Новогодний мандарин

Рассказ из сборника «Острова детства»

— Сашка, ты меня не слушаешь!

Сашка сидит, повернувшись к стене лицом, и молчит.

— Я сегодня гуляла в парке с дедушкой.

— И что? — вяло спрашивает он.

— Ну, это тот парк, что рядом с рынком. Там ещё качели есть!

— Ты качалась?

— Ага!

— И не страшно было упасть?

— Нет! — бодро отвечаю я, а потом вспоминаю, как вцепилась руками в веревки, на которых висят качели, и, зажмурив глаза, ждала, пока дедушка их остановит. — Вообще-то, немного страшно было, — сознаюсь я.

— А потом что? — заинтересовавшись спрашивает Сашка

— А потом пошёл снег, и мы с дедушкой отправились домой.

— И всё? — разочарованно вздыхает.

— Саш, в снежки я не играла, у меня же горло может заболеть.

— А какая связь-то?

— Какая-какая, будешь бегать, вспотеешь, потом ветром продует, и опять горло красным будет. Так мама говорит

— Бегать...— повторяет Сашка

Сашка — мой сосед по коммунальной квартире. У нас она большая, трёхкомнатная. Самая большая комната у Сашки с мамой Ниной. Мне она кажется огромной, даже бегать можно, что мы и делаем, когда играем в прятки. Сашка водит, а я прячусь.

В маленькой комнате напротив живут дядя Вася со своей женой, он много и надрывно кашляет, так, что все соседи слышат: у него силикоз. Страшное и непонятное слово. Мама сказала, это когда в легких много грязи и трудно дышать. Дядя Вася работал на шахте, и эта грязь у него в легких застряла.

Наша комната тоже большая, и папа разделил её шкафом на две половины: за шкафом живу я, в своем маленьком детском уголке, с кроватью и столиком-партой.

Сашка ездит на коляске. У него что-то с ногами. Они у него худенькие-худенькие. Да и сам он худощав. А вдоль груди у Сашки огромный шов. Иногда он дает его потрогать, и я, замерев от важности момента, боязливо трогаю его указательным пальцем.

— Видишь?— гордо говорит он.

— Ага, — полуоткрыв рот выдыхаю я. — А откуда он у тебя? — не могу справиться со своим любопытством.

— Меня зашивали, — на этом заканчивает свои объяснения мой друг.

Иногда по ночам Сашка плачет, потом его плач переходит в стон, а затем резко обрывается. Мне становится страшно, и я из своего угла иду к родителям. Мама не спит тоже. Она обнимает меня и с горечью произносит:

— Бедный ребёнок...

— А почему он так плачет? — задаю я этот вопрос маме — у самого Сашки, такого сильного и уверенного днём, мне почему-то стыдно спросить об этом.

Мама печально смотрит в мои глаза:

— Бывает, что дети рождаются особенными, и им гораздо тяжелее жить, чем совершенно здоровым. Нет, они такие же: им хочется играть, веселиться, шалить и хулиганить. Но им это сложно делать.

— Да, — соглашаюсь я. — Сашке и на улицу-то не выйти! С нашего третьего этажа попробуй спустись на коляске! Мам, а он выздоровеет? Может, ему кушать нужно, как и мне, побольше?

Мама вздыхает — она меня никогда не обманывает, и я вижу, что ей тяжело говорить на эту тему.

— Не знаю, — наконец произносит она, — но медицина не стоит на месте, и со временем всё может измениться.

— Вот как и мне, гланды если вырежут, я болеть перестану. Да? — требую конкретики я.

— Ну, почти так. Только гланды тебе вырезать не будем.

— Понятно, значит я тоже всё время буду болеть, а мороженое мне можно будет есть только тёплым, — обречённо вздыхаю я. Я уже слышала, что после того, как гланды вырежут, сразу можно целую порцию мороженого съесть, холодного, покрытого шоколадной глазурью, и проглатывать его целыми кусками! А не так, как сейчас я ем: из сливочно-молочной лужицы растаявшего мороженого извлекаю такой же подтаявший шоколад. Мечта рухнула, и я вяло ползу в свой уголок за шкафом, чтобы, пережив и это горе, забыться сказочным сном.

Cегодня у нас с Сашкой двойной праздник: суббота! Это значит, что он идёт гулять во двор, а мне предстоит вечернее купание, точнее, сегодня наша очередь мыться, нашей комнаты.

После обеда тётя Нина берёт одетого по-зимнему Сашку на руки, крепко прижимает к себе, а его большие счастливые глаза смотрят на меня через плечо матери:

— Ты идёшь на улицу?— спрашивает он меня. — В снежки поиграем!

Я иду за ними со своим отцом. Отец несет инвалидную коляску. Он мог бы и Сашку вынести, но тот не даётся — разрешает нести себя только маме.

Во дворе уже гуляют ребята, но мы с Сашкой не спешим к ним присоединиться. Димка — наш дворовый заводила, забрасывает Сашку снежками, он не успевает уворачиваться от его бросков, сидя на коляске, и оказывается засыпанным снегом. Я варежкой вытираю его мокрое лицо и вытаскиваю снег из-под шарфа.

— Перестань! — кричу я Димке, и тут же получаю снежком по голове.

Димка смеётся и убегает.

Мне больно и немного обидно. Я строю план, как в следующий раз забросаю Димку снегом, отомщу обязательно! И таких планов у меня много. Но Димке всегда удаётся избежать моей мести.

— Давай пойдём за ворота, — предлагаю я Сашке. — Там спокойней!

И я увожу коляску за угол дома, ближе к саду. Дети не любят это место: на сад выходят окна сварливой бабы Любы, а она не любит детских криков, шума и тут же может закатить скандал. Между собой мы называем ее Бабой-ягой. Но мы с Сашкой гуляем тихо, и баба Люба нам не страшна!

Снег мягко кружится и падает на землю. Уже вечереет, в декабре мгла сгущается быстро, и уже в четыре часа дня наш двор оказывается полностью погружённым в ночь. Загораются фонари, и в свете фонарей снежинки кажутся блестящими мошками, суетливо летящими на свет. Сашка открывает рот и высовывает язык. Снежинки, медленно танцуя, пропадают, тают у него на языке. Я тоже хочу попробовать эту блестящую красоту на вкус, но не решаюсь: моё красное воспалённое горло, как домоклов меч, весит над моей головой, не оставляя места для детской бесшабашности.

— Вкусно? — выдавливаю я из себя.

— Очень! — дразнит меня Сашка.

— А холодно? — с затаённой надеждой на индульгенцию от себя самой спрашиваю я.

— Да ты что? Какой холодно? Даже горячо, попробуй, как язык колит! — искушает он.

И я широко раскрываю рот и ловлю эти падающие, сверкающие пылинки звёзд своим обнаглевшим от неожиданного счастья языком.

— Эй, хватит! — кричит мой друг. — А то на самом деле заболеешь! Давай лучше снежную бабу слепим!

— Давай! — весело соглашаюсь я.

И начинаю катать снежные шары. Сашка меня страшно критикует: то шарик кривой и неровный — «разве бывают такие бабы!?»; то слишком маленький шар, и бабка моя «совсем не бабка, а так, малохольная старушка». Варежки у меня промокли и местами обледенели. Я смотрю на творенье рук своих и остаюсь вполне довольной результатом: два шара почти одинакового размера ловко стоят друг на друге, а сверху — шар поменьше, голова с чернозёмными глазами и кривенькой ухмылкой-палочкой.

— А нос где? — не унимается Сашка

— Дома остался, — смеюсь я, а краем глаза вижу, как Сашка, поковырявшись в кармане, извлекает морковку.

— Возьми и закончи свое творение! — милостливо разрешает он.

Снежная баба с ярко-оранжевым носом выглядит вполне симпатично.

— Эх, жаль, мандаринов в этом году нет, — неожиданно вздыхает Сашка.

— Ты их очень любишь?

— Есть мне их нельзя — у меня аллергия. А вот из их шкурки можно фигурки на ёлку вырезать! Да какие завиточки и крючочки получаются!

— А если я достану мандарины, ты меня научишь вырезать фигурки? — спрашиваю я.

— Да где ж их достать? Вон мамке и заказ уже на работе выдали: конфеты, шпроты, а мандаринов нет.

— А нам завтра бабушка принесёт гостинцев. Она в магазине работает. Если будут мандарины, я тебе принесу! И украсим ёлку вместе.

— Не, у нас и ёлки не будет, — вздыхает он.

— У нас тоже! Но дедушка в лесу веток еловых обещал набрать.

Тут мы замолкаем: из-под арки появились мать Сашки и мой отец:

— Ну, вы и заигрались! Быстро домой, пока окончательно льдом не покрылись! А некоторым уже и мыться пора.

Последнее замечание адресовано мне.

Квартира встречает нас духотой — из кухни валят клубы пара. Да-да, моюсь я на кухне! Ванной у нас нет, а в баню я ходить не люблю. В бане у меня всегда присутствует ощущение брезгливости от близости чужих, неприкрытых тел с отвисшими животами и грудями. Глядя на них, я с ужасом думаю, что когда-нибудь ЭТО у меня тоже вырастет! И что с этим делать?!? Как жить? Как бегать и играть с мальчишками???

Поэтому моя мама субботними вечерами, предварительно договорившись с соседями, достает эмалированный таз. Ставит чайники-кастрюли на газовую плиту, сдвигает кухонные столы к стенам кухни, оставив в центре помещения наш стол, водворяет на него таз, а в таз помещает меня. И льются на меня сверху потоки щедрые то горячей, а то холодной воды, и ору я, когда злое мыло проникает в мой тщательно захлопнутый глаз, ну как только оно туда умудрялось попадать? До сих пор не понимаю! Только вот, как бы я не жмурилась, результат встречи глаза с мылом был предопределен. Наконец, чистое до хруста моё тело мама тщательно заворачивает в банное полотенце и я , вырвавшись из его мягкого объятия, несусь в нашу комнату, чтобы, посмотрев «Спокойной ночи, малыши», нырнуть в свой уголок и ждать наступления предпраздничного завтра.

Меня будит заливистая трель звонка. Раз, два — считаю я. Два! Значит, к нам пришли! Глаза мои пока закрыты и продолжают досматривать ночной сон. Слышу, как мама бежит в коридор и через некоторое время возвращается.

— Вставай! Нам гостинцы!

Мама открывает большой пакет и достаёт оттуда свёртки. Один свёрток подмокший. Это икра чёрная и очень полезная. Второй свёрток, поменьше — икра красная, тоже полезная. Батон колбасы высится над этим полезно-дефицитным изобилием. А на самом дне — яркие весёлые мандаринки, наполнившие своим светом нашу комнату, на некоторых из них шкурка слегка помята невежливым колбасным батоном и источает особый, легкий, пробуждающий к жизни аромат! Этот аромат и мои мысли разбудил! Сашка! Будут тебе мандарины!

— Ты куда это собираешься?

— Мам, я ненадолго, только к соседу забегу!

— Стоп. Пока не съешь бутерброд с икрой, никуда не пойдёшь!

Икру я люблю не очень. Собственно, как мама говорит, с едой у меня сложные отношения. И почему бы икра должна стать исключением?

— Она полезна, — железным, не терпящим возражений тоном произносит мама, — для роста костей и суставов!

Последнее фраза особенно четко отражается в моём пробуждённом мандаринами мозге, и я вдруг понимаю, насколько этот продукт может быть ценен для здоровья моего друга.

Тороплюсь, проглатываю впопыхах бутерброд и, воспользовавшись тем, что мама ушла на кухню, хватаю кусок бумаги, щедро шлёпаю в него икру — чёрно-красную смесь. Заворачиваю трофей. А по карманам распихиваю мандарины.

— Сашка! — истошно ору я и стучусь в комнату соседей.

— Ты чего так кричишь? — спрашивает удивлённая тетя Нина. — Сашка ещё спит. Ну проходи, если тебе так надо. По-моему, ты всех на ноги подняла своим криком.

Говорит, а сама улыбается, видит, что у меня кулёк в руках и карманы оттопырены.

— Сашка, ешь! — тычу я ему полусонному в нос кулёк с икрой. — Это костям помогает!

— Что? — никак не может проснуться он.

— Да ешь же быстрей! Бегать потом будешь! — от счастливого нетерпения я готова весь кулек засунуть Сашке прямо в лицо.

Он подхватывает пальцами икринки, кладет их в рот и тщательно разжёвывает, как таблетку.

— Ну что? — тороплю я его. — Теперь можешь сам встать?

Сашка чуть подтягивается на руках и пробует поставить ноги на пол. У него не получается, и он падает на кровать.

От досады на мои глаза наворачиваются слёзы.

— Да ты чего, перестань! Сразу не бывает, надо же долго есть! — уверяет он меня.

— Ты только ешь, а я ещё потом принесу икры!

Тут я вспоминаю про мандарины.

— На, гляди, — вываливаю я содержимое карманов на его кровать. Маленькие солнышки, почувствовав свободу, катятся по покрывалу, падают с кровати на пол, брызжат мандариновым соком, окутывая нас волшебным туманом.

— Здорово! — заворожённо смотрит на них Сашка. — А ты уже своё желание Деду Морозу загадала?

— Нет, — пугаюсь я. — Что, уже опоздала?

— Давай вместе загадаем!

— Давай! — весело соглашаюсь я и зажмуриваюсь, думая, что именно так Деду Морозу моё желание покажется самым настоящим!

Сашка тоже жмурится.

— Ты чего загадала? — спрашивает он.

— Секрет!

— Подумаешь! И я тебе не расскажу, — дуется он.

— Я щенка голубого хочу, — обманываю я его.

— А я, что бы икры было побольше!

И мы вместе смеёмся.