Жанрово-композиционные особенности сказки Шарля Перро «Красная шапочка»
Е.В. Казак
В сборнике «Сказки матушки Гусыни» Ш. Перро (1697) есть только две сказки, в которых животные говорят: «Красная шапочка» и «Кот в сапогах». Следование традиции животного эпоса — это то, что сближает эти сказки, но характер персонификации в каждой из них будет иным.
«Красная шапочка» по стройности композиции и сюжетному лаконизму напоминает басню в прозе. Но если в басне атрибутами волчьей натуры обычно выступают откровенная алчность и злоба, то в сказке Перро эти устойчивые характеристики отодвинуты на второй план. Для Ш. Перро важно более емкое противопоставление, основанное на иных моральных категориях, проступающих в поучении: наивность Красной шапочки и искушенность Волка. Басенную аллегорию Волк — хищник Перро превращает в куртуазную аллегорию Волк — соблазнитель, и моралите, завершающее сказку «Красная шапочка», не оказывается неким инородным игривым привеском, а заставляет переосмыслить традиционное содержание в новом аспекте, характерном для жанра conte в XVII веке. К этому жанру, границы которого были очень подвижны, Перро обращался и ранее. Его contes вбирали мотивы фольклорных сказок (как в «Ослиной шкуре», 1694), обыгрывали сюжеты средневековых фаблио (как в «Потешных желаниях», 1693), рыцарских романов и ренессансной новеллы (как в «Гризельде», 1691), впитывали морализаторский дух басни.
Contes de fée сборника «Сказки матушки Гусыни» являли собой соединение, а порой и синтез разных начал в законченных миниатюрах. Сказка приспосабливалась к вкусам читающей публики, входила в салоны со страниц «Mercure galant» как миниатюрный роман, в котором моралите выражало рекомендацию определенной нормы поведения. В век создания галантных руководств в сфере чувств, моральных правил, разнообразных советов сказочная назидательность не могла не впитать этих веяний времени. Моралите «Сказок матушки Гусыни», которые в позднейших детских изданиях исключались, были по сути характерным жанровым оформлением conte de fée 90-х годов XVII века. Моральными сентенциями заканчивались волшебные сказки мадам д’Онуа, Мари Леритье, Катрин Бернар. Как правило, эти сентенции были связаны с любовной темой, что во многом было подготовлено популярностью любовно-психологического романа с его картой страны Нежности, вариациями любовных пар, дискуссиями о любви и т. д.
Сюжет «Красной шапочки», повествующий о девочке и волке, как будто далек от этой темы, но моралите, почти искусственно навязывая любовный мотив, иронично намекает на двусмысленную природу Волка-искусителя: традиционный образ Волка-куманька (compère le Loup) обретает приметы ходульного образа светского льва. Волк-куманек в традиционной сказке и басне воспринимался всерьез: Волк-льстец (le Loup doucereux) в моралите Ш. Перро — как шутливое предостережение юным красавицам. Имение оно снимает трагический оттенок несчастливого конца сюжетного повествования. Изложенная внесюжетно мораль оказывается органической частью сказки, влияя на восприятие ее смысла — неожиданно фривольного, более близкого традиции реально-бытового, чем галантно-героического романа. Авторское толкование правдоподобия сказочной ситуации граничит здесь с парадоксальностью анекдота.
Стремительное развитие действия, не замедляемого ни описаниями, ни характеристиками, создает динамичность в развитии сюжета «Красной шапочки». Образ героини очерчивают скупые штрихи портрета и отношение к ней окружающих — матери, бабушки: «une petite fille de Village; plus jolie qu’on eût su voir, sa mère en était folle, et sa mère- grand plus folle encore».
Семейная среда в сказке Перро оказывается социально определенной, отличительной приметой ее становится головной убор — капюшон, который носили буржуазки с незапамятных времен. Красная шапочка, подаренная внучке бабушкой, играет роль семейной гербовой эмблемы, переходящей из поколения в поколение, становится эмблемой femmes de village, воплощающих простодушие, бесхитростность (в отличие от искушенности, расчетливости dames de qualité — героинь сказки «Синяя борода»).
В событийный круг сказочной завязки попадает и обычай простолюдинов делать печенье в день выпечки хлебов реальная бытовая деталь органически входит в поэтику сказки. На фоне спокойного и размеренного быта встреча Красной шапочки и Волка, никак стилистически не выделенная («Le petit chaperon rouge partit aussitôt pour aller chez sa mére-grand qui demeurait dans une autre village. En passant dans un bois elle rencontra compère le Loup»), не производит впечатления неожиданной. Восприятие леса, реакция девочки на встречу с волком сообразуется в этой сказке с детской психологией: для Красной шапочки Волк — это басенный compère le Loup, и только авторская ремарка: «la pauvre enfant qui ne savait pas qu’il est dangereux de s’arrêter à écouter un Loup» — объясняет наивность и неосторожность такого поведения. Этой ремаркой вводится и эмоциональное авторское отношение к персонажу, и в таком ключе решены все авторские ремарки в «Красной шапочке». В них Перро-рационалист замаскирован в Перро-рассказчика, мудрого, сочувственно тактичного по отношению к jeunes enfants и иронично лукавого по отношению к jeunes filles.
Традиционный сказочный лес, едва намеченный обычными атрибутами (присутствие дровосеков, волка) разворачивается в пейзаж, воспринятый глазами ребенка, неотделимый от действий Красной шапочки: длинная дорога скрашивается удовольствием от собранных орехов, букетов цветов, увиденных бабочек. Экспозиция затягивается из-за введения в сюжет детской игры «кто придет раньше». Этот мотив служит психологизации сказочного сюжета, мотивирует поведение героини. Сказочное время измеряется у Перро протяженностью дороги, по которой идет Красная шапочка к дому бабушки. Оно соотносится с быстротой волчьего бега; их параллельное ведение способствует созданию сказочно объемного времени, играющего важную роль в развитии сюжета и конфликта: Волк не только приходит к дому бабушки раньше Красной шапочки, превратившей деловое, путешествие в увлекательную прогулку, но успевает приготовиться к осуществлению второй части своего плана.
«Красная шапочка» составлена из маленьких эпизодов, последовательно между собой сцепленных. Каждое действие героини фиксируется вслед за действием ее антагониста. Так стилистически реализуются те сказочно реальные свойства Волка, которые откроются Красной шапочке только в финале сказки, когда мнимая бабушка будет объяснять, отчего у нее такие большие «ноги», «руки», «глаза»: страшное реализуется в поэтике непохожего, превосходящего привычные масштабы. Нравственный урок извлекается не столько из простодушного неведения Красной шапочки, сколько из стратегии лицемерного искусителя Волка. Заглавная героиня оказывается жертвой, а не победительницей. Соотношение добра и зла в этой сказке Перро явно не традиционно-сказочное. Грубый и сильный Волк из басни Лафонтена «Волк и Ягненок» свою жадность, хищничество пытается замаскировать казуистическими вопросами о родословной Ягненка: он имеет четкий социальный адресат. В «Красной шапочке» Перро Волк первоначально носит самую обобщенную маску Волка-куманька, но таков он лишь в восприятии неискушенной героини. Сущность его, то, что скрывается за маской, по ходу сюжета открывается только читателю, героине же — лишь в финале (слишком поздно). Образная структура Волка в сказке Перро как бы двуслойная, основанная на разрыве «быть» и «казаться», разрыве, который интересовал уже д’Обинье, Сореля, Скаррона, Ларошфуко, был объектом серьезных размышлений современников Ш. Перро.
Волк в сказке Перро общается с людьми, приноравливается к ним: сначала он расспрашивает Красную шапочку, затем, имитируя внучку, обманывает бабушку, чтобы далее действовать наверняка, пройдя своеобразный этап репетиции развязки, что подчеркивает его опытность. Такой Волк сродни герою плутовского романа, но в более узких и специфических границах жанра сказки дана концентрация идеи плутовства, реализующаяся в двух обликах Волка. Это помогает созданию двуплановости сказки, где героиня — и простодушное дитя, и неискушенная девица. Красная шапочка, пожалуй, самая антиинтеллектуальная из всех героинь сборника, хотя это как будто противоречит первоначальному впечатлению от ее облика, не предполагающего такой беспредельной наивности, граничащей с глупостью. Только однажды эта глупость сменяется довольно рассудительным замечанием по поводу грубости волчьего голоса, столь непохожего на бабушкин. Любопытно, что мудрая бабушка в сказке Перро не обратила внимания на изменившийся голос «внучки», имитированный Волком, но у все объясняющего Перро она могла оказаться и глуховатой.
Кульминационному эпизоду сказки Перро придает и оттенок анекдотического рассказа об искушении, и интонацию басенной назидательной истории. Удивление необычностью облика бабушки порождает не страх и желание уйти от опасности, а любопытство: так начинается анекдотический рассказ об искушении юных девиц, наивных, но смелых в своем желании вкусить запретный плод. Похожие на ребяческие, вопросы Красной шапочки дублируют тему женского любопытства, продолженную в сказке «Синяя Борода», но там будет иной тип женщины — светской и по-своему развращенной окружающей ее средой, здесь же — деревенская простушка. Финал «Красной шапочки» вбирает драматизм басенных концовок, и это противоречит поэтике сказочных финальных формул, где добро торжествует. Назидание, вынесенное Шарлем Перро в моралите, сообщает заключительному эпизоду и всей сказке нюанс, родственный conte Лафонтена, где именно концовка придает характер фривольного анекдота оригинальным новеллам-миниатюрам. Прав Поль Морийо, который пишет, что Лафонтен, «возвратив Франции шутливую сказку в прозе... открывает путь сказкам д’Онуа, Ш. Перро, мадемуазель Леритье». Простота структуры «Красной шапочки» Перро, о которой говорят фольклористы, оказывается обманчивой, обнаруживая сложные связи с литературной традицией и жанром conte.
Л-ра: Актуальные вопросы курса истории зарубежной литературы XVII века. – Днепропетровск, 1976. – Вып. 2. – С. 80-85.
Произведения
Критика
