Цикл сказок В. Гауфа «Караван»
Р. З. Тарасулла
Сборник «Караван» (1826 г.) начинает серию замечательных сказок В. Гауфа. Они целиком посвящены теме Востока. В последующих циклах («Александрийский шейх и его рабы», «Харчевня в Шпессарте») писатель несколько отходит от нее и на первый план выдвигаются сказки по немецким мотивам.
Само название цикла привлекает читателя. «Караван» напоминает популярные в XVIII и в XIX вв. восточные сказки «Тысячи и одной ночи», сказки К. Виланда и К. Брентано. Это был именно цикл — сказки в сказке, что часто встречалось у немецких романтиков от Новалиса до Гофмана. Одна история влечет за собой другую, другая развертывается в новую, не менее привлекательную. Цепь сказок — караван. Причем каждое из действующих лиц выступает не только в роли слушателя, но и в роли рассказчика.
С юным озорством и тонким изяществом Гауф приглашает нас принять участие в маскараде. Мотив маскарада был чрезвычайно популярен среди романтиков — от интригующе таинственного маскарада-превращения у Тика до гротескно-шутовского у Гофмана (например, в «Принцессе Брамбилле»). Заманчивое и простое в исполнении сочетание реальности и загадочности: кусочек ткани, вуаль, надвинутая на лицо, перемена костюма — и человек оборачивается к нам новой стороной, маскирует свое истинное лицо или, наоборот, открывает его. Все это позволяло создавать сказки-новеллы, превращать фантастику, чудеса в реальность. Для подобного маскарада нужны и соответствующие атрибуты. И Гауф с таким же озорством, с каким романтические герои примеряли экзотические платья для маскарада, ослепляет читателя необычными пряными восточными понятиями, явлениями, терминами, звучными восточными именами (как Гофман кружил читателю голову итальянскими именами). Знаменателен, прежде всего, сам образ каравана, пересекающего жаркую пустыню, песок, солнце, пестрые тюрбаны, караван-сараи. Очень многие восточные детали являются не более чем маскировкой: восточный калиф, превратившийся в аиста, так же деспотичен, как и любой европейский монарх. Государство, которое пересекает маленький Мук за восемь часов ходьбы, — намек на раздробленную Германию.
Открывает цикл небольшая притча о сказке. Она вводит нас в неповторимо прекрасный волшебный мир. Это своеобразное объяснение в любви к сказке; к сказке — дочери королевы-фантазии, приносящей людям радость и утешение. Однако люди не признают сказку и стыдятся ее. В конце притчи-вступления девочка-сказка проскальзывает украдкой в мир, к людям. И словно эта девочка-сказка сразу распахнула дверь — перед нами предстала яркая, но типичная для востока картина: жаркий песок, перезвон колокольчиков, верблюды и лошади, которые тащатся по пустыне — это и есть караван. Как почти во всех своих произведениях, Гауф сразу, не мешкая (тем более, что внимание читателя уже было отвлечено вступлением) развертывает действие. Здесь начинается знакомство со всеми героями, начинается завязка, начинается причудливый маскарад (гость Селим Барух представлен не под своим именем). Буквально в несколько строк до первой сказки цикла Гауфу удается вместить, говоря современным языком, большой объем информации — от описания окружающей обстановки — пустыни — до знакомства с большинством действующих лиц цикла; здесь читатель впервые встречает центральное действующее лицо, Селима Баруха. Гауф не отказывает себе в удовольствии описать его колоритную внешность, его нарядный восточный костюм: «Всадник выглядел великолепно, костюм его не уступал в роскоши убранству коня, белый тюрбан, богато расшитый золотом, ярко-алые сюртук и шаровары, изогнутый меч с богато изукрашенной рукояткой».
Впрочем, сначала это описание не предвещает ничего из ряда вон выходящего. Лишь несколько слов, заключающих его, как бы его итог: «черные глаза, сверкающие под кустистыми бровями, длинная борода и нос с горбинкой придавали ему дикий отважный облик» — весьма интригуют читателя, заставляют насторожиться.
Состоялось знакомство с основными действующими лицами — и вот потянулась ниточка, они стали рассказывать друг другу сказки, чтобы скоротать время, принять участие в новом маскараде.
Начинает цикл «Сказка о калифе-аисте», которую рассказывает необычный гость Селим Барух, и эта искрящаяся юмором забавная история весьма не вяжется с «диким» обликом рассказчика, который совсем не принимает участия в этой истории, он как бы отдаляется от нас.
Поскольку эта история начинает цикл, она сразу же делает заявку на возможность волшебного, сверхъестественного. Впрочем, определение «сверхъестественное» не совсем отражает суть дела, ибо это волшебное подается как само собой разумеющееся, как будто это дело весьма обыкновенное и простое: «понюхать щепоточку порошка, произнести слово «мутабор» — и все, собственно говоря, волшебные превращения подаются столь же житейски, как в большинстве сказок и народных, и у братьев Гримм, и у Тика в «Абрагаме Тонелли». Однако основная идея сказки заключается вовсе не в волшебном превращении человека в аиста и аиста опять в человека. Капризный калиф Хасид никак не являет собой идеального монарха, хотя он и не лишен привлекательности: абсолютно «черные» персонажи — волшебник Кашпур и его сын Мизра — хитростью и коварством добились незаконной власти и принесли Хасиду и его везирю несчастья. Но зло непременно должно быть наказано — злодей Кашпур повешен, а его сын навеки превращен в аиста. Все стало на свои места, наступил счастливый конец. Все события завершаются комически, действие основано на добродушном юморе, высмеивании любопытства калифа: смешно и забавно происходит освобождение калифа. «Сказка о калифе-аисте» не только начинает волшебства, но и смело заявляет, что в центре внимания не столько волшебные приключения, сколько проблемы моральные. Человек оказывается в центре повествования, даже аисты наделены человеческими качествами. С образом Селима Баруха ассоциируется и проблема наказанного зла, которая чрезвычайно волнует рассказчика. Кроме того, история совы-принцессы представляет собой миниатюрную сказку. Снова появляется сказка в сказке.
Сюжет «Калифа-аиста» напоминает «Короля-оленя» Карло Гоцци. Немецкие романтики почитали итальянского импровизатора-драматурга и многое взяли от него. Гауф, несомненно, был знаком с «Королем-оленем» и очень много заимствовал у Гоцци.
Закончилась первая история, и мы возвращается к действующим лицам караванного шествия. Гауф как бы снова напоминает об их существовании и затем начинает новую сказку — «Историю о корабле призраков». Название ее тоже заставляет предполагать нечто волшебное, сверхъестественное. Дверь в мир необычного, открытая «Сказкой о калифе-аисте», широко распахнута, и вот это необычное врывается в реальную жизнь. Рассказ идет от первого лица, его ведут купец Ахмет, вспоминающий свои собственные приключения и выступающий как бы живым свидетелем необычных событий.
Начинается эта история как будто стандартно: юноша пускается в дальнее плавание, чтобы попытать счастья — разве мало нам известно аналогично начинавшихся историй: «История Синдбада-морехода» из «1001 ночи», столь популярные произведения XVIII в. «Робинзон Крузо» и «Путешествия Гулливера». Я. Арнодоф ссылается еще — и не без основания, как потом докажет сюжет, — на «Сказание о Летучем Голландце» и на «Немую любовь» Музеуса. И точно так же, как и в названных историях, самое интересное и необычное начинается с кораблекрушения и счастливого спасения.
Ахмет и его слуги расценивают свое спасение как чудо: «...мы поблагодарили аллаха, который сохранил нам жизнь столь чудесным образом». Второго чуда пока еще нет, но вся обстановка на этом странном корабле, наполненном загадочными мертвецами, предваряет таинственные события. Эти загадочные чудеса наступают, конечно, как и должно наступать чудесам, едва ночь опускается на землю. Гауф еще долго будет интриговать читателя, не давая объяснения страшным событиям. Появляется фигура восточного мудреца (с подобным образом мы уже сталкивались в предыдущей сказке о калифе-аисте), который распутывает клубок таинств. Мужество и смелость Ахмета помогают восстановить порядок и справедливость. Не пропадает даром и история капитана странного корабля: когда-то он совершил зло — посмеялся над старым дервишем, и потом жестоко поплатился за содеянное. И счастливый конец истории, и запоминающиеся герои повествования подтверждают мысль автора — человек в центре повествования.
Призраки и привидения — частые гости на страницах произведений романтиков. Если у Тика, Новалиса, Арнима, Гофмана призраки стояли в одном ряду с действующими лицами, воплощали одну из сторон природы, то у Гауфа им отведена второстепенная роль, они создают лишь «страшный» фон.
После «Истории о корабле призраков» — опять отступление. Хотя вряд ли стоит называть отступлением это возвращение к действующим лицам каравана. Параллельно с былями и небылицами, рассказываемыми героями, в жизни как бы совершается своя тоже обыкновенная история. В хоре слышится новый голос, еще одно действующее лицо начинает свою партию — «Историю об отрубленной руке». Его рассказ предваряют несколько интригующих фраз. Мы узнаем, что Зулейкос всегда серьезен и замкнут, что у него нет левой руки и что он прожил ужасные дни, о которых хочет поведать.
В первых двух сказках действовали волшебные силы, мы здесь также вправе ожидать загадочных чудесных событий. И автор не обманывает наших ожиданий. Однако во всех этих необычных событиях и речи нет о волшебниках и их умении, о призраках и привидениях. Только люди и необыкновенное стечение обстоятельств творят все чудеса. Эта новелла-сказка своей неопределенностью жанра, пожалуй, более, чем все остальные, выявляет родство Гауфа с новеллой романтиков (и даже некоторую общность с просветителями). «Сожительство новеллы и сказки (имеются в виду сказки и новеллы романтиков. — Р. Т.) имело свои внутренние основания. Новелла охотно идет навстречу эксцентрике, а та может развиться до фантастики, и тогда есть повод для союза со сказкой».
Типично просветительский мотив о чужеземце, попавшем в другую страну, обыгрывается и здесь. Зулейкос, уроженец Константинополя, приезжает во Францию, а затем в Италию попытать счастья. В этой сказке герои (Зулейкос с честной и благородной душой и таинственный, но, по-видимому, несчастный незнакомец в красном плаще) весьма напоминают нам часто встречающиеся у романтиков персонажи (незнакомец в красном плаще в «Принцессе Брамбилле» Гофмана). Этот таинственный незнакомец, имя которого так и остается загадкой для нас, никогда не снимает маску, что совсем не характерно для Гауфа, который любит в конце рассказа расставлять все на свои места. Поэтому таинственный незнакомец начинает занимать наше воображение.
Поскольку в этой истории совсем не принимают участия волшебные силы, а только люди виновны в происшедшем, ее скорее можно отнести к жанру романтической новеллы. Но у Гауфа, пожалуй, дана более реальная почва, чем в подобных произведениях других романтиков.
«История об отрубленной руке» композиционный центр всего цикла «Караван». Здесь пересекаются жизненные пути двух героев караванного шествия — незнакомца Орбасана и Зулейкоса. Ни одна история, рассказанная участниками, не затрагивает остальных слушателей настолько, чтобы они начали ее обсуждать. Эта история не заканчивается с последними словами рассказчика. Тут же в отступлении мы узнаем о его дальнейшем отношении к незнакомцу: «...но я находил утешение в вере моих отцов, а она велела мне любить моего врага, а он, наверно, несчастнее меня». Эти слова вызывают прилив признательности таинственного гостя: «Вы благородный человек!» — воскликнул чужеземец и с чувством пожал греку руку».
История эта продолжается до самого конца цикла — только тогда мы узнаем истинную судьбу убитой Бланки и незнакомца. Хитроумные повороты сюжета нисколько не заслоняют от нас яркие образы новеллы — невезучего человеколюба Зулейкоса, несчастливую изменницу Бланку и, видимо, тоже очень несчастного незнакомца.
В отступлении после рассказанной истории впервые упоминается новая, тоже таинственная, фигура — разбойник Орбасан. Перед нашими глазами развертывается еще одно приключение, в котором немаловажную роль играет чужеземец Селим Барух. Каким-то образом вовлечены в водоворот событий таинственный незнакомец из только что рассказанной истории, Орбасан, гость каравана Селим Барух, и все остальные участники словно связаны друг с другом тонкими, пока незаметными нитями, и эта интрига придает повествованию особую прелесть.
Следующий рассказ «Спасение Фатьмы» ведет один из участников караванного шествия. История эта якобы произошла с его братом Мустафой (ссылка на очевидца должна придать повествованию достоверный характер). Как и в предыдущем рассказе, мы не встретим здесь ни фей, ни духов, ни волшебников, ни чудесных превращений. Тем не менее приключения Мустафы, в которых его смекалка и отвага играют первостепеннную роль, Оказываются столь же захватывающими. Сюжет «Спасения Фатьмы» — похищение разбойниками красивой девушки и поиски ее братом — не нов в литературе. После целого ряда хитростей, серии переодеваний и, наконец, с помощью разбойника Орбасана вся эта история завершается счастливым концом. Сразу же завоевывает симпатии герой повествования — смелый и находчивый Мустафа. Однако наряду с основными действующими лицами на первый план выдвигается фигура, которая должна была бы оставаться в тени — упоминавшийся ранее разбойник Орбасан. Для членов каравана он представляет собой реально существующее лицо, грозу пустыни, одно имя которого нагоняет страх. Чтобы полнее представить этот образ, Гауф демонстрирует большое композиционное мастерство. Только что перед этой историей мы впервые услышали об Орбасане, о страшном и злом разбойнике, теперь же Орбасан поворачивается нам другой стороной, оказывается смелым, благородным и справедливым человеком. Подчеркивая эту мысль, Гауф даже прерывает повествование и заставляет слушателей высказаться об Орбасане: «Я изменил свое мнение об Орбасане, потому что с твоим братом он поступил благородно», — говорит один из них, а другой добавляет: «Он поступил как смелый мусульманин». У Орбасана есть в этом рассказе противопоставление — явно отрицательный персонаж Басса, что оттеняет благородные качества разбойника. Таким образом, композиция способствует основной цели — раскрытию человеческих характеров, тайников человеческой души. Благородное сердце может стучать и под суровым обликом разбойника, и первое впечатление о человеке обманчиво.
Подкрепляет эту мысль «История Маленького Мука», которая несколько особняком стоит в серии караванных историй. Заинтриговав образом Орбасана, Гауф как бы забывает о нем, снова возвращается от реальных событий в сказочный мир, хотя волшебства и чудеса подаются как нечто само собой разумеющееся. Мули — не только рассказчик, но и очевидец, и участник событий. Гауф опять прибегает к приему «сказка в сказке»: Мули рассказывает историю, услышанную им от отца, а тот в свою очередь узнал ее от Маленького Мука. Предваряет поворот к волшебствам описание внешности Мука: «Маленький Мук не был молод, когда я его узнал, но он был не более трех-четырех вершков ростом, при этом имел необычный вид, так как его маленькое тело должно было нести большую (больше, чем у других людей) голову...». Однако в его внешности нет ничего отталкивающего.
«Маленький Мук» — одна из лучших сказок Гауфа. Его блистательная фантазия создала и новые сказочные образы (Маленький Мук, фея Ахавзи), и новые неожиданные сюжетные повороты. Излюбленный мотив маскарада помогает движению сюжета: старушка, к которой попадает Маленький Мук, оказывается замаскированной феей, замаскированы в комнатке и ее сокровища. Маленький Мук сам неоднократно прибегает к маскараду, переодеваясь то в торговца фруктами, то во врача. Фантазия Гауфа зиждется на находках народных сказок. Мук напоминает образы гномов, троллей. Не раз встречалось в народных сказках и упоминание о фруктах, от которых вырастают ослиные уши.
В предыдущих волшебных сказках цикла герои, случайно обнаруживая чудесное, не пытались сделать волшебный дар средством своего существования. Маленький Мук пользуется только своими волшебными туфлями и палочкой, чтобы добыть средства для жизни. Эта сказка представляет собой не описание приключений, они отнюдь не составляют главного; это своеобразная хвалебная песнь находчивому, умному и честному маленькому человеку, несмотря на уродливую внешность располагающего к себе. Внешне некрасивый Маленький Мук — самое положительное лицо в сказке. Напротив, ни придворные, ни король не выдерживают рядом с ним никакого сравнения. В этом заключается воспитательное и гуманное значение сказки, которая учит нас умению разглядеть в человеке доброе сердце. Подлость, зло не принесут счастья, а будут непременно наказаны.
Сразу же после «Маленького Мука» начинается новая — с интригующим названием — «Сказка о фальшивом принце», которая заставляет нас предполагать действительное наличие маскарада. Эта завершающая цикл сказка оказывается очень важной не только для понимания «Каравана», но и для понимания мировоззрения Гауфа и всего его творчества. Мотив маскарада здесь организует структуру. Собственно говоря, все основные события развертываются благодаря перемене костюма. Если в предыдущей сказке Гауф стремится постепенно раскрыть внутренний мир главного героя, скрытый нелепой внешностью, то в этой сказке он ту же задачу — раскрытие внутренней сущности человека — хочет решить как бы «методом от противного»: он сознательно маскирует главного героя, портняжку Лабакана, в одежды принца и ставит в ситуации, подобающие этой одежде. Автор исходит из желания Лабакана быть не тем, что предназначено ему судьбой, поставить себя выше, чем возможно. Но, примеряя платье принца, Лабакан меняет лишь внешний вид, а внутренне остается тем же жалким портняжкой.
Настоящий же принц благороден и в жалких лохмотьях портняжки. Стремление переменить только внешний вид (внутренне оставаясь тем же) толкает Лабакана на преступление: он обворовывает законного принца Омара и нечестным путем занимает его место. Один лишь раз (примерив чужой наряд) Лабакан поддался «злому духу лжи», и это повлекло за собой цепь новых проступков.
Композиция этой сказки, в отличие от других сказок цикла, не напряженная, а размеренная. Даже основной кульминационный момент (прибытие Лабакана и Омара к султану) сглажен и несколько растянут. Гауф сознательно столь долго разбирает это дело, чтобы привести читателя к мысли о том, что нельзя построить счастье на чужом несчастье и что возмездие неминуемо. «Сказку о фальшивом принце» трудно назвать просто волшебной или неволшебной. В действии сказки принимает участие добрая фея, но она не превращает людей в зверей и наоборот, не превращается ни в кого сама, она выступает в роли мудрого судьи, преподнеся для разрешения вопроса две шкатулки с надписями «честь и слава» и «счастье и богатство». Конечно, настоящий принц выбирает «честь и славу» — девиз, который не постеснялся выставить и Георг фон Штурмфедер из романа Гауфа «Лихтенштейн». Портняжка Лабакан остается со «счастьем и богатством». Так раскрывается и противопоставление Омара Лабакану, противопоставление настоящей ценности ценности фальшивой. Внешний вид мало говорит о внутреннем мире. Проникновение во внутренний мир изображаемых персонажей — главное для Гауфа, это и роднит его с романтиками.
Завершилась последняя сказка, но не завершилась еще центральная история цикла. Все еще интригует нас фигура чужеземца (пока известного под именем Селим Барух). Гауф как опытный автор приключенческого романа только в последних строчках срывает маску с незнакомца — это разбойник Орбасан. Этим приемом он заставляет читателя невольно возвратиться к историям («История об отрубленной руке», «Спасение Фатьмы», «Сказка о калифе-аисте») и взглянуть на незнакомца, на эти сказки и их героев другими глазами, вспомнить описание Орбасана в самом начале цикла. Теперь ясно, почему суровый Орбасан — Селим Барух рассказывает историю о калифе, преданном своим везирем и вынужденном принять другой облик, облик разбойника. Гауф опять подводит читателя к мысли, столь четко выраженной в двух последних сказках, о том, как обманчив внешний вид человека и как важно рассмотреть его внутреннюю сущность.
Моральные ценности человека играют определяющую роль в его жизни, поэтому так подробно описывает Гауф судьбу и приключения незнакомца, делая упор на его благородстве.
Заканчивая повествование, Гауф оправдывает свою рамочную, точнее, кольцевую композицию цикла. Круг замкнулся, все звенья цепи оказались соединены друг с другом. Последнее произведение, «Сказка о фальшивом принце», ставит все на свои места. Итак, закончилось действие, возвратились из странствия герои. Мотив странствия — частый гость на страницах произведений романтиков. Герои романтической сказки и новеллы путешествуют, бредут, подобно сомнамбуле, побуждаемые загадочным влечением, судьбой, роком, томятся и гоняются за прекрасным голубым цветком, ищут по всему миру свою возлюбленную, а то и неопреодолимое влечение к музыке и искусству заставляет их бросить родной дом. Узость и затхлость мира филистеров, стремление найти понимающую душу — все это тоже бросает их в путь-дорогу. Ведь романтический герой часто — натура избранная, выделяющаяся из окружающей среды. А то и голод вынуждает их покидать насиженное место, родной кров. Даже толстый и неповоротливый Абрагам Тонелли у Тика, представляющий собой пародию на романтического героя, и тот должен беспрестанно переезжать. Впрочем, путешествие в сказке — отнюдь не «изобретение» романтиков, а продолжение давней традиции. Нередки скитания героев народной сказки, часто и охотно отправляют путешествовать своих героев писатели Просвещения, преследуя морализующие цели. В счастливом конце народной сказки выражается наивная вера народа в торжество справедливости, в непременное посрамление и наказание зла. Это все нашло отражение и в творчестве Гауфа, у которого мотив наказанного зла имеет и дидактическую цель. Романтики же вовсе не имели желания поучать, наставлять (они отводили себе роль разве что воспитателя чувств). Когда раздается последняя нота в произведениях Новалиса, Тика, Гофмана, Арнима, Брентано, остается грусть, чувство незавершенности, неопределенности — герои уходят в нереальный мир, и судьба их невыяснена, еще долго продолжает звучать скорбный мотив невозможности переделать убогий мир. После прочтения сказок Гауфа нет такого чувства. Все четко, ясно, герои снова входят в реальную жизнь. Такой конец, в котором слышна наивность народных, сказок, имеет в себе некоторую ограниченность, но представляется и преодолением романтизма.
Л-ра: Романтизм в русской и зарубежной литературе. – Калинин, 1979. – С. 141-152.
Произведения
Критика
