Вперёд смотрящие (О романах-антиутопиях О. Хаксли, Дж. Оруэлла, А. Платонова)
Ольга Лазаренко
Антиутопия — удивительное, странное, почти забытое слово в разговорах о современной литературе. Мало того, что за ним — стоит лишь вглядеться — потянется шлейф исторических смыслов и реальных судеб писателей, их книг, идей, но оно еще и по-особому ложится в сознание нынешнего поколения. Антиутопия, т. е. против утопии. Для нас прочно, со школьных лет, утопия была связана с именем Томаса Мора, с его волшебным островом, где построено социалистическое общество, а реальный опыт построения социализма оказался так горек, что, прописав и сам социализм по ведомству достаточно далекого будущего, а то и вовсе вернув его в страну Фантазию, как-то сразу приняли замелькавшее в периодике словечко «антиутопия» за свое. Сегодня мы — против. Против резвых обещаний скоропостижного светлого будущего.
Утопизм коренится в психологии человека, в самой его жизни. Мечта и фантазия, чаще всего несбыточные, во многом определяют поступки человека, деятельность огромной массы людей. И в этом смысл утопии — ступени познания. Источник их возникновения — жизнь, апробацию они проходят в воображении, место их последнего пристанища или захоронения — тоже жизнь реальная. И все-таки пристальный интерес наш сейчас к произведениям, где художнический вымысел осуществляет себя не в утопии. Конечно, тому есть и другая причина. Скажем, более предметная. Именно в последние 5-6 лет на читательский суд вышли, один за другим, блистательные романы-антиутопии, созданные годы, десятилетия назад разными писателями, открываемые современниками нашими заново.
Романы написаны в разные времена и даже эпохи XX века, но по драматическим законам, обнажившимся к концу XX века, выстраиваются эти произведения в один прекрасный, если смотреть со стороны искусства, и трагический, если вести отсчет от жизни — ряд.
[…]
Дж. Оруэлл. «1984»
Как и к человеку, к произведению искусства, какое бы литературное направление, какой бы жанр оно ни представляло, приложимы слова Э. Межелайтиса: «Мы все цепями радостей, страдании Прикованы к скале, чье имя — жизнь».
Другое дело, что сначала цепи могут быть, а антиутопии почти не видны читателю. Так именно и обстоит дело в романе О. Хаксли. В антиутопии Дж. Оруэлла связи мрачных фантазий и жизни так крепки и достоверны, что порой на фоне открывшихся фактов и событий, когда-то проходивших под грифом «совершенно секретно», реальность более походит на утопическую фантасмагорию, чем на плод фантазии художника. Роман создан в 1949 году, но рассуждения автора сейчас не менее актуальны, чем тогда.
Так, тоталитарная система может существовать довольно долго, и одна из причин ее существования заключается в умелом использовании знаний о природе человека. Знание это очень простое: живое хочет жить, и на этом сосредоточены прежде всего все силы человека. Подчиняясь закону выживания, человек может потерять себя, нивелируясь, мимикрируя под обстоятельства. Но всего ужаснее то, что сами по себе — абстрактно взятые — обстоятельства вовсе не бог весть что: утренняя зарядка, проводимая под наблюдением телеэкрана, поминутная разграфленность работы, обязательная общественная нагрузка. Но это в государстве, где все отторгнуто друг от друга, где все естественные связи нарушены и подменены новыми, искусственными; управляет государством некто, стоящий (стоящие) у кормила власти. Оруэлл открывает закон смысла, который для общества в конечном итоге оказывается важнее закона значения. Значение утренней зарядки — здоровое тело, значение четкого плана работы — наибольший экономический результат. Но все имеет смысл лишь при принятии этого значения человеком. На самом деле разошлись бумага и событие, история и общественная жизнь, духовность и развитие. Остались страдания и вечный страх.
Конфликт между личностью, которая разрушается, и государством, которое разрушает, — конфликт трагический. Главный герой Уинстон Смит понял, что больше не может, физически не может мириться с законами среды. Да, пока его протест выразился в ведении дневника, куда он записывал крамольные мысли. Но это была самая сильная форма протеста — Уинстон, не подчиняющийся законам тотального универсума: все, как один, никто не есть кто-то — восстанавливая свое «я» как отдельное.
Чтобы полностью завладеть человеком, надо завладеть его подсознанием Недаром в романе появляется такое слово — «мыслепреступление», Но Оруэлл подходит к проблеме подсознания изнутри, рассматривая взаимоотношения мужчины и женщины. Джулия и Смит отваживаются любить друг друга. Это — любовь-протест, любовь-отчаянье и, конечно, любовь-любовь. Их заберут в тюрьму, и герои, не выдержав ужасных пыток, сломаются, Джулия после скажет: «Иногда тебе угрожают чем-то таким... таким, чего ты не можешь перенести, о чем не можешь даже подумать. И тогда ты говоришь «Не делайте этого со мной, сделай это с кем-нибудь другим». А потом ты можешь притворяться перед собой, что это была только уловка. Неправда. Когда это происходит, желание у тебя именно такое. Ты хочешь, чтобы это сделали с другим человеком».
Оруэлл подчеркивает, и в этом тоже мировоззрение художника-антиутописта то, что подсознание в человеке не всегда прекрасно, оно может быть уродливо и страшно. И, несмотря на это, человек не должен подчиняться своему подсознанию. Борьба трудна, потому что определить и обозначить неуловимую и расчлененную область подсознания нелегко.
Но Оруэлл понимал расчлененность более глобально. Расчлененность — главная черта художественной реальности романа. Она проявляется на самых разных уровнях: материальное благосостояние людей (превышение планов по всем показателям и элементарный голод), внешние единство и сила и внутренняя надломленность личности, даже лозунги государства: свобода — это рабство, незнание — сила, война — это мир. И, конечно же, раздвоенность человека — сама по себе вечная, но здесь неоправданно осложненная государственной системой.
В чем должен быть ориентир человека, который, зная собственное неединство, видит то же неединство в окружающем, отягощенном лицемерием и ложью. И Уинстон Смит делает свою заявку: ориентир — это свобода, которая не решает проблему неединства, но которая приближает человека к истине. Смит пишет: «Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре». Несколько парадоксальное и, на мой взгляд, очень верное определение! Одни из путей приближения к свободе — знания. И в первую очередь, знание прошлого. Так прошлое состыковывается с истиной, близость к которой может дать человеку возможность осмысления себя, к чему он, сознательно или бессознательно, стремится всю жизнь. Но внутренней свободы никто из героев романа «1984» не получает.
Роман Дж. Оруэлла воссоздает беспощадный мир, который не спасает ни красота, ни самообман, ни любовь, потому что, по мысли писателя, всегда можно будет надавить на инстинкт самосохранения, когда во имя спасения себя каждый подставит под удар другого. Безнравственность государства, сделавшего ставку на инстинкт, а не на духовность и разум, очевидна, как очевидна и гибель такого государства. Ему скоро недостанет материи на живых людей. Если в романе Хаксли «О дивный новый мир» государство, управляй инстинктами удовольствия, дало жителям счастье, пусть и иллюзорное, то для Оруэлла главное подчеркнуть: разъединяя людей, манипулируя страхом смерти, холода, одиночества, нельзя человека облагодетельствовать, можно лишь уничтожить.
Известная пушкинская фраза: «Над вымыслом слезами обольюсь» как нельзя лучше отражает одну из видимых странностей антиутопии. В этой жанровой разновидности вымысел предельно обнажается; условность, экспериментирование, доведение идеи до ее логического конца, т е., до перехода в свою противоположность — все это на поверхности повествования, не скрывается от читателя. Но именно это и создает эстетический и идеологический эффект антиутопии. Предлагая поразмышлять логически, авторы заключают в эту логику живую человеческую судьбу, глубоко скрытые чувства, так что читатель постепенно начинает сам себя ощущать причастным к этим чувствам и к придуманной условности жизни.
[…]
Неудивительно, что ситуации в произведениях Платонова, Хаксли, Дж. Оруэлла – ситуации вечные, хотя дли каждого свои. Одни из персонажей живут в неосознаваемой, а потому будто и не существующей, гармонии общественного и личного, которая может разрушиться в любой момент (это герои А. Платонова); другие живут по принципу: сому ам — и нету драм (это город Хаксли); третьи начинают бороться за сохранение собственного «Я», по внутреннего запаса сил не хватает (это герои Оруэлла). И все вместе это мы — человечество — в своем непреходящем желании нового дивного счастливого мира. Потому за каждой ситуацией антиутопии — реальный след эпохи.
В этом смысле антиутопия как бы напрямую подключается к действительности, где есть зачатки всех возможностей. Автор антиутопии выбирает наиболее популярные и ставит эксперимент. Чуть раньше, чем это делает общество в целом. Потому антиутопия — всегда предостережение против универсализации одной из возможностей жизни, одной из воспринятых человечеством к действию идеи. В результате (так подсказывает исторический опыт, так учит антиутопия) — раскол мира на части и столкновение этих частей.
Эта близость миров символична, спасение и гибель близки, ибо спасать надо гибнущих. Гибнущие — мы. Спасатели – тоже мы сами. Потому что больше некому. Ведь антиутопии, самые талантливые, не спасители, а лишь советчики. Их дело помочь увидеть себя и мир в тот момент, когда застит человечеству глаза его очередное увлечение. Все остальное — за нами.
Л-ра: Подъем. – 1991. – № 9. – С. 233-239.
Произведения
Критика
