часамъ, если была подходящая аудиторія. И что всего достойнѣе замѣчанія, эти рѣчи исходили изъ головы, повидимому, не болѣе въ нихъ заинтересованной, не болѣе ихъ сознающей, чѣмъ изваянная изъ камня голова на какомъ-нибудь общественномъ фонтанѣ, которая, сквозь вставленную ей въ ротъ мѣдную трубку, извергаетъ воду достойнымъ и недостойнымъ, не заботясь, берутъ ли ее для приготовленія пищи или для тушенія пожара и даже сохраняя тотъ же серьезный, внимательный взглядъ, течетъ ли вода или нѣтъ.
Издателю этихъ страницъ, какъ молодому, пылкому Англичанину, хотя и недостойному, Тейфельсдрекъ открывался, можетъ быть, болѣе чѣмъ другимъ. Жаль только, что мы тогда и наполовину не могли понять его значенія и изучать его съ достаточной силой наблюдательности! Мы пользовались - чѣмъ въ Вейснихтво не могли похвалиться и три человѣка - до нѣкоторой степени доступомъ въ частное жилище Профессора. Оно находилось въ верхнемъ этажѣ самаго высокаго дома въ Вангассе и могло по-истинѣ быть названо вершиной Вейснихтво, потому что возвышалось рѣшительно надъ всѣми прилегающими крышами, хотя и эти крыши поднимались съ высокаго мѣста. Сверхъ того, своими окнами оно смотрѣло на всѣ четыре Orte или страны свѣта: одинъ кабинетъ властвовалъ надъ тремя; четвертая была видна изъ Shlafgemach (спальни) съ противоположнаго конца. Мы не упоминаемъ о кухнѣ, которая открывала такъ сказать два дубликата и не показывала ничего новаго. Такимъ образомъ эта квартира была дѣйствительно наблюдательнымъ постомъ или сторожевой башней Тейфельсдрека; удобно сидя въ ней, онъ могъ слѣдить за всѣмъ движеніемъ жизни этого замѣчательнаго Города; его улицы и переулки со всей ихъ дѣятельностъю и суетой (Thun und Treiben) были по большей части тамъ видны. "Я смотрю внизъ, во все это осиное гнѣздо, во весь этотъ улей", слыхали мы отъ него, "и вижу, какъ они кладутъ воскъ, дѣлаютъ медъ, готовятъ ядъ и задыхаются отъ сѣры. Отъ Дворцовой Площади, гдѣ играетъ музыка, когда Ихъ Свѣтлость изволятъ принимать пищу, до глухаго переулка, гдѣ старая вдова грѣется на вечернемъ солнцѣ, сидя на порогѣ своей двери, и вяжетъ чулокъ, чтобы заработать себѣ скудное пропитаніе, - я все это вижу; ибо ни одно двуногое не помѣщается столь высоко, кромѣ пѣтуха на шпилѣ Schlosskirche. Почтальоны въ ременныхъ поясахъ и высокихъ сапогахъ приходятъ, разнося Радость и Горе, упакованныя въ кожаныя сумки. Тамъ, нагруженный доверху, на четверкѣ прекрасныхъ лошадей въѣзжаетъ Помѣщикъ-Баронъ съ семействомъ; здѣсь, прося милостыню, увѣчный Солдатъ съ трудомъ ковыляетъ на костыляхъ. Тысячи телѣгъ, повозокъ и таратаекъ съ грохотомъ въѣзжаютъ, нагруженныя всякой Провизіей, деревенскою Молодежью и иными Сырыми Продуктами, одушевленными и неодушевленными, и съ грохотомъ выѣзжаютъ обратно, нагруженныя Продуктами обработанными. И знаешь ли ты, откуда приходитъ и куда уходитъ эта живая рѣка, текущая по этимъ улицамъ, рѣка всѣхъ возрастовъ и состояній? Aus der Ewigkeit zu der Ewigkeit hin! Изъ Вѣчности снова въ Вѣчность! Это - Явленія: что иное? Не Души ли они, ставшія видимыми въ Тѣлахъ, которыя получили оболочку и вновь утратятъ ее, расплывшись въ воздухѣ? Ихъ прочная Мостовая есть Образъ, созданный Чувствами. Они идутъ на лонѣ Ничто; пустое Время позади ихъ и впереди ихъ. Или ты мнишь, что вонъ та красная и желтая вѣшалка для Платья со шпорами на пяткахъ и съ перьями на шляпѣ имѣетъ только Сегодня и не имѣетъ ни Вчера, ни Завтра? И не было ли у нея живыхъ Предковъ, когда Генгстъ и Горза напали на твой Островъ? Другъ, ты видишь здѣсь живую петлю той Ткани Исторіи, въ которую воткано все Сущее; смотри внимательно, или все пройдетъ мимо тебя и не будетъ болѣе видимо".
"Ach, mein Lieber!" сказалъ онъ однажды, въ полночь, когда мы возвратились изъ Пивной въ важной бесѣдѣ, "жизнь здѣсь по-истинѣ возвышаетъ душу. Эти линіи фонарныхъ огней, пробивающіяся сквозь дымъ и тысячи испареній въ древнее царство Ночи, - что думаетъ о нихъ Пастухъ, когда онъ гонитъ своихъ Ловчихъ Псовъ черезъ Зенитъ на ихъ сворѣ сидеральнаго огня? Этотъ подавленный шопотъ Полуночи, когда Торговля легла на отдыхъ, и колесница Тщеславія, еще гремя тамъ и здѣсь по отдаленнымъ улицамъ, уноситъ его подъ кровли Залъ, въ должной мѣрѣ для него освѣщенныхъ; когда наружи остаются только Порокъ и Нищета, дабы бродить и стонать подобно ночнымъ птицамъ: этотъ шопотъ, - говорю я, - подобно безпокойной дремотѣ больной Жизни, слышенъ въ Небесахъ! 0, какой кипящій Сосудъ броженія скрытъ подъ этимъ отвратительнымъ покровомъ испареній, гніенія и невообразимыхъ газовъ! Здѣсь и радостные, здѣсь и печальные; люди умираютъ здѣсь, люди здѣсь родятся, люди молятся, - а по другую сторону каменной стѣны люди проклинаютъ; и вокругъ ихъ всѣхъ громадная пустая Ночь. Гордое Величіе наслаждается въ своихъ раздушенныхъ залахъ или отдыхаетъ за шелковыми занавѣсками; Нищета ежится на своихъ койкахъ или дрожитъ, брошенная голодомъ въ соломенныя логовища; въ темныхъ подвалахъ Rouge-et-Noir слабо возвѣщаетъ приговоры судьбы одичалому, голодному Сброду, а между тѣмъ Государственные Совѣтники интригуютъ и играютъ высокую шахматную игру, въ которой пѣшками служатъ Люди. Любовникъ шепчетъ своей возлюбленной, что карета готова, и она, полная надежды и страха, крадется внизъ, дабы бѣжать съ нимъ черезъ границу; воръ, еще болѣе тихо, готовитъ свои отмычки и ломы или прячется въ засаду, ожидая, когда сторожа, наконецъ, захрапятъ въ своихъ будкахъ. Веселыя палаты, съ ихъ столовыми и бальными залами, полны свѣта и музыки и весело бьющихся сердецъ; но въ Камерѣ Осужденнаго пульсъ жизни бьется трепетно и слабо, и налитые кровью глаза смотрятъ сквозь мракъ, который и вокругъ, и внутри, ожидая разсвѣта ужаснаго, послѣдняго дня. Шесть человѣкъ должны быть повѣшены на утро; не доносится ли стукъ молота съ Rabenstein? - теперь именно тамъ должны строить имъ висѣлицы. Болѣе пятисотъ тысячъ двуногихъ животныхъ безъ перьевъ лежатъ вокругъ насъ въ горизонтальномъ положеніи; ихъ головы всѣ въ ночныхъ колпакахъ и полны самыхъ безумныхъ сновъ. Громко кричитъ Развратъ, то слабѣя, то разгораясь въ своихъ грубыхъ притонахъ позора; а Мать, съ распущенными волосами, стоитъ на колѣняхъ передъ своимъ блѣднымъ, умирающимъ ребенкомъ, растрескавшіяся губы котораго орошаются теперь только ея слезами. - И всѣ они скучены и сбиты вмѣстѣ, и только кирпичныя и деревянныя перегородки ихъ раздѣляютъ; - все это сдавлено, какъ соленая рыба въ бочкахъ; -- или, если можно такъ сказать, спутано комомъ, какъ укрощенныя гадюки въ Египетскомъ
горшкѣ, гдѣ каждая старается выставить свою голову надъ другими; вотъ какія дѣла дѣлаются подъ этимъ дымнымъ покрываломъ! -Но я, mein Werther, выше всего этого; я одинъ со Звѣздами".
Мы взглянули въ его лицо, чтобы увидѣть, не отпечатлѣлось ли на немъ какое-либо чувство при произнесеніи такихъ странныхъ Ночныхъ мыслей; но при свѣтѣ, который у насъ былъ, по правдѣ сказать, только одной сальной свѣчи, и довольно далеко отъ окна, ничего не было замѣтно, кромѣ обычнаго спокойствія и неподвижности.
Такъ бывало въ періоды разговорчиваго настроенія Профессора; но чаще всего онъ говорилъ односложно или сидѣлъ совершенно молча и курилъ, между тѣмъ, какъ посѣтитель былъ воленъ или говорить, о чемъ угодно, получая въ отвѣтъ отъ времени до времени неопредѣленное мычанье, или осматриваться нѣкоторое время по сторонамъ - и потомъ уходить. Это было странное жилище, полное книгъ и лоскутковъ бумаги и разныхъ обрывковъ всевозможныхъ субстанцій, "объединенныхъ въ одномъ общемъ элементѣ пыли". Книги лежали на столахъ и подъ столами; здѣсь валялся листъ рукописи, тамъ рваный платокъ или ночной колпакъ, поспѣшно брошенный въ сторону; пузырьки чернилъ чередовались съ корками хлѣба, кофейниками, табачными ящиками, Періодическими Изданіями и Блюхеровскими Сапогами. Старая Лисхенъ (Лизочка, Лиза), которая дѣлала ему постель, топила печи, мыла и стирала бѣлье, стряпала, была на посылкахъ, вообще стояла на стражѣ нашего льва, а затѣмъ была особой очень мирнаго характера, не имѣла никакой верховной власти въ этой послѣдней цитадели Тейфельсдрека; только приблизительно разъ въ мѣсяцъ она полунасильно проникала туда съ щеткой и тряпкой и (въ то время, какъ Тейфельсдрекъ поспѣшно спасалъ свои рукописи) производила частичное очищеніе, - такъ сказать, творила судъ и расправу надъ тѣмъ хламомъ, который не имѣлъ Литературнаго характера. Это были ея Erdbeben (землетрясенія), которыхъ Тейфельсдрекъ боялся пуще чумы; но напрасно: въ этихъ предѣлахъ онъ былъ вынужденъ подчиняться. Онъ былъ бы радъ сидѣть тамъ и философствовать вѣчно или, по крайней мѣрѣ, пока безпорядокъ, накопившись, не выгналъ бы его вонъ; но Лисхенъ была его правой рукой, его ложкой, необходимою принадлежностью его жизни, и не признавать ея было не такъ-то легко. Мы до сихъ поръ помнимъ эту старую женщину. Она была такъ молчалива, что нѣкоторые считали ее нѣмой; но часто ее можно было бы принять и за глухую, ибо Тейфельсдреку, и только одному Тейфельсдреку, готова она была служить и на него одного обращала вниманіе. Но и съ нимъ она, казалось, объяснялась одними знаками, - если только она не угадывала всѣ его желанія и не удовлетворяла ихъ при помощи какого-то тайнаго откровенія. Милая старая хлопотунья! Она чистила, убирала, подметала въ своей кухнѣ съ наименьшимъ безпокойствомъ для слуха, но все у нея блестѣло и было въ порядкѣ; горячій черный кофе всегда былъ готовъ въ должный моментъ, и сама безмолвная Лисхенъ смотрѣла на васъ изъ-подъ чистаго бѣлаго чепчика съ лопастями, своимъ чистымъ лицомъ въ старческихъ морщинахъ, со взглядомъ, полнымъ услужливаго пониманія, почти благорасположенія.
Какъ мы уже намекнули выше, немногіе посторонніе имѣли сюда доступъ. Единственное лицо, которое мы тамъ видали, кромѣ насъ самихъ, былъ Гофратъ Гейшреке, уже извѣстный, по имени и по возбужденнымъ ожиданіямъ, читателямъ настоящихъ страницъ. Намъ въ это время Герръ Гейшреке казался однимъ изъ тѣхъ мирныхъ индивидуумовъ съ кошелькообразнымъ ртомъ и журавлиной шеей, съ тщательно вычищеннымъ платьемъ, которые можетъ быть достаточно отличаются въ обществѣ тѣмъ, что и въ сухую, и въ сырую погоду "никогда не появляются безъ зонтика". Если бы мы не знали, со сколь "малою мудростью" управляютъ міромъ, и что какъ въ Германіи, такъ и повсюду девяносто девять Общественныхъ Мужей по большей части могутъ быть только нѣмыми прихвостнями сотаго, такъ сказать, его выѣздными лошадьми, его добровольными или недобровольными игрушками, - если бы мы не знали всего этого, намъ могло бы показаться удивительнымъ, какъ Герръ Гейшреке могъ быть сдѣланъ Rath, т.-е. Совѣтникомъ и Совѣтчикомъ, даже въ Вейснихтво. Какой же въ самомъ дѣлѣ совѣтъ какому-нибудь мужчинѣ или какой-нибудь женщинѣ могъ дать этотъ удивительный Гофратъ? Въ его растерянной и ломаной фигурѣ, въ его худомъ лицѣ, когда онъ ходилъ, тыкаясь туда и сюда, въ его мелкомъ непресташюмъ волненіи вы скорѣе могл бы замѣтить самое запуганное смущеніе, въ крайнем случаѣ - Робость и физическую Дрожь. Правда, нѣкоторые въ то же время говорили, что онъ "истинное воплощеніе Духа Любви": голубые задумчивые глаза, полные грусти и доброты, всегда открытый кошелекъ и т. д.; все это, какъ мы имѣемъ теперь немало причинъ предполагать, не было лишено основанія. Тѣмъ не менѣе, портретъ, сдѣланный его другомъ Тейфельсдрекомъ, который въ такихъ случаяхъ владѣлъ рѣзцомъ, какъ немногіе, былъ, вѣроятно, на
илучшимъ: "Er hat GemЭth und Geist, hat wenigstens gehabt, doch ohne Organ, ohne Schicksal's Gunst; ist gegenwДrtig aber halb zerrЭttet, halb erstarrt" - "У
него есть или, по крайней мѣрѣ, были умъ и сердце, но безъ малѣйшей способности высказываться, безъ всякаго покровительства Судьбы, и теперь онъ полуразбитъ, полузастылъ". - Предоставляемъ читателямъ ломать головы надъ тѣмъ, что подумаетъ Гофратъ, когда прочтетъ это; мы же, безопасные въ крѣпости Исторической Вѣрности, не заботимся объ
этомъ.
Для насъ всѣхъ самое важное, несомнѣнно, его любовь къ Тейфельсдреку, которая по-истинѣ и была наиболѣе отличительной чертой самого Гейшреке. Мы имѣемъ основаніе утверждать, что онъ былъ привязанъ къ Профессору съ преданностью Босвелля къ Джонсону. И, можетъ быть, съ такою же взаимностью; ибо Тейфельсдрекъ обращался съ своимъ сухощавымъ почитателемъ съ очень небольшой долей вниманія, какъ съ другомъ полуразумнымъ или совсѣмъ неразумнымъ, и если и любилъ его, то развѣ изъ благодарности и по привычкѣ. Съ другой стороны, было любопытно наблюдать, съ какою почтительною нѣжностью и нѣкотораго рода отеческимъ покровительствомъ нашъ Гофратъ, будучи изъ нихі двоихъ и старше, и богаче и, какъ онъ неосновательно предполагалъ, много практичнѣе, - любовался и ухаживалъ за своимъ маленькимъ Мудрецомъ, котораго онъ, казалось, считалъ живымъ оракуломъ. Стоило только Тейфельсдреку открыть свой ротъ, какъ ротъ Гейшреке также искривлялся на подобіе раскрытыхъ дверей, не говоря уже о томъ, что самъ онъ весь превращался въ зрѣніе и слухъ, чтобы ничего не пропустить; и затѣмъ, при каждой остановкѣ въ рѣчи, онъ издавалъ свое сдавленное клокотаніе кашлеподобнаго смѣха (потому что механизмъ его смѣха требовалъ нѣкотораго времени, чтобы придти въ движеніе, и казался расшатаннымъ и развинченнымъ), - или же рѣдко и въ носъ произносилъ: "Bravo! Das glaub'ich!" То и другое - въ смыслѣ самаго искренняго одобренія. Короче сказать: если бы Тейфельсдрекъ былъ Далай - Ламой, чему, впрочемъ, не было никакихъ другихъ признаковъ, кромѣ уединенія и богоподобнаго равнодушія, то Гейшреке сошелъ бы за его главнаго Талапойна, для котораго, какія бы пилюли онъ ни каталъ и ни раздавалъ, онѣ всегда были цѣлебны и священны.
Въ такой обстановкѣ; общественной, домашней, физической, жилъ и размышлялъ Тейфельсдрекъ во время нашего знакомства и, вѣроятнѣе всего, живетъ и размышляетъ до сихъ поръ. Здѣсь, забравшись на высоту своей наблюдательной башни въ Вангассе и часто въ уединеніи разсматривая Большую Медвѣдицу, давалъ этотъ неутомимый Изслѣдователь всѣ свои сраженія Глупости и Тьмѣ; здѣсь, по всей вѣроятности, написалъ онъ и этотъ удивителышй Трудъ объ Одеждp3;. Мы могли бы сообщить, но не сообщаемъ, и добавочныя подробности: о его возрастѣ - томъ установившемся среднемъ возрастѣ, который можно только угадывать, - о его широкомъ сюртукѣ, о цвѣтѣ его панталонъ, о фасонѣ его высокой широкополой шляпы и т. д. Мудрѣйшій есть поистинѣ въ то же время и Величайшій, такъ что просвѣщенная любознательность, предоставляя Королямъ и имъ подобнымъ оставаться въ покоѣ, обращается все болѣе и болѣе къ Философскому Слою общества. Но тѣмъ не менѣе, что бы мы ни писали и ни говорили, какой читатель можетъ ожидать, чтобы Тейфельсдрекъ былъ описанъ для него прежде полученія Документовъ? Его Жизнь, Судьба и Тѣлесный Обликъ какъ бы еще скрыты отъ насъ, или составляютъ лишь предметъ неясныхъ догадокъ. Но, съ другой стороны, не заключена ли его Душа въ этомъ замѣчательномъ Трудѣ въ гораздо болѣе истинномъ смыслѣ, чѣмъ была заключена душа Педро Гарсіа въ зарытомъ Мѣшкѣ съ Дублонами? Къ этой-то душѣ Діогена Тейфельсдрека, къ его мыслямъ, именно, о "Происхожденіи и Вліяніи Одежды" и возвращаемся мы теперь съ радостью.
Произведения
Критика
