Томас Карлейль – мастер слова
В.П. Перемышленникова
«Каждый человек должен иметь собственный образ мыслей и соответственно собственную манеру выражения их», — писал Томас Карлейль (1795-1881), английский писатель-моралист и талантливый литературный критик 20-30-х годов XIX в. Этот афоризм как нельзя более подходит к трудной и неповторимой в своей оригинальности прозе самого Карлейля.
Карлейль всегда придерживался романтического убеждения в том, что основным достоинством истинного писателя должна быть его близость к жизни и что передать эту близость в произведении можно лишь свободной, не стесненной никакими рассудочными законами художественной манерой. Эту свободу выражения он находил у любимого им немецкого писателя Жана Поля Рихтера, произведения которого переводил на английский язык и которому посвятил две большие критические статьи (1828, 1830). Проза Жана Поля яркостью языка, свежестью ассоциаций, стремительностью изложения и многоплановостью мысли, неожиданной, а порой даже странной трактовкой темы или образа, по мнению Карлейля, передает сложность самой жизни и всей своей сумбурностью и нарочитой сгущенностью художественных приемов представляет некую параллель хаотическому нагромождению жизненных явлений.
Симпатия Карлейля к Жану Полю — стилисту и мастеру слова сказалась на совершенствовании и его собственной художественной манеры, принявшей совершенно законченный романтический характер в его первом самостоятельном художественном произведении и в романе-памфлете «Сартор Резартус» (1833). В нем язык Карлейля сверкает яркими метафорами и сравнениями, изложение усыпано блестками остроумия, разрисовано узором неожиданных ассоциаций, которые, как и у Жана Поля, уводят автора на время от главной темы, чтобы вскоре, с самого неожиданного поворота мысли вновь вернуться к ней. Тема неуклонно растет и ширится, мысль все быстрее мчит вперед, подгоняемая все новыми идеями, которые нагромождаются друг на друга, и вдруг этот неудержимо несущийся ком рассуждений с треском рассыпается, и из Хаоса мыслей и идей возникает вывод - окончательный и неумолимый, как приговор, и его невозможно обойти, потому что весь ход размышлений автора неминуемо вел к нему. У Карлейля, как и у Жана Поля, наблюдается такая же кажущаяся произвольность в толковании избранной темы, такая же преднамеренная хаотичность изложения, такое же вначале смущающее несоответствие рассуждений с главной темой.
И все же сходство в художественных манерах обоих писателей остается чисто внешним. Нельзя согласиться с критиками, представляющими Жана Поля главным источником, из которого Карлейль черпал свою оригинальность как стилист, мастер слова и художник-мыслитель.
Карлейль и Жан Поль глубоко различны во масштабности внутреннего содержания их творчества Характерная для Жана Поля идеализация некоторых сторон мещанского быта, хотя и поданная под углом иронического к нему отношения, ограничивает мировосприятие писателя, суживает пределы его творческих поисков до маленьких проблем и маленьких героев, в то время как Карлейлю для обозрения нужна вся вселенная, а для размышлений и сопоставлений — все три времени. Не удивительно поэтому, что Жан Поль при всей своей неисчерпаемой оригинальности не мог до конца покорить Карлейля: «Я продолжал читать и обожать Жана Поля, — писал он, — но всегда с каким-то тайным разочарованием».
Характеризуя мастерство Жана Поля Рихтера в одной из своих статей -Карлейль указывал на его необыкновенное искусство «изобретать новые слова, изменять старые». Действительно, Жан Поль создал целую географию с трудно вообще непереводимыми названиями городов, в которых живут герои с такими же странными, придуманными писателем именами.
Под пером писателя рождаются забавные характеры: Вот недотёпа и трусишка Атилла Шмельцле. Это странное сочетание двух совершенно противоположных ассоциаций — имя мужественного античного героя и представление о чем-то нетвердом, текучем — создает эффектное дополнение к характеристике безвольного Атиллы Шмельцле, который совершает путешествие в соседний городок со странным названием. Название городка, где происходили все смешные приключения этого путешественника, ассоциируется со словосочетанием «скалить зубы» и также создает дополнительный смысловой и эмоциональный фон к описываемым событиям.
В страсти немецкого писателя создавать новые и необычные слова чувствуется его огромное желание вырваться из жесткого круга привычных жизненных понятий и устоявшихся убеждений, сломать или, по крайней мере, бросить вызов тихому добропорядочному житью-бытью, возмутить мещанский покой, поиздеваться над бюргерским благополучием.
В оригинальности Карлейля — мастера слова содержится нечто большее, чем желание подразнить обывательщину.
В этом резко критическом, а не в мягко ироническом, как у Жана Поля, отношении к миру и следует искать начало внутренней разности двух писателей, разности, которая имеет и очевидные внешние проявления. У Жана Поля его новообразования чаще всего непереводимы, — это лишь непривычные, странно звучащие и уже этим раздражающие обывателя слова. У Карлейля же они всегда или разложимы на несущие смысл элементы, или близки по звучанию к знакомим словам и этой близостью вызывают нужные автору ассоциации.
Действительным же и неоспоримым влиянием Жана Поля на Карлейля можно считать ту свободу, решительность и смелость в обращении со словом, которую английский писатель увидел у Жана Поля и воспринял как метод для собственного творчества. Он так же стал «обращаться с английским языком, как с совершенно сырым материалом... Он разыскал устарелые обороты к слова и сочинил новые выражения по немецкому образцу, в частности, по образцу Жана Поля Рихтера». Этот метод оказался благоприятным для английского языка вообще. Если для чтения трудной прозы Жана Поля были изданы специальные немецко-немецкие словари-справочники, т. е. живой немецкий язык был призван на помощь читателю немецкого же автора, то проза Карлейля не только не нуждалась в подобных толковых словарях, но и сама обогащала английский язык. Карлейль, как и Жан Поль, создал целый ряд имен, кличек, прозвищ, рассеянных по всем его произведениям.
Изобретение новых слов у Карлейля — не просто лингвистический оригинальный трюк писателя, но важный художественный прием большого мастера слова, обогащающий весь контекст смысловыми и эмоциональными нюансами. «Слово и образ в его произведениях, — справедливо отмечала Лизелотт Эклофф, — представляются нам не абстрактными, пустыми и слепыми тенями, которые он бросает на действительность нашей человеческой жизни, но с их помощью он вводит нас все глубже в эту действительность».
Главный герой романа-памфлета «Сартор Резартус» - Диоген Тойфельсдрёк вырос в деревушке Энтеп-фуль. Его приемный отец Андреас Футтерталь, понимавший значение образования, отдал его учиться в Хинтершлагскую гимназию. Вскоре мечтательный и рассеянный юноша влюбляется в милую девушку с нежным именем Блюмина, но любовь осталась неразделенной, и ему ничего нё оставалось делать, как уйти от разочарования в философию. Он поселяется в городишке Вайснихтво, на тихой улочке Вангассе и предается «великому трауматургическому искусству мысли», лишь иногда позволяя местному архивариусу Хойшреке нарушать это уединение.
Краткая и ничем не примечательная история героя становится более полной и понятной после расшифровки каждого из приведенных здесь имен, которая определяет и подлинное значение каждого образа, и содержание произведения в целом, а также дает некоторое представление о мастерстве Карлейля — изобретателя слов.
Словообразование является одним из наиболее характерных стилистических приемов Томаса Карлейля, и создал он слова самыми различными способами. Он успешно пользуется прямым переносом имен нарицательных в имена собственные. Особенно часто прибегает Карлейль к составлению слов: он соединяет отдельные немецкие слова в одно новое с выразительным значением. Новые слова сообщают, богатые смысловые оттенки всей истории героя и содержат в себе дополнительные штрихи его жизни, характера, его окружения. Так Карлейль иронически определял существенную сторону материальной жизни общества — потребность в питании, которая, однако, часто превращаемся в самоцель, — и именно это последнее вызывает презрительно-ироническое отношение писателя.
Не менее презрительно относится Карлейль и к церковникам, называя их лжесвященниками, составляя это название из двух немецких слов.
На два составных слова распадается и название гимназии, в которой учился герой, что дает полное представление о порядках, царивших в этом учебном заведении.
Карлейль соединяет существующие слова с придуманными. Именно так создано имя для главного героя.
Чертовщина, дьявольское средство — такова приблизительная семантика этого сложного слова, которое в сочетании с именем древнегреческого мудреца Диогена приобретает вполне определенное содержание и раскрывает не только смысл имени героя романа — «дьявольский мечтатель, от которого можно ожидать всяких неожиданностей», но и назначение этого образа. Карлейль связывал с ним свою идею «очищения общества с помощью нового оздоровительного средства — «философии одежды».
Для создания одного слова или имени Карлейль использует и целые фразы — английские и немецкие. Подобным образом составлено название города, в котором Тойфельсдрёк живет постоянно, как древний Диоген в своей бочке. «Не знаю, где» — вот, что означает название этого не существующего на карте города.
В памфлете «Прошлое и настоящее» фигурирует политический деятель с весьма выразительным именем того же типа — Мистер, смотрящий в обе стороны, Мистер Вашим-Нашим.
В романе-памфлете «Сартор Резартус» встречаем еще два прозвища, построенные по тому же принципу и данные различным группам бедняков: люди рассвета и куча хламья.
Карлейль широко использует прием механического сложения слов, оперируя и родным языком. В том же романе «Сартор Резартус», касаясь вопроса о беспросветном положении трудового народа, он создает этим способом ряд кличек для так называемых им «сект» бедняков. Одни из этих кличек живописуют внешний вид нищих: ленточники, ярмарка тряпья, красные голени. Другие дают представление о тех местах, где вынуждены обитать эти несчастные: топающие по болотам; третьи — прямо указывают на социальное положение этих людей: нищие, трясунчики; причем в последнем случае лишь вторая часть слова является смыслонесущей, первая же часть его придумана писателем и рассчитана на слуховые ассоциации со словами ад или небеса.
В памфлете «Чартизм» встречается прозвище этого типа, обозначающее голодную бедноту.
Памфлет «Прошлое и настоящее» предлагает пример ещё одного созданного по этому принципу имёни, составные компоненты которого — ветер, сумка — вполне характеризуют этого пустомелю, шарлатана от политики.
Живописным представляется и скептическое название утопической страны, в которой «ручьи полны вина и деревья гнутся от яств». Это название «страны неторопыг» без какой-либо описательности передает неспешный, спокойный образ жизни ее обитателей, сытых и довольных, а потому и неторопливых и несколько неуклюжих увальней. (Подобные живописные географические названия-характеристики встречаются у русского поэта Некрасова в его поэме «Кому на Руси жить хорошо»: Горелово, Заплатино, Неелово, Дырявино и т. д.).
Таким образом, созданные Карлейлем имена и названий вовсе не являются чем-то нейтральным.
Карлейль изобретает ряд слов и методом аналогии. Называя философию «трауматургическим» искусством. Тем же способом он создаёт и ряд понятий широкого масштаба. Техника образования новых слов в данном случае совершенно проста, а поэтому в словаре Карлейля их очень много. Во всех этих случаях интернациональный суффикс — ist придает вновь созданным словам характер и значение обобщающих понятий для важных философских, политических и экономических явлений в Европе первой половины XIX века.
Особый интерес представляет группа слов, придуманных самим писателем, но выдержанных в рамках морфологии латинского (с окончанием — из) и английского языков. Это чаще всего непереводимые слова, которые лишь своим фонетическим строем вызывают определённые: эмоциональные ассоциации и уже через них принимают на себя важную смысловую нагрузку.
В «Истории Французской революции» Карлейль употребляет придуманное им географическое название — Республика салонов кабарус, имея в виду влияние салонных разговоров, отношений, протеже, знакомств на ход важных государственных и политических дел и событий.
В памфлете «Прошлое и настоящее» Карлейль дает красочные эмблематичные имена обывателей, определяющих мир интересами собственной персоны. Степень узости этого обывательского взгляда на жизнь Карлейль передает исключительно через мастерское использование законов морфологии.
Новые слова Карлейля отражают и его крайне полемические идейные и философские взгляды романтика и идеалистам Все эти новообразования принимают у него характер символов, являющихся, по его мнению, главной философской категорией, с помощью которой можно не только объяснить, но и улучшить мир. Ведь чем ярче и выразительнее символ, считал Карлейль, тем быстрее и доступнее он может объяснить человеку смысл жизни и его назначение в этом мире. Поэтому задачу художника писатель видел в том, чтобы создавать, такие символы или, по крайней мёре, «увидеть, что символ устарел, и незаметно устранить его».
Создавая свои имена-символы, Карлейль за каждым из них ставил определенное, реально существующее в жизни общества явление, и поэтому его символы столь объемны и содержательны. Его «машинократия», «церквизм», «ничегонеделание» и «маммонизм», «голоспинизм» и «чистоган», «купля-продажа», «Бастилии для бедных» — это не просто явления, но и социальная угроза, беда, принимающая универсальный, всемирный характер. Для предотвращения этой беды, о которой он предупреждает человечество столь своеобразным способом, он требует, немедленных активных действий. Так Карлейль пытается объяснить мир с помощью своих, созданных им самим символов, в которые он превращает романтическое представление о космической масштабности каждого явления.
Но есть и другая сторона его новаторства в области словообразования, в его художественном мастерстве вообще — психологическая, глубоко эмоциональная и воспитательная Его символы выражают его личное отношение к явлениям, стоящим в центре его внимания, и поэтому созданные писателем слова всегда наполнены большим эмоциональным содержанием. И это характерно для Карлейля-романтика, стремившегося проникнуть в душу читателя с помощью своего страстного слова, ибо он верил, что только «пропущенные» через сердце знания могут стать действенным средством в преобразовании общества. За презрительными кличками, ироническими прозвищами политических клоунов, беспринципных критиков, ханжей, обывателей и церковников, вообще людей бесполезных, в силу равно разлагающего чрезмерного богатства или нищеты, бесплодных мечтателей или ловких дельцов всегда слышится голос страстного моралиста, поборника высокой человеческой нравственности, всегда ощутима его непримиримость к «внешним» - социальным и «внутренними — духовным беспорядкам в мире. В этом и заключается достоинство его своеобразного мастерства. Он выполнял свой гражданский долг, как понимал его: указывал людям на то, что они должны ненавидеть, чтобы знать, что им нужно любить, и делал он это силой своего страстного слова. По справедливому замечанию одного из критиков, «ценность произведений Карлейля заключается не только в его идеях, но, возможности еще более в способе выражения этих идей». Эмоциональная и напряженная морализаторская проза Карлейля подтверждает эти словца. Карлейль как художник и мастер «лова представляет собой удивительно интересное и самобытное явление в английской литературе XIX в.
Л-ра: Вопросы русской, советской и зарубежной литературы. – Хабаровск, 1973. – Т. 2. – С. 67-77.
Произведения
Критика
