Лирическая поэтика Фета
Н.П. СУХОВА
Все, все мое, что есть и прежде было,
В мечтах и снах нет времени оков;
Блаженных грез душа не поделила:
Нет старческих и юношеских снов.
«Все, все мое...»
Это одна из поэтических деклараций Фета.
Строки, написанные поэтом на склоне лет, как бы замыкают в своей беспрекословности всю его творческую биографию. Прошлое переживается Фетом как волнующее, трепетное настоящее, вновь и вновь вспыхивает перед его взором в живых, подвижных картинах.
«Сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье ее трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение», — так 30 декабря 1890 года Фет писал Полонскому о возникновении одного из поздних своих стихов «На качелях». В своеобразном диалоге, написанном для одного голоса (лирический мир Фета един, целостно неделим), поэт сам оговаривает свою особенность, которая, по мнению некоторых современников, не совсем пристала его возрасту:
Полуразрушенный, полужилец могилы,
О таинствах любви зачем ты нам поешь?
Зачем, куда тебя домчать не могут силы,
Как дерзкий юноша, один ты нас, зовешь? —
Томлюся и пою. Ты слушаешь и млеешь;
В напевах старческих твой юный дух живет.
«Полуразрушенный, полужилец могилы...»
«Дух живет», не погас, не превратился в пепел, хранящий лишь внешние очертания былого. Нет, для Фета важно опять и опять ощутить сам процесс цветения чувства, заново перестрадать, расположить по-новому подробности памятных ситуаций, изменчивых, капризных настроений. Иначе говоря, для него важно выразить свое состояние, которое регулярно возвращается, всплывает, вспыхивает:
И снова я люблю, и снова я любим...
«В полуночной тиши бессонницы моей...»
Слово снова подчеркивает эту временную повторяемость переживаемого состояния, его импульсивную природу.
Время шло, неизбежно накладывая отпечаток на поэзию Фета, лирическое переживание все более усложнялось, однако импульсивный характер его проявления оставался прежним. В этом смысле интересно замечание Фета, оброненное в одном из писем 1888 года: «Я бы лгал, собираясь положительно указывать пути возникновения стихотворений: так как не я их разыскиваю, а они сами попадают под ноги, в виде образа, целого случайного стиха или даже простой рифмы, около которой, как около зародыша, распухает целое стихотворение».
Характер и напряжение лирического состояния нередко меняются у Фета в зависимости от состояния в данный момент природы. Временные изменения в природе происходят — по циклу — от весны до весны, смысл которой в пробуждении и воскресении жизни. По такому же своеобразному циклу происходит и развитие чувства у Фета: не по прямой временной перспективе — от прошлого к будущему, а от весны до весны, с необходимым и неизбежным ее возвращением. Сам Фет в нескольких своих поэтических сборниках последовательно размещает один за другим разделы, в сущности, представляющие собой фрагменты единого развивающегося лирического переживания: «Весна», «Лето», «Осень», «Снега». «Весна» — самый плодовитый из этих разделов. О жажде весны, постоянном ее ожидании и готовности принять очередной ее приход свидетельствует обилие в стихах этого раздела слов опять и снова:
Опять незримые усилья,
Опять невидимые крылья
Приносят северу тепло...
«Опять незримые усилья...»
Полет желанного весеннего времени Фет стремится как бы удержать, закрепить словом еще — ведь в одном из значений этого слова заключен длящийся момент, протяженность времени. О таком пристрастии красноречиво свидетельствуют и сами названия, и многие строки фетовских весенних стихотворений:
Еще весна,— как будто неземной
Какой-то дух ночным владеет садом.
«Еще весна...»
Еще весны душистой нега
К нам не успела низойти,
Еще овраги полны снега,
Еще зарей гремит телега
На замороженном пути.
«Еще весны...»
...Еще леса стоят в дремоте,
Но тем слышнее в каждой ноте
Пернатых радость и задор.
«Опять незримые усилья...»
Еще, еще! Ах, сердце слышит
Давно призыв ее родной,
И все, что движется и дышит,
Задышит новою весной.
«Еще, еще!»
Очевидно, слово еще, к которому поэт нарочито часто прибегает в весенних (да и не только в весенних) стихах, играет важную роль в его поэтике — и в качестве своеобразного «стимулятора» при желаемой повторности явления, и в качестве выразителя неоконченности данного момента. В этом последнем качестве Фет использует слово еще для названия стихотворения «Еще майская ночь». В результате заглавие само приобретает характер неоконченной фразы, призванной передать временной процесс. Это заглавие увенчивает одно из самых совершенных стихов Фета, входящих в раздел «Весна»:
Какая ночь! На всем какая нега!
Благодарю, родной полночный край!
Из царства льдов, из царства вьюг и снега
Как свеж и чист твой вылетает май!
Какая ночь! Все звезды до единой
Тепло и кротко в душу смотрят вновь,
И в воздухе за песнью соловьиной
Разносится тревога и любовь.
Березы ждут. Их лист полупрозрачный
Застенчиво манит и тешит взор. Они дрожат.
Так деве новобрачной И радостен и чужд ее убор.
Нет, никогда нежней и бестелесней
Твой лик, о ночь, не мог меня томить!
Опять к тебе иду с невольной песней,
Невольной - и последней, может быть.
Классически ясный и одновременно патетически возвышенный образно-эмоциональный строй; состояние восторга, нерасторжимо слитое с томностью и тревогой; почти физически ощущаемое переживание длящегося времени (вот она, длится — «еще майская ночь...»); богатство лирического подтекста — все, что привлекает внимание в этом стихотворении, необычайно характерно для поэзии Фета в целом.
Строки из второго четверостишия: «И в воздухе за песнью соловьиной Разносится тревога и любовь», ставшие поводом для известного высказывания Льва Толстого о «лирической дерзости» Фета, являются своеобразным структурным ключом всего стихотворения. Ведь каждая строфа в нем строится на подобном сочетании двух по смыслу борющихся, диалектически сплетенных понятий, — создавая каждый раз новый, неожиданный поворот в развитии настроения. В начальной строфе это — противопоставление зимы и весны (а еще глубже — холодного севера и его теплой весны), причем первое с необходимостью порождает второе:
Из царства льдов, из царства вьюг и снега
Как свеж и чист твой вылетает май!
Такой мастерски найденный «ход» как бы закругляет и завершает поэтическую мысль настолько, что строфа сама по себе кажется микростихотворением. Поэтому так естественно звучит начало следующей строфы, как бы открывающее стихотворение заново, второй раз:
Какая ночь! Все звезды до единой
Тепло и кротко в душу смотрят вновь,
И в воздухе за песнью соловьиной
Разносится тревога и любовь.
Два полюса, на одном из которых — тепло и кротость, а на другом — «тревога и любовь», создают поле высочайшего напряжения. Слово тревога выражает состояние, исполненное беспокойства, неясных предчувствий, ожидания. И действительно: «Березы ждут» — напряжение продолжает накаляться в третьей строфе:
Они дрожат. Так деве новобрачной
И радостен и чужд ее убор.
Снова своеобразная антитеза, на сей раз резкая и отчетливая.
В первой строфе Фет высказывает свои чувства прямо и непосредственно, в следующих двух — через детали открытой его взору картины, а в последнем четверостишии вновь возвращается к прямому и открытому выражению переживания, создавая таким образом кольцеобразную композицию. Замкнутость «кольцу» придает отрицательная форма первоначального утверждения:
Нет, никогда нежней и бестелесной
Твой лик, о ночь, не мог меня томить!
И в этой, конечной, строфе по-прежнему присутствует противопоставление положений, которое, однако, теперь уже снимает напряжение, растворяя его в безбрежности неопределенного намека:
Опять к себе иду с невольной песней,
Невольной — и последней, может быть.
Композиционная «точка» (при смысловом «многоточии») поставлена здесь удивительно легко и метко, в полном соответствии с мнением Фета о том, что вся сила стихотворения «должна сосредоточиваться в последнем куплете, чтобы чувствовалось, что далее нельзя присовокупить ни звука».
Странное соединение весеннего обновления (с этой точки зрения знаменательно появление в третьей строфе образа новобрачной девы) и таящейся между строк печали от возможности «последней» песни, образует сложный по рисунку контекст. В нем сходятся «царство льдов», «царство вьюг и снега» со свежим и чистым маем, тепло, кротость и любовь с тревогой, радость с отчуждением, «невольная» песнь весне с «последней» песнью, возрождение со смертью.
Мотивы смерти, возникающие в некоторых весенних стихах Фета, кажутся неожиданными у этого поэта, — по традиции признанного певца весенней безмятежности:
Придет пора — и скоро, может быть,—
Опять земля взалкает обновиться,
Но это сердце перестанет биться
И ничего не будет уж любить.
«Еще весна, — как будто неземной...»
В эфире песнь дрожит и тает,
На глыбе зеленеет рожь —
И голос нежный напевает:
«Еще весну переживешь!»
Весна на дворе
Однако это борение смерти с рождением, бренного с вечным, конечного с бесконечным неизбежно оканчивается победой новой весны и новой «невольной» поспи, ей посвященной:
Ты пронеслась, ты победила,
О тайнах шепчет божество,
Цветет недавняя могила,
И бессознательная сила
Свое ликует торжество.
«Я ждал. Невестою-царицей...»
Эта интересная, по-фетовски конфликтная ситуация находит объяснение в высказывании самого поэта в письме к Л. Толстому от 3 февраля 1879 года:
«Каждый раз, когда напишу стихотворение, мне кажется, что это гробовая доска музы. Глядь, опять из могилы пахнет огонек, и напишешь. Я даже этого не ищу, а помню время и чувство, что стихам не может быть конца, стоит только поболтать бутылку — и она взорвет пробку».
Способность заглядывать в бесконечность, касаться неизведанной, «иной жизни» Фет считал уделом «избранного певца», поэта (см.: «Одним толчком согнать ладыо живую...»). Весна каждый раз пробуждает эту способность, но неизменно возвращает на землю, напоминая о глубокой и кровной связи с ней:
...И сила думы уносила
За рубежи родной земли,
Лететь к безбрежью, бездорожью,
Через леса, через поля, —
А подо мной весенней дрожью
Ходила гулкая земля.
«Всю ночь гремел овраг соседний...»
Весенняя поэзия Фета удивительно земная, богатая мельчайшими конкретными подробностями реальной жизни природы. Соответствует ей и разнообразнейшая по своим прихотливым проявлениям душевная жизнь героя.
В едином, длящемся временном потоке эпизоды прошлого переживаются поэтом как настоящее («снова» и «еще»), возникая периодически-импульсивно. Чувство, пронизывающее их, совершает свой внутренний круговорот, подобно временам года, и расцветает каждый раз заново вместе с неизбежным возвращением весны.
Источник: Русская речь. – 1978. - № 1. – С. 37-43.
