«Поезд» Н. Рубцова: о литературной традиции XIX в. в творчестве поэта

821.161.1+82-1+80+82

М. С. Акимова
Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН
Россия, 121069 г. Москва, ул. Поварская, 25 а.Тел.: +7 (499) 736 55 28.

В статье исследуется вопрос о круге чтения поэта и проблема отношения Н. Рубцова и авторов XIX века к эпохе, цивилизации и прогрессу. На материале сопоставления стихотворения «Поезд» с произведениями аналогичной тематики поэтов XIX века автор выявляет новые любопытные формально-содержательные параллели, которые интересны в плане изучения создания образности научно-технического прогресса, механизмов ее воссоздания в литературе, в контексте встраивания фигуры Н. Рубцова в канву русской литературной традиции, а также в русле вопроса о существовании культурной и этнической памяти.

Ключевые слова: Николай Рубцов, русская поэзия, XIX век, техника, прогресс, цивилизация, интертекстуальность.

В довольно внушительной библиографии Н. Рубцова неоднократно ставился вопрос о литературной традиции, питавшей поэта [1, 2]. Она относительно обширна. Сведений о круге чтения Рубцова не так много, однако, несомненно то, что знакомство с поэтическими кругами своего времени, обучение в литинституте и тяга к самообразованию сформировали его как вполне профессиональную поэтическую личность. Обычно среди литературных предшественников Н. Рубцова называют, в том числе опираясь на стихотворные послания поэта, С. Есенина, А. Блока, В. Хлебникова, А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя, Ф. Тютчева, А. Фета, И. Никитина, А. Кольцова, Д. Кедрина, А. Яшина, Ф. Вийона. Есть отсылки менее очевидные. К примеру, к И. В. Гете в «Иве», к другим произведениям всемирной классики («Зазимую с веселой вдовой»). Они помогают более целостно воссоздать литературный облик Рубцова-читателя. Такого рода интертекст, невидимые «соки поэзии», является предметом данной статьи.

Говорить о межтекстовых перекличках всегда непросто. Дело усложняется тем, что наряду с «прямым» влиянием встречаются сходное ведение аналогичной темы, вообще схожее движение в литературном потоке, питаемое общей энергетикой времени, – назовем это «непреднамеренным интертекстом». Поэтому необходимо оговорить предположительный характер такого рода изысканий. В данной статье мы хотели бы поднять непростой вопрос о интертекстуальных связях в отношении Николая Рубцова и литературной традиции XIX века и рассмотреть их на одном из самых глубоких, известных и цитируемых произведений автора – стихотворении «Поезд».

Выбор этого стихотворения как объекта изучения неслучаен. Творчество Н. Рубцова неизменно связывается в представлении читателей с «деревенской» традицией. Разумеется, кровное родство с «провинциальной» линией русской литературы в поэзии Н. Рубцова безусловно и неоспоримо. Однако тема урбанистики и научно-технического прогресса (которая, по сути, является прямым отражением коренных тем и образов поэта, см., напр., стихотворения «Город», «На вокзале» как иллюстрацию данного тезиса) в работах, посвященных личности, творчеству в целом и отдельным произведениям автора, откровенно теряется. Стихотворение же «Поезд» отражает малоизученную сторону рубцовского творчества – расширение авторского кругозора «человек – природа» до концепции «человек – природа – техногенная цивилизация, прогресс». На него примере интересно рассмотреть и собственно раскрытие темы научного прогресса, которая присуща лире поэта («В своих стихах поэт откликался и на прогрессивные темы. Но в зрелые годы он не поддавался безоглядному преклонению перед современным прогрессом» [3]); «Лирика Н. Рубцова, поначалу казавшаяся многим оторванной от бурного течения современности, явилась острым и прямым откликом на явления научно-технической революции с ее стремлением к стандартизации, с ее безразличием к природе и извечным нравственным ценностям. Другое дело, что в мире социализма есть возможности предотвратить нежелательные последствия научно-технического прогресса. К этому и звал своей поэзией Николай Рубцов, вовсе не открещиваясь от движения вперед и веря в правоту и разумную волю людей» [4]).

Тема противостояния – гармонии природного и человеческого, ставшая столь актуальной в XX веке, в том числе в литературе, на самом деле уходит корнями в век девятнадцатый, когда практически все крупные писатели откликнулись на нее. Образ поезда и наступающей цивилизации создавали в своем творчестве П. Вяземский («Ночью на железной дороге между Прагою и Веною» и др.), Н. Некрасов («Железная дорога»), Ф. Глинка («Две дороги»), В. Бенедиктов («Локомотив»), Я. Полонский («На железной дороге»), А. Островский («Гроза»), М. Дмитриев («Два века»), Н. Кукольник («Попутная песня»), С. Шевырев («Железная дорога») и др. В этом плане стихотворение «Поезд» содержит некоторые интересные параллели на «техническую» тематику с отдельными стихотворениями Я. Полонского, В. Бенедиктова, П. Вяземского, Ф. Глинки. Сходными (вплоть до дословности) оказываются воссоздаваемые образы, используемые при их создании выразительные приемы, общее настроение стихотворений, проблематика.

Начнем с наиболее очевидных, образных, параллелей. У Н. Рубцова отображение техники вполне соответствует традиционному, предложенному поэзией XIX века. Параллели и совпадения здесь тем более интересны, что по прошествии века после появления образ поезда в поэзии не претерпевает значительных изменений, воспринимаясь в русле традиции XIX века – свежо, проблемно. Это не фон, но все еще объект философского размышления. Н. Рубцов обращается к прежним мифологемам: нечто гремящее, огромное, летящее на огромной скорости, огневое, любопытное, но опасное. Обратимся к первой мифологеме: рубцовские строчки «Поезд мчался с грохотом и воем, / Поезд мчался с лязганьем и свистом...» [5, с. 218] вызывают в памяти строчки из П. Вяземского «Авангард его и свита – / Грохот, гул, и визг, и вой» («Ночью на железной дороге...», 1853) [6, т. XI, с. 68] и более отдаленные ассоциации со стихами В. Бенедиктова: «Тряско стучит и гремит, и колеса вертятся...» («Над рекой», 1857) [7, с. 420], ср.: «и стучит и гремит все пуще...Чу! Свищет и ржет» («Локомотив», 1865) [7, с. 515]; Ф. Глинки: «и свищет и рычит...» в «Двух дорогах», 1850–70-е [8, с. 310]; Я. Полонского: «По железу железо гремит...» в стихотворении «На железной дороге», 1868 [9, с. 178]; с «Грозой» А. Островского (1859): «В городах а по улицам-то индо грохот идет, стон стоит <...> огненного змия стали запрягать... Ну, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат» [10, с. 120]; и в целом стихотворение вливается (или изливается из него) в русло корпуса «транспортных» текстов, где встречаем лексемы рычание, ржание, гул, визг, вой, стон, стук, гром, свист, шипение.

Быстрота изменений, набирающая обороты в XIX веке и связанная и с прогрессом, традиционно воплощается у поэтов через образ стремительно мчащегося поезда. Развивает эту тему и Н. Рубцов: «Быстрое движенье / Все смелее в мире год от году» [5, с. 218], перекликаясь с «несемся во всю прыть» П. Вяземского [6, т. XII. с. 324], «мчится, мчится железный конек <...> дело важное, время не ждет» Я. Полонского [9, т. 1, с. 177]. Идентичность в образной системе подкрепляется и лексическим сходством: «Вот он, глазом огненным сверкая, / Вылетает... Дай дорогу, пеший!»; «Он летит неукротимо, / Пролетит – и нет следа <...> Умирай, а все лети!» (П. Вяземский, «Ночью на железной дороге...», 1853) [6, т. XI, с. 68]; «И лечу я, за делом лечу» (Я. Полонский, «На железной дороге», 1868) [9, т. 1, с. 177]; «Громадное что-то / По светлой черте горизонта летит» (В. Бенедиктов) [7, с. 115].

На мысли о влиянии предшественников на музу Рубцова наталкивает и сходство почти буквальное. Некоторые параллели: у Н. Рубцова: «На разъезде где-то у сарая / Подхватил, понес меня <...>» [5, с. 218], у Я. Полонского «Мчится, мчится железный конек, / Подхватил, посадил да и мчит» («На железной дороге», 1868) [9, т. 1, с. 177]; у Н. Рубцова: «Подхватил, понес меня, как леший!» [10, с. 218], у Ф. Глинки: «Заклепанный в засаде леший – / И без коней – обоз бежит...» («Две дороги», 1850–70-е) [8, с. 310].

Из менее очевидных параллелей, основанных на сходном восприятии: у Н. Рубцова: «Вот он, глазом огненным сверкая, / Вылетает... Дай дорогу, пеший!» [5, с. 218], у В. Бенедиктова в «Локомотиве»: «Ему под удар / Не суйся! В нем дикая, страшная сила / Гнездится...» [7, с. 516]; у Н. Рубцова: «Подхватил, понес меня <...> Мчусь куда-то с полным напряженьем» [5, с. 218] или «Вместе с ним и я в просторе мглистом / Уж не смею мыслить о покое» [5, с. 218], у В. Бенедиктова: «Это – он пленных / Вослед за собой вереницу влечет...» («Локомотив») [7, с. 516] или «увлеченный потоком» у П. Вяземского («Ночью на железной дороге...») [6, т. XI, с. 69].

К сходству в области образной системы можно отнести и олицетворение поезда (у Н. Рубцова: «Вот он, глазом огненным сверкая, / Вылетает...») [5, с. 218]. При вхождении железной дороги и вообще технических усовершенствований в обиход они зачастую одушевлялись – приобретали антропоморфные/зооморфные признаки, соотносясь с реальностью или мифологией (как правило, с конем или змеем).

Примыкают сюда и идентичные средства подачи образа:

рефрен (как средство нагнетания атмосферы, калькирующее ускоренное движение поезда): «Мчусь куда-то с лязганьем и свистом, / Мчусь куда-то с грохотом и воем, / Мчусь куда-то с полным напряженьем» [5, с. 218]; это соотносимо с основанным на повторах стихотворением Я. Полонского «На железной дороге»: «Мчится, мчится железный конек! <...>» [9, т. 1, с. 177–178];

подача свежим взглядом, использование приема наивного видения (интересно, что понятие «наив» определено в сочинении Шиллера «О наивной и сентиментальной поэзии» (1795) как противопоставление природы и цивилизации [11, с. 2]), калькирующего реальное восприятие поезда. В этих целях применяются олицетворение и сказочная символика.

Н. Рубцов удачно интегрирует литературные традиции – как формальные, так и содержательные. Так, он использует разные способы подачи образа, возможности смены точек зрения, планов, времен: его герой то находится вне поезда, наблюдая его со стороны (как у В. Бенедиктова), то неожиданно оказывается «на борту» (возможно, и мысленно), давая взгляд на поэтическую ситуацию «изнутри» (традиция Я. Полонского, П. Вяземского). Отдаленное подобие такого перемещения встречается в «Попутной песне» Н. Кукольника.

Есть и неоднозначные, «подвопросные» отсылки, которые можно расценить как диалог (спор или согласие) с предшественниками. Лирический герой в рубцовском поезде полностью захвачен движением: «Вместеснимиявпросторемглистом / Ужнесмеюмыслитьопокое» [5, с. 218], в то время как у Я. Полонского стихотворение «На железной дороге» построено на рефлексии лирического героя, его мыслях о возможном покое (их, однако, рефреном регулярно разбивает образ мчащегося века-конька, который гонит вперед лирического героя, «говорит: «Тызаделом, дружок, / Тактынежность-токчертупошли» [9, т. 1, с. 178]). Иными словами, «всевпередивсеспеша <...> / Приключисьхотьсмертьдорогой, / Умирай, авселети! / Недадутдушеубогой / Спокаяньемотойти <...>» (П. Вяземский) [6, т. XI, с. 70]. Оба лирических героя – и в рубцовском поезде, и в локомотиве XIX века – полностью захвачены в плен чудотехникой.

Следуя собственным ощущениям и, наверное, литературной традиции XIX века, Н. Рубцов создает не просто образ поезда – образ поезда, несущегося в ночи: «И ему навстречу желтым роем / Понеслись огни в просторе мглистом» [5, с. 218]. Этот же ход выбирает для себя и П. Вяземский: «Горы ночью», «Ночью на железной дороге...». Что интересно, даже у тех авторов, которые не прибегают к этому приему, образ все равно приближается к «ночному» – за счет обилия лексем с семой «свет, огонь». Сопоставимы ракурсы видения (пар, дым, огонь) и у других поэтов: «Экой корабль! С середины глядит самоваром: / Искры летят из трубы между дымом и паром; / Пышет огнем, попирая послушную воду <...> Мыслю, любуясь таким огневым организмом...» (В. Бенедиктов, «Над рекой», 1857) [7, с. 420];«Ух как вьются дыма тучи! <...> Пышет дымом из ноздрей! <...> он дымится, а не было б свету / Дневного, ты б видел, как брызжет огонь <...> В вихре дыма / Каждый скок <...>» (В. Бенедиктов, «Локомотив») [7, с. 515]; «Из-за лесов струится дым: / То горделивая чугунка / С своим пожаром подвижным» (Ф. Глинка, «Две дороги») [8, с. 310]; «Пар клубится, несется дымок; / Сеет искры летучие вслед <...> И, крутя, их несет ветерок / На росу потемневшей земли»(Я. Полонский, «На железной дороге», 1868) [9, т. 1, с. 178]. Образ огня не изолирован, а символичен: он зачастую выступает в интересном соотнесении с образом тьмы – тоже символическим. Так, стихотворение «Наш век нас освещает газом...» (1848) заканчивает П. Вяземский парадоксально: нарочитым упоминанием о по-прежнему окружающей нас ночи, ожидающем нас темном ночлеге – образом тьмы в пику «сияющему светочу» просвещения. Ночная символика является сюжетоформирующей и в другом стихотворении поэта – «Ночью на железной дороге между Прагою и Веною» (1853): «Огнедышащая сила, Силам адовым сродни», «Весь он пар, и весь огонь!», «Нырнет во мраки ада...», «С гривы огненной он вспрыснет / Мелким огненным дождем», «Страшен этот, в тьме ночной, / Поединок с темным роком,/ С неизбежною грозой» [6, т. XI, с. 68–70]. Очевидно, что таким же символическим смыслом наполняется и рубцовская ночь. Мотив темноты у Рубцова создается и косвенно: определенным лексическим выбором («...в самых дебрях мирозданья...») и за счет расширения «мира» стихотворения от вещественного до метафизического, космического, почти инфернального. О философском расширении образа в творчестве поэта уже писалось исследователями (в частности, «Лирический сюжет типа «движение сквозь пространство и время» проявляется в лирическом романе Н. Рубцова как пространственное движение, переходящее на уровень судьбоносного движения; пространственное движение, создающее инобытие лирического героя, его вездесущность; пространственное движение, позволяющее преодолеть индивидуальную и национальную локальную ограниченность, расширяющее пространство индивидуального пребывания лирического героя до пространства национального и далее – всеобщего, земного» [12]. Путь как судьба и вселенная – основной образ в «Поезде». «Вселенство» достигается поэтом через неопределенность: «где-то в самых дебрях мирозданья», «перед самым, может быть, крушеньем», «я кричу кому-то: "До свиданья!”», «мчусь куда-то с лязганьем и свистом», «посреди явлений без названья», «на разъезде где-то у сарая». Точные координаты теряют всякое значение, расширяя мысль лирического героя до думы вселенского масштаба. Такой переход имеет аналогии и в поэзии XIX века на «дорожную», «транспортную» тематику (символическое «Мчусь куда-то...» у Рубцова соотносимо с «Несемся во всю прыть» у П. Вяземского). Путь дорожный, в соответствии с канонами и в лучших традициях мировой литературы, воспринимается как путь жизненный, путь цивилизационный.

И вот тут, в связи с символическим расширением образов, время поговорить о моральной проблематике. Ведь арсенал средств и образной системы нацелен не только и не столько на эстетическое – он имеет непосредственный, и первоочередной, выход на этическое.

Оба поколения писателей – представители и XIX-го, и XX-го вв. – говорят, в сущности, об одном: об ускорении жизни, о чрезвычайно быстро меняющемся мире, о диспропорции, дисбалансе между внешними и внутренними изменениями: «Но довольно! Быстрое движенье / Все смелее в мире год от году» (у Н. Рубцова), «В этой гонке, в этой скачке – / Все вперед, и все спеша – / Мысль кружится, ум в горячке, / Задыхается душа» (у П. Вяземского)[6, т. XI, с. 69], «На железной дороге» Я. Полонского; о соотношении духа и механики; о месте человека (и – новое, привнесенное XX веком, – коллектива) в мироздании.

В стихотворении Н. Рубцова находится место отражению дихотомии, имеющей место в стихотворных произведениях предшествующего века, – вопросу понимания (непонимания) места человека в мире. Это своеобразное объединение разновременных или сосуществущих философско-поэтических тенденций XIX века: отношения к человеку как к центру мироздания; понимания слабости человека вкупе с осознанием опасности его деятельного вмешательства в окружающий мир. Правда, уже в XIX веке появляется диалектичный взгляд на природу человека в рамках творчества отдельных авторов – конкретно в связи с противоборством природы и человека, вышедшим на новый уровень. Таковы позиции и творческие тенденции у П. Вяземского, Е. Боратынского, М. Дмитриева, Ф. Глинки – с перевесом в сторону сомнений во всемогуществе человечества.

Уже тогда, на фоне восторженного приема новых средств цивилизации, изменивших представление о пространстве и времени, создавших иллюзию бескрайних возможностей человека, зазвучали голоса, озабоченные судьбой человечества: «И с русской удалью, татарски-беззаботно, / По страшным крутизнам вовсю несемся прыть, / И смелый лозунг наш в сей скачке поворотной: / То be or not to be – иль быть, или не быть.../ Здесь пропасть, там обрыв: все трынь-трава, все сказки! / Валяй, ямщик, пока не разрешен вопрос: / Иль в море выскочим из скачущей коляски, / Иль лбом на всем скаку ударимся в утес!» (П. Вяземский, «Горы ночью», 1867) [6, т. XII, с. 324]. Ироничные строки обнажают иллюзию выбора.

Есть и более неоднозначные стихи, вызывающие сложность при их интерпретации. В строчке, закрывающей стихотворение Ф. Глинки «Две дороги»: «А люди? – люди станут боги, / Или их громом пришибет» [8, с. 311] – один из исследователей увидел авторскую уверенность в человеке, в его торжестве: «До появления аэропланов Федор Глинка, проживший очень долгую жизнь, все-таки не дожил, – но высказал такую отчетливую уверенность в благодеянии всякого технического прогресса, какую трудно найти в европейской литературе той эпохи. Техническое совершенство человеческой жизни принимало в его представлении почти божественные очертания: «Так помиритесь вы, дороги...». Уверенность в «техническом» величии будущего человека оборачивалось кощунством, – но в 1840-е годы воспевание «чугунки» и предчувствие «воздушного паролета» часто доходило прямо-таки до одического воспевания...» [13]. Позволим себе усомниться как в факте одического воспевания, так и в таком прочтении (с точки зрения прогрессивной советской эпохи), подменяющем окрашенный иронией взгляд автора.

Подобная же ситуация складывается и вокруг строк Н. Рубцова. Последняя строчка «Поезда» может быть рассмотрена как риторический вопрос, символизирующий оптимистический, светлый взгляд поэта в будущее: «...в мире социализма есть возможности предотвратить нежелательные последствия научно-технического прогресса. К этому и звал своей поэзией Николай Рубцов, вовсе не открещиваясь от движения вперед и веря в правоту и разумную волю людей: «...И какое может быть крушенье, / Если столько в поезде народу?» («Поезд»)» [4]. Однако, как любой большой поэт, Н. Рубцов говорит больше, чем говорит (особенно четко это видно с высоты опыта, пройденного страной). И вопрос, особенно в конце стихотворения, заставляет задуматься и сигнализирует все же, на наш взгляд, о неоднозначности авторской позиции (что подтверждается самим текстом о зыбкости человеческого бытия: «Посреди миров несокрушимых <...> перед самым, может быть, крушеньем»). Это риторический вопрос, но все же – вопрос.

«Поезд» роднит с предшественниками отсутствие голой констатации вывода, напротив – размышление над вопросами бытия. И ракурс размышлений для авторов разных (таких ли уж разных?) эпох вновь оказывается идентичным. Будь то «Поезд» Н. Рубцова или «Железный конек» Я. Полонского, или «На реке» В. Бенедиктова – везде содержится неизменный идеал, заключающийся в духовной аксиологии. Новое может ощущаться или не ощущаться как отклонение, но борьба с ускоряющим свой бег временем бессмысленна и бесполезна; свободным остается только внутреннее отношение человека к переменам. У Я. Полонского в ходе размышлений лирический герой уступает веку – но в самом финале, после упорной борьбы; у В. Бенедиктова – также, но делает внутренний выбор в пользу ценностей прошлого. Стихотворение Н. Рубцова в этом отношении дает исследователю массу поводов для изучения.

Вместе с тем, и то, и другое поколение чувствует разрыв между должным и сущим или между желаемым и действительным. В мироздании нет очевидного равновесия. Человек одновременно и слаб («Дайдорогу, пеший!»), и чувствует силы не нечто большее («Я, как есть, загадка мирозданья»; ср. с концепцией человека в знаковом стихотворении Е. Боратынского «Недоносок»). Он покоряет природу, но при этом становится пленником и своих созданий, и самой природы, победа над которой, де факто, видится еще большим злом и прямой угрозой человеческой природе и существованию. Этот клубок вопросов дополняет интеллектуальную путаницу XIX века и, претерпевая ряд изменений (от прогностического взгляда к констатирующему), входит в XX век.

Итак, мы разобрали некоторые образы, мотивы, средства и содержательные особенности стихотворений, равно принадлежащих разным эпохам. Поодиночке эти переклички могут показаться незначительными или даже случайными, взаимно никак не обусловленными. Но вместе они делают стихотворение «Поезд» (взятое в качестве примера) формально-содержательным сплавом традиции XIX века с собственно рубцовской поэтической мыслью.

Разумеется, однозначно и о полном влиянии говорить затруднительно: чисто психологически и народным сознанием может быть мотивировано, скажем, сравнение фонаря поезда с глазом или образ уносящего добычу лешего. Однако и эта мотивировка интересна и привносит новое в литературоведческие и культурологические исследования. Даже если ряд из указанных перекличек не представляет собой интертекста в буквальном понимании, это лишь подтверждает глубокую укорененность Рубцова в народной традиции, в предшествующей поэтической системе.

Так или иначе, Н. Рубцов и здесь становится продолжателем ключевых философско-литературных тем, заданных авторами XIX века. На новой основе задается вопрос: насколько планомерно активное вмешательство человека в окружающий мир, о степени его интенсивности, о возможных границах и последствиях такого вмешательства.

Безусловно, XX век привносит новые акценты. Помимо вопросов о месте человека в человечестве, человечества – во вселенной, встает вопрос о месте человека в коллективе, коллектива во вселенной, вводится определенный политический контекст. И транспорт может уже становиться не объектом исследования, а фоном передачи внутреннего состояния героя («Портовая ночь», «Последний пароход»), иллюстрируя универсальность таланта поэта, равно как и изменение временных координат.

Н. Рубцов проявляет избирательность в выборе тем, оригинальность в их раскрытии. Так, стихотворение «Поезд» интересно и русским, и одновременно общечеловеческим колоритом. Оно многопланово, затрагивает личное, коллективное, общечеловеческое. Оно уникально. Но общее тревожное настроение, переплетение мотивов в рамках стиха, схожесть образов, философских воззрений и ряд других параметров роднят его – и лиру Николая Рубцова в целом – с предшествующей литературной традицией и гармонично встраивают в нее.

Литература

1. Тимашова Л. В. Эстетико-нравственное своеобразие и актуальность поэзии Николая Рубцова. М.: Московский Государственный Открытый Педагогический Университет им. М. А. Шолохова, 2004. 211 с.
2. Таиров В. Громкая тишина.
3. Поэтический мир Н. М. Рубцова.
4. Николайчук Я. Лирика Н. Рубцова.
5. Рубцов Н. М. Стихотворения. М.: Профиздат, 2009. 304 с.
6. Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. / Изд. гр. С. Д. Шереметева. Т. I–XII. Спб.: М. М. Стасюлевича, 1878–1896.
7. Бенедиктов В. Г. Стихотворения. Л.О. изд-ва «Советский писатель», 1983. 816 с.
8. Глинка Ф. Н. Письма русского офицера: Проза. Публицистика. Поэзия. Статьи. Письма. М.: Московский рабочий, 1985. 365 с.
9. Полонский Я. П. Сочинения. В 2-х т. Стихотворения, поэмы. М.: Художественная литература, 1986.
10. Островский А. И. Драматургия. М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ», 2000. 736 с.
11. Рылеева А. Н. Наивное видение как мир впервые: автореф. дис. ... д-ра культурологии: 24.00.01 / Рос. ин-т культурологии. М., 2006.
12. Киров А. Ю. Лирический сюжет «Движение сквозь пространство и время» в книге стихов Н. М. Рубцова «Подорожники».
13. Кошелев В. А. «Кому на Руси жить хорошо»: О великой поэме и о вечной проблеме. Великий Новгород: Изд-во НовГУ им. Ярослава Мудрого, 1999. 167 с.

Поступила в редакцию 30.05.2012 г.