18-02-2018 Джордж Оруэлл (George Orwell) 8617

В тоталитарном обществе любовь бессильна (Роман Д. Оруэлла «1984»)

В.В. Гладышев, И.В. Похвищева

Изучение наиболее выдающихся антиутопий более чем необходимо: оно позволяет понять великую роль подлинной литературы в духовной жизни человечества, по достоинству оценить подвижнический труд тех писателей, которые старались в меру своих сил удержать мир у гибельной черты, за которой начинается распад человеческой личности и общества в целом.

Именно любовь является наиболее интимной сферой жизни человека и вмешательство в нее государства красноречивее всего свидетельствует о грубом произволе власти.

В предлагаемых заметках будет сделана попытка проследить за тем, как изображена любовь и судьба этого чувства в романе Д. Оруэлла «1984».

Созданный воображением Оруэлла «ангсоц» — это тоталитарное общество, находящееся в состоянии переходного периода. Суть этого перехода заключается в том, что все открытые формы неповиновения уже подавлены. Сейчас же борьба идет за то, чтобы осуществить тотальный контроль над мыслями людей, их сознанием, а в перспективе — и над подсознанием, создать людей не только с полностью контролируемым поведением, но и с полностью контролируемыми инстинктами. Работа эта проводится неспешно, полностью завершить ее намечено до 2050-го года, что и будет ознаменовано введением «новояза» как единственного в Океании языка общения. Что же касается форм этой работы, то их предусмотрено две: формирование в массовом порядке, начиная с детского возраста, людей, которые на уровне подсознания впитывают в себя идеи «ангсоца» и являются ревностными проводниками их в жизнь (начиная со шпионства за отцом и матерью и заканчивая лютой ненавистью к тому, на кого указывает как на врага Старший Брат) — это можно определить как стратегическое направление. Вторая же форма относится скорее к тактике и заключается в выявлении тех партийцев, которые в силу каких бы то ни было причин не соответствуют предъявленным нормам, и, если надо, в уничтожении их, но только после того, как ослушника «восстановят», то есть заставят — на уровне подсознания — отказаться от всего индивидуально-личностного, что делало его непохожим на других, а значит, опасным для «ангсоца». Таким образом, на переходном этапе такие люди, как Уинстон Смит, еще возможны, однако они обречены.

О значительности роли любви в мире, порожденном творческой фантазией Д. Оруэлла и получившем название «ангсоц» («английский социализм»), говорит уже тот факт, что одним из четырех министерств, организующих жизнь всей Океании, было «министерство любви» (на «новоязе» «минилюб»), «ведавшее охраной порядка». Так как в основе жизненного уклада Океании лежит принцип извращения понятий до обратного, то и любовь здесь более похожа на ненависть, которой пропитана атмосфера в стране.

В Лондоне, окутанном страхом и подозрительностью, среди людей бродят слухи о «подвалах министерства любви», «о казнях в подвалах министерства любви». Это чувство воспринимается как преступное, в нем видят протест против окружающей жизни, протест инстинктивный, неконтролируемый и поэтому особенно опасный для «ангсоца».

Прежде чем проследить за тем, как изображена в романе любовь героев Джулии и Уинстона, следует обратить внимание на то, как относится к любви партия — организатор и вдохновитель всего, что совершается в Океании. «Партия стремилась не просто помешать тому, чтобы между мужчинами и женщинами возникали узы, которые не всегда поддаются ее воздействию. Ее подлинной необъявленной целью было лишить половой акт удовольствия. Главным врагом была не столько любовь, сколько эротика — и в браке, и вне его... Партия стремилась убить половой инстинкт, а раз убить нельзя — то хотя бы извратить и запачкать».

Смысл этой разрушительной деятельности Уинстону раскрывает О’Брайен: «Вы никогда не будете способны на обыкновенное человеческое чувство, внутри у вас все отомрет. Любовь, дружба, радость жизни, смех, любопытство, храбрость, честность — всего этого у вас уже никогда не будет». В этом списке потерь на первом месте стоит именно любовь «как обыкновенное человеческое чувство», но одна ее форма вовсе не запрещается, более того, усиленно формируется и носит направленный характер: ее положено испытывать к великому идолу Океании и «ангсоца» — к Старшему Брату: «Новорожденных мы заберем у матери, как забираем яйца из-под несушки. Половое влечение вытравим. Размножение станет ежегодной формальностью, как возобновление продовольственной карточки... Не будет иной верности, кроме партийной верности. Не будет иной любви, кроме любви к Старшему Брату». Говоря же о принципах, на которых будет строиться это «светлое будущее», О’Брайен прямо противопоставляет грядущую цивилизацию всему тому, что было до нее, и критерием отличия является именно отношение к любви: «Прежние цивилизации утверждали, что они основаны на любви и справедливости. Наша основана на ненависти».

Не случайно же постоянные «двухминутки ненависти» по сути своей представляют собой одну из форм фанатичного поклонения Старшему Брату, который, как верят многие, выступает могучим и единственным защитником простого человека от его ужасных врагов. Система делает все, чтобы естественные человеческие чувства превратить в нечто постыдное, осознаваемое самим человеком как греховное, как измена общественным идеалам, как преступление. Тот, кто получает пять лет лагерей за общение с проституткой, считает, что легко отделался.

Именно на таком фоне рисует автор отношения главного героя с тремя женщинами: женой Кэтрин (любовь-обязанность), безымянной старой проституткой (любовь-отчаяние), Джулией (любовь-побег). В каждом их этих трех случаев доминирующими являются в значительной степени внешние по отношению к герою обстоятельства и события, подчиняющие себе личностное начало любви.

Отношения Уинстона с Кэтрин и проституткой представлены ретроспективно, в воспоминаниях героя. Далеко не случайно они наслаиваются друг на друга: ни в одном из этих проявлений инстинкта полового влечения не было самого чувства, истинной любви. Бели Кэтрин, законная жена Уинстона, в минуты близости «лежала с закрытыми глазами, не сопротивляясь и не помогая, а подчиняясь», проститутка, наоборот, «бросилась на кровать и сразу, без всяких предисловий, с неописуемой грубостью и вульгарностью задрала юбку...». Однако, несмотря на столь разное отношение к тому что и как эти женщины делали, Уинстон одинаково ненавидит их обеих прежде всего за то, что в его отношениях с ними напрочь отсутствует чувство любви: «...снова стеснилось сердце от возмущения и бессилия, и так же, как в ту минуту, вспомнил он белое тело Кэтрин, навеки закоченевшее под гипнозом партии. Почему удел его грязные торопливые случки...».

Принципиально важным для понимания того, что произошло между Уинстоном и Джулией, можно считать такое признание героя: «Они все неприступны — партия добилась своего. И еще больше, чем быть любимым, ему хотелось пусть только раз в жизни — пробить эту стену добродетели. Удачный половой акт — уже восстание. Страсть — мыслепреступление». Стремление отыскать «свою женщину» и тем самым вырваться из отведенных жизнью рамок в самом главном для человека личностном проявлении — в любви — это и есть определяющий мотив поступков Уинстона Смита. Оруэлл тонко подводит нас к пониманию подсознательной природы этого стремления: ведь еще до того, как отношения Уинстона и Джулии стали реальностью, они встречаются во сне. Причем ощущения, которые она вызывает у героя, оказались полной противоположностью тому, чего можно было бы ожидать от него наяву после «двухминутки ненависти», когда «Уинстон переключил ненависть с экранного лица на темноволосую девицу позади. В воображении замелькали прекрасные отчетливые картины. Он забьет ее резиновой дубинкой. Голую привяжет к столбу, истычет стрелами, как святого Себастьяне. Изнасилует и в последних судорогах перережет глотку». В реальной жизни доминирует мотив «любовь-ненависть». А Джулия во сне предстает явлением свободы, которую она олицетворяет: «Одним движением она сорвала с себя одежду и презрительно отбросила прочь... Его восхитил жест, которым она отшвырнула одежду. Изяществом своим и небрежностью он будто уничтожал целую культуру, целую систему: и Старший Брат, и партия, и полиция мыслей были сметены в небытие одним прекрасным взмахом руки». Из подсознания высвобождается прообраз естественных отношений героев, и Уинстон просыпается со словом «Шекспир» на устах... Уинстон и Джулия»...

Однако в условиях «ангсоца» любовь Ромео и Джульетты эпохи Океании изначально обречена, ибо она является — по сути — не историей любви, а историей побега в любовь. Если для Джулии возможность быть с любимым человеком — это одновременно и цель, и способ существования, то для Уинстона — это еще и мечта о прошлом, память о котором в обществе уничтожается, потому что тогда каждый человек был самим собой, не похожим на других, это мечта о свободе, которая в конце концов так и остается иллюзией. Интимные отношения героев жестко зависят от социальных условий. Вспомним момент их первого сближения. Чувства и ощущения Уинстона — это чувства и ощущения человека, который полностью находится под социально-психологическим гнетом, и «несанкционированные» крамольные отношения с женщиной ничего не меняют, а в известной степени повторяют то же самое, что было у него с Кэтрин и проституткой, когда нет ни подлинной любви, ни истинной нежности: «Прежде, подумал он, мужчина смотрел на женское тело, видел, что оно желанно, и дело с концом. А нынче не может быть ни чистой любви, ни чистого вожделения. Нет чистых чувств, все смешаны со страхом и ненавистью. Их любовные объятия были боем, а завершение — победой. Это был удар по партии. Это был политический акт». В мире «ангсоца» изначально невозможно существование любви без смеси ее с протестом, страхом, вызовом, кошмарами — не зря же существует министерство любви с его подвалами...

Безусловно, и Уинстон, и Джулия полностью захвачены нахлынувшим на них чувством. Однако понимают значение любви в их жизни по-разному.

Основное отличие Уинстона от Джулии состоит в том, что в нем сосуществуют как бы два человека: один в полной мере принадлежит настоящему, другой — прошлому, от которого не в состоянии избавиться. Подчеркивая это, Оруэлл постоянно заставляет героя вспоминать о матери, осознавать свою вину перед ней, хотя, казалось бы, его детский эгоизм вполне простителен (так думает Джулия: «Вижу, ты был тогда порядочным свиненком... Дети все свинята»). Пропасть непонимания, которая возникает между героями, они преодолеть не в состоянии, поскольку для этого необходим нравственный опыт прошлого, с которым Джулия не знакома, а носители его — последние из могикан, вроде Уинстона, выявляются и восстанавливаются, превращаясь в истовых поборников нового порядка.

Когда Уинстон говорит Джулии, что она «бунтовщица только ниже пояса», он предельно точно выражает отношение героини к действительности. В самом деле, Джулия отнюдь не посягает на порядки «ангсоца», а приспосабливается к ним в той форме, которая для нее наиболее естественна: «Она ненавидела партию и выражала это самыми грубыми словами, но в целом ее не критиковала. Партийным учением Джулия интересовалась лишь в той степени, в какой оно затрагивало ее личную жизнь... У Джулии все неизменно сводилось к ее сексуальности. И когда речь заходила об этом, ее суждения были очень проницательны. В отличие от Уинстона, она поняла смысл пуританства, насаждаемого партией». С известной долей условности Джулию можно считать «естественным человеком» в до абсурда искаженном обществе. В мире ее нравственных ценностей значительную роль играет вера в то, что человек может спасти самого себя вопреки, казалось бы, непреодолимой опасности погибнуть. Однако эта вера постоянно подвергается испытанию на прочность ужасающей действительностью «ангсоца», и где-то в подсознании героини на уровне инстинкта вспыхивает догадка, что попытка сохранить себя все же безуспешна: «Она не желала признавать законом природы то, что человек обречен на поражение. В глубине души она знала, что приговорена, что рано или поздно полиция мыслей настигнет ее и убьет, но вместе с тем верила, будто можно выстроить отдельный тайный мир и жить там, как тебе захочется». Противостояние разума и инстинкта является одной из стержневых черт характера Джулии, которая, будучи конформистской во всем, что в ее системе ценностей не представляется существенным, до последней возможности борется за сохранение любви, ибо без нее жизнь теряет смысл. Не случайно на «посвящении» в квартире О’Брайена именно Джулия, а не Уинстон произносит первое «нет» в момент, когда хозяин перечисляет все то, что, возможно, придется совершить героям на пути служения идеям Братства. Это «нет» звучит в ответ на вопрос: «Готовы ли вы — оба — расстаться и больше не видеть друг друга?». Решительность Джулии повлияла на Уинстона, который готов был отказаться от любви ради служения идее: он не произнес ответ... сам не знал, что скажет. Потому-то умный О’Брайен и не может удовлетвориться полной вроде бы победой над человеческим началом в Уинстоне до тех пор, пока герой не предаст самое главное свою любовь.

В отличие от Джулии, Уинстон не питает никаких иллюзий насчет благополучного существования любви в этом мире — даже при самом благоприятном стечении обстоятельств. Причина тому не только в предыдущих неудачных попытках любить. Уинстон, глубоко переживающий все события своей (и не только своей, а и, например, матери) жизни, все же никогда не сможет выйти за рамки роли, отведённой ему обществом.

В конце концов, внутренне примирившись с неизбежностью страданий за нарушение «правил игры», — влюбленные вырабатывают для себя некий кодекс морального поведения в том случае, если их настигнет карающая рука Старшего Брата. Прекрасно понимая, что человек не сможет долго противостоять изощренным пыткам, герои определяют ту последнюю грань, за которой ждет полное поражение. Основное для них — не предать друг друга в нечеловеческих условиях: «В конце концов нас разлучат... Когда нас заберут, ни ты, ни я ничего не сможем сделать друг для друга, совсем ничего. Если я сознаюсь, тебя расстреляют, не сознаюсь — расстреляют все равно. Что бы я ни сказал и ни сделал, о чем бы ни умолчал, я и на пять минут твою смерть не отсрочу. Я даже не буду знать, жива ты или нет, и ты не будешь знать. Мы будем бессильны, полностью. Важно одно — не предать друг друга, хотя и это совершенно ничего не изменит... Я не о признании. Признание не предательство. Что ты сказал или не сказал неважно, важно только чувство. Если меня заставят разлюбить тебя — вот будет настоящее предательство».

Уинстон сознает, что только человеческие чувства могут противостоять «ангсоцу»: «Чувств твоих они изменить не могут; если на то пошло, ты сам не можешь их изменить, даже если захочешь. Они могут выяснить до мельчайших подробностей все, что ты делал, говорил и думал, но душа, чьи движения загадочны даже для тебя самого, окажется неприступной». Однако Уинстон забывает, что чувства, которые кажутся ему его собственными, «взяты взаймы» у его матери, а сам он — другой и в первую очередь на уровне чувств...

Поначалу, оказавшись в страшных подвалах, Уинстон настолько был уверен в том, что не предаст Джулию, что даже не сосредоточился на мыслях об этом: «О Джулии он почти не думал... Он любил ее, и он ее не предаст; но это был просто факт, известный, как известно правило арифметики. Любви он не чувствовал и даже не особенно думал о том, что сейчас происходит с Джулией». Здесь Оруэлл подчеркивает рассудочность чувства Уинстона.

Позднее, когда в подвалах «минилюба» его пытались «восстановить путем трех этапов: учебы, понимания и приятия», когда на уровне подсознания формировали у него новую систему рефлексов и инстинктов, неимоверно страдая и теряя человеческий облик, Уинстон все же не предавал Джулию. Однако целью системы, которую красноречиво представляет О’Брайен как изощренный исполнитель, было уничтожение личности Уинстона, вернее того, что от нее осталось, разрушение его души, которое знаменовалось бы предательством Джулии. Но даже покорно признающий правдой самые дикие вымыслы» Уинстон продолжает любить Джулию: «Он услышал свой крик: «Джулия! Джулия! Джулия, моя любимая! Джулия!»

У него было полное впечатление, что она здесь. И не просто с ним, а как будто внутри него. Словно стала составной частью его тела. В этот миг он любил ее гораздо сильнее, чем на поле, когда они были вместе».

Однако смириться с тем, что Уинстон не сломлен окончательно, система не может. Поэтому его ожидает последнее испытание: комната сто один. О’Брайен объясняет Уинстону, чем она страшна: «В комнате сто один — то, что хуже всего на свете... То, что хуже всего на свете... разное для разных людей». Для Уинстона этим худшим оказались крысы, и именно нутряной ужас перед тем, что крысы вопьются ему в лицо, заставляет его все-таки предать Джулию: «Есть один-единственный путь к спасению. Надо поставить другого человека, тело другого человека между собой и крысами... Но он вдруг понял, что на свете есть только один человек, на которого он может перевалить свое наказание, — только одним телом он может заслонить себя от крыс. И он исступленно кричал, раз за разом:

Отдайте им Джулию! Отдайте им Джулию! Не меня! Джулию! Мне все равно, что вы с ней сделаете. Разорите ей лицо, обгрызите до костей. Не меня! Джулию! Не меня!». То, что сейчас истошно кричит Уинстон, достаточно узнаваемо: оно напоминает его желание во время «двухминутки ненависти» растерзать еще не знакомую ему Джулию. Так реализуется мотив «любовь-ненависть». Уинстон, предав любимую, сломлен окончательно и необратимо.

Встреча героев после всего того, что им пришлось перенести после предательства, оказывается «нечаянной», но не произойти она не могла: именно в этот момент взаимопроникновение любви и ненависти в душах героев достигло апогея. Любви — как прошлого, которого стыдишься и которое стремишься забыть, ненависти — как порождения совершенного предательства и нынешнего отношения к тому, кого когда-то любил. Встреча Уинстона и Джулии тяжела для каждого из них именно тем, что они не смогли сдержать данного друг другу обещания сохранить верность любви. И хотя их предательство вполне объяснимо, по-человечески понятно: в подвалах «минилюба» «ты думаешь только о себе», — простить его себе герои не могут и, презирая себя за это, ненавидят того, кого предали. Поэтому Уинстона и Джулию не уничтожили в «минилюбе»: пусть себе живут дальше, ведь они теперь «восстановлены» — они, как все, ненавидят.

Л-ра: Русская словесность в школах Украины. – 1998. – № 1. – С. 41-44.

Биография

Произведения

Критика