Заболоцкий и Италия

Евгений Солонович

(Москва)

ЗАБОЛОЦКИЙ И ИТАЛИЯ

Осенью 1957 года Итальянское общество итало-советской дружбы по договоренности с руководством Союза писателей СССР организовало в Италии встречу итальянских и советских поэтов, для участия в которой из Москвы в Рим отправилась представительная делегация во главе с Сурковым, возглавлявшим в то время Союз писателей. Кроме самого Суркова, в делегацию входили Вера Инбер, Микола Бажан, Михаил Исаковский, Николай Заболоцкий, Леонид Мартынов, Александр Прокофьев, Борис Слуцкий, Сергей Васильевич Смирнов (называю его отчество, дабы было ясно, что речь идет именно о поэте Смирнове, а не о его однофамильце прозаике, авторе «Брестской крепости») и Александр Твардовский. Официально не реабилитированный Заболоцкий был включен в состав делегации по настоянию итальянцев — скорее всего, «с подачи» Анджело Марии Рипеллино (1923-1978), «поэта по призванию и слависта по профессии», как назовет его со временем одна из учениц. О высокой оценке молодым итальянским поэтом творчества Заболоцкого свидетельствовало включение им в свою антологию «Русская поэзия XX века»1 шести стихотворений Заболоцкого: «Ивановы», «Рыбная лавка», «Осень» («Когда минует день и освещение...»), «Меркнут знаки Зодиака», «Вчера, о смерти размышляя...» и «Я трогал листы эвкалипта».

На дискуссию в Риме Заболоцкий опоздал, и причиной этого опоздания вполне могли быть колебания в Выездной комиссии ЦК, пускать или не пускать за границу бывшего зэка, — во всяком случае, мне это предположение казалось единственно верным, пока я не узнал, что, по совету врачей, Заболоцкий отправился в Италию поездом и что ему вызвался составить компанию Слуцкий. Именно воспоминаниям Слуцкого мы обязаны некоторыми подробностями светлого итальянского эпизода в жизни Заболоцкого и именно Слуцкий сохранил для нас в памяти фразу, услышанную в окрестностях Равенны от сравнительно недавно перенесшего инфаркт Заболоцкого: «Здесь мне хорошо дышится».

Римской встречей поэтов двух стран программа пребывания советской делегации не исчерпывалась, и Заболоцкий, кроме Рима, успел побывать во Флоренции, Равенне, Венеции и Триесте, а также в Болонье и Модене.

Венеции, вернувшись в Москву, он посвятил два стихотворения — «Венеция» и «Случай на Большом канале», а посещением Равенны навеяно стихотворение «У гробницы Данте», единственное из трех итальянских стихотворений, включенное поэтом в свод его поэтических произведений. Причиной, по которой «Венеция» и «Случай на Большом канале» были вскоре забракованы автором, могла быть их политическая конъюнктурность, вызванная, скорее всего, желанием Заболоцкого «отработать» доступными ему средствами факт включения в делегацию. Возможно, поэту нелегко далось решение оставить за пределами своего идеального собрания стихи, где были такие чеканные строфы:

Покуда на солнце не жарко
И город доступен ветрам,
Войдем по ступеням Сан-Марко
В его перламутровый храм.

Когда-то, ограбив полмира,
Свозили сюда корабли
Из золота, перла, порфира
Различные дива земли.

Покинув собор Соломона,
Египет и пышный Царьград,
С тех пор за колонной колонна
На цоколях этих стоят.

И точно в большие литавры,
Считая теченье минут,
Над ними железные мавры
В торжественный колокол бьют.

И лев на столбе из гранита
Глядит, распростерши крыла,
И черная книга, раскрыта,
Под лапой его замерла.

Или такие:

Был день как день. Шныряли вапоретто.
Заваленная грудами стекла,
Венеция, опущенная в лето,
По всем своим артериям текла.

Незадолго до своей первой и последней в жизни поездки за границу Заболоцкий познакомился в Москве с Рипеллино, с которым снова увиделся теперь уже в Риме (среди кратких пометок за воскресенье 20 октября вечер у Рипеллино помечен в итальянской записной книжке строчкой «Визит к Рипеллино»). Через некоторое время после возвращения из Италии Заболоцкий перевел три его стихотворения для сборника «Из итальянских поэтов»2, в пожарном порядке составленного и переведенного к ответной встрече советских и итальянских поэтов, которая должна была состояться и состоялась год спустя в Москве (из трех стихотворений одно — «Нет, я не говорил, что одинок я в мире» — в книгу по какой-то причине не вошло). Желание перевести Рипеллино исходило, скорее всего, от самого Заболоцкого и могло быть продиктовано благодарностью молодому итальянскому поэту, представившему его в своей антологии русской поэзии XX века.

Отношение Заболоцкого к переводу известно: он никогда не смотрел на переводческий труд как на отхожий промысел, не принадлежал к числу тех своих собратьев, которые не упускали случая упомянуть, будто только жизненные обстоятельства вынуждали их садиться за переводы. Заболоцкий не претендовал на открытие Америки, предостерегая некоего обобщенного переводчика: «Не пытайся переводить поэта, которого не любишь и не уважаешь. Неискренняя поэзия изобличает себя раньше, чем думают многие». И стихи Рипеллино воссозданы Заболоцким с чувством уважения к их автору и потому с уважительной точностью: сравнивая русскую версию с оригиналом, видишь, что Заболоцкий нашел в подстрочнике этих трех стихотворений «зацепки», близкие ему элементы, ставшие опорными в переводе. Вот некоторые из этих элементов в подстрочном переводе: «смеются желтые листья тыквы, / большие сияющие глаза подсолнухов, / светильники маков на мохнатых стеблях»). Барочность описания у Рипеллино, пышная гротескность его «растительных» метафор близки Заболоцкому (сравним с приведенными выше строками из стихотворения «Domenica» — «Воскресенье» строки Заболоцкого: «деревьев курчавые свечки» из «Лета» в «Столбцах» 1929 г., «одуванчика шарик пуховый» из стихотворения «Я воспитан природой суровой...», «кувшинчики еле открывшихся роз» из «Гурзуфа ночью»). Теоретизировать дальше нет смысла, если сопоставление соответствующих строк перевода с оригиналом говорит само за себя.

Ripellino, «Domenica»
(«Воскресенье»)

...ridono foglie giallastre di zucca,
Grandi occhi lucenti di girasoli,
Lucernette di papaveri su steli pelosi.

Перевод Заболоцкого

...Смеются листья тыквы и большие
Глаза подсолнечников, налитые блеском,
И маки на мохнатых стебельках.

В то время, когда Заболоцкий перевел Рипеллино, тот как поэт в Италии был известен лишь по нескольким стихотворениям, опубликованным в периодике. В распоряжении Заболоцкого было еще несколько подстрочников стихотворений Рипеллино, которые Заболоцкого не заинтересовали (они сохранились в архиве поэта вместе с машинописью оригиналов).

Анджело Мария Рипеллино был человеком широких интересов: влюбленный в театр, он писал и ставил пьесы, он дружил с художниками абстракционистами и писал о них, его идеалом в искусстве был авангард — правда, скорее, русский и чешский, чем итальянский, и, мне кажется, это не только заметно по его стихам, но и выдает в них определенное влияние русских и чешских поэтов, которых он изучал и переводил, — в том числе влияние раннего Заболоцкого с его барочностью, с его гротеском. Критически читая стихи Рипеллино (а что такое перевод, если не критическое прочтение иноязычного текста?), Заболоцкий не мог не почувствовать это. Выше я говорил о конкретных «зацепках», которые нашел для себя Заболоцкий в стихах Рипеллино. И я позволю себе на этот раз полностью привести стихотворение Рипеллино «Февраль» в переводе Заболоцкого, чтобы показать, как плодотворно переводчик использовал одну из таких «зацепок» (обращаю внимание, в частности, на три первые строки русской версии) и как органично звучит в переводе собственная его интонация.

Пришел февраль — огромный, бородатый,
Над каждым листиком, над каждой малой птицей
Он плачет и томится, словно Горький.
Я весь опутан крыльями газет,
Распластанных по комнате. Я вижу
Сквозь строки надоевшего дождя
Оскаленную пропасть океана,
Землетрясенья дальние и снег,
Подобный белым клавишам рояля.
Я вижу пушки, вижу их огонь,
Я замечаю строй марионеток,
Передвигающих орудья, чтобы дым
Клубами опускался на дорогу.
И нет мне радости от тех газетных крыл:
Убит дождем словесной схватки пыл.
Под завыванье желтых хроникеров
Жизнь скорчилась в гримасе, и томится,
Засосанная липкою трясиной,
О лучшем мире пленная мечта.

Рипеллино, как и другой итальянский переводчик Заболоцкого Витторио Страда, выпустивший в римском издательстве «Эдитори Риунити» книгу избранных стихотворений русского поэта3, больше ценил раннего Заболоцкого, но при этом не перечеркивал, в отличие от большинства зарубежных (да и российских) поклонников «Столбцов» и «Торжества земледелия», творчество позднего Заболоцкого. Чтобы это утверждение не выглядело голословным, считаю необходимым подкрепить его цитатой из предисловия к сборнику «Новые советские поэты», составленному и переведенному выдающимся итальянским славистом4 :

«После долгого периода молчания (значительную часть этого времени он провел в лагерях) Заболоцкий вновь заявил о себе в 1948 и в 1957 годах двумя сборниками («Стихотворения»), имевшими широкий успех. Большинство его читателей не знало, что он пришел в литературу двадцать лет назад.

В послевоенных стихах Заболоцкий отражает гармоничную полноту, живительный свет, неисчерпаемое разнообразие, музыку природы, которая отождествляется для него с поэзией, основой и сутью мироздания. Любой повод (воздушное путешествие над Кавказом, рождение зари, дождь, полет журавлиной стаи, пение скворца) преобразуется им в восторженный ликующий гимн, в метафизическую хвалу вселенной. Поэзия становится на его страницах симфонической организацией мира, попыткой оркестровать антиномии и диссонансы.

Отходя теперь уже от прерывисто-хаотичных моделей Хлебникова (притом, что во многих его строфах еще обнаруживаются реминисценции хлебниковского искусства), Заболоцкий делает из каждого стихотворения драгоценную, отполированную до блеска шкатулку, выверенное вербальное построение, образец симметрии и равновесия. Он вытачивает слова поразительной строгости резцом, шлифует, как алмаз, благозвучие периодов, сгущает светлые раздумья в метафоры, имеющие осязаемую конкретность, твердость минерала. Не случайно он сводил свою стилистическую стратегию к формуле MOM: мысль, образ, музыка.

Нередко, однако, сдержанная строгость, являющаяся рамой и субстратом этой поэзии, превращаясь едва ли не в жреческую многозначительность, омрачает и охлаждает вдохновение. Даже в случаях, когда он касается бурлескных тем, Заболоцкий торжественен, как оракул.

Есть что-то напыщенное, слишком закрытое, холодное в письме позднего Заболоцкого. Но зато какая пронзительная палитра, какое богатство красок! И сколько веры в жизненные ценности, в человеческие дела: трогательной веры, если сравнить ее с разъедающими нас мрачностью и сомнениями!»5

Благодарную дань Италии Заболоцкий отдал не только посвященными ей тремя стихотворениями и переводами стихов Анджело Марии Рипеллино. Ему принадлежит также несколько переводов из Умберто Сабы, одного из крупнейших итальянских поэтов XX века. В Триесте Председатель местного отделения Общества «Италия — СССР» преподнес советским гостям «Канцоньере» Сабы. На книге, подаренной Заболоцкому, кроме дарственной надписи крупными буквами по-итальянски, есть пометка маленькими буквами:
Н. Заболоцкий
17.Х. 57
Триест

Сабу Заболоцкого я упомянул в недавнем интервью «Вопросам литературы»6 и предполагаю со временем подробнее остановиться на анализе переводов этого прекрасного поэта, сделанных Заболоцким.

Тема «Заболоцкий и Италия» не исчерпывается данным кратким сообщением. Об итальянских стихах Заболоцкого мне доводилось говорить раньше — на научных конференциях в Италии и в нашем институте. В рамках учебных под моим наблюдением отдельные стихи Заболоцкого с переменным успехом переводили итальянские студенты и аспиранты, проходившие стажировку в Литературном институте, и хочется надеяться, что часть этих переводов ляжет со временем в основу новых публикаций произведений Заболоцкого на итальянском языке.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Poesia russa del Novecento, Parma, 1954.

2 Из итальянских поэтов. M., 1958.

3 Nikolaj Zabolotskij, Colonne di piombo, Roma, 1962.

4 Nuovi poeti sovietici, Torino, 1961.

5 Ср.: «Отдельные стихотворения позднего Заболоцкого грешат книжностью, морализмом, сентиментальностью» (из предисловия В. Страды к книге, упомянутой в прим. 3).

6 «Вопросы литературы». Январь — февраль, 2003. С. 276-277.