Симадзаки Тосон. Нарушенный завет. Послесловие

Симадзаки-Тосон ^[44] (1872–1943) занимает в японской литературе выдающееся место. Он пользовался славой крупнейшего писателя еще при жизни — с момента выхода в 1906 году романа «Нарушенный завет». Проверка временем укрепила эту оценку: сейчас Тосон — общепризнанный в Японии классик японской литературы нового времени.

Тосон начал свою литературную деятельность в последние годы XIX века. Это было время, когда новая литература только начала формироваться. После незавершенной буржуазной революции Мэйдзи 1867 года в экономике, в политической и социальной жизни страны быстро утвердились и стали развиваться начала капитализма. Начинается перестройка производства, общественной жизни и быта па европейский лад, но в области культуры эта перестройка совершалась медленней. Только в последние два десятилетия XIX века на арену выступила молодая интеллигенция, явившаяся носительницей новых веяний. Прогрессивная молодежь была полна пафоса борьбы с феодальными устоями старой Японии, далеко не полностью сокрушенными революцией 1867 года. Молодая японская интеллигенция стремилась всесторонне приобщиться к европейской культуре, которая в ее представлении должна была помочь строительству новой жизни. Тосон выступает в эти годы как лирический поэт, создатель новой формы свободного стиха. В его поэзии отразился романтический подъем молодой прогрессивной интеллигенции. Однако подъем этот длился недолго, романтические иллюзии рассеивались, сменяясь разочарованием в действительности, представлявшей картину развивавшегося капитализма. Па рубеже XX века, после японо-китайской войны, знаменовавшей переход к империализму, и в условиях подготовки воины с Россией, уродливые экономические сторону капитализма и вызванные им острые социальные противоречия обнаружились особенно ясно. В интеллигенции наметилось расслоение одна ее часть, связав себя с капиталом, пошла к нему в услужение, другая, лучшая, вступила на путь борьбы. Именно в годы непосредственно предшествовавшие войне с Россией, зародилось первое значительное общественное демократическое движение — «хэнмин-ундо» — «движение простых людей», достигшее наибольшей силы во время самой войны, в значительной мере под влиянием событий 1905 года в России. Тогда же в Японию впервые проникли идеи социализма, появился перевод «Коммунистического манифеста». Развивается рабочее движение, быстро установившее связь с передовыми в то время рабочими организациями западного мира. Началась деятельность Катаяма Сэн^[45].

Еще с конца XIX века в японской литературе одно за другим стали появляться произведения, в которых делается попытка реалистически показать действительность, но на большинстве их лежала печать подражательности западным образцам, они страдали приспособленчеством к очередному литературному течению, им не хватало идейной глубины и художественности.

Огромное значение для развития японской реалистической литературы имело то влияние, которое в те годы стала оказывать русская литература. Проникновение русской литературы в Японию неразрывно связано с именем Фтабатэя: он явился первым переводчиком Тургенева, проза которого была встречена передовыми японскими писателями восторженно; он в своих статьях пропагандировал идеи Белинского, противопоставляя их западным, в частности английским, литературным концепциям. Фтабатэй был инициатором движения за создание нового литературного языка, движения глубоко демократического по существу, так как оно, кладя конец господству в литературе особого письменного языка, сохраняющего окаменевшие, искусственно культивируемые языковые формы прежних эпох, делало художественную литературу доступной широким кругам народа. «Гэмбунитти» — «единство речи и письма», — так называл это движение за введение в литературу живых форм устной речи. Забегая вперед, отметим, что в области художественной литературы это движение, в значительной мере благодаря Тосону, еще в первом десятилетии XX века одержало победу. Однако в области официальной (законы, официальная переписка и т. п.) старый язык продолжал держаться вплоть до разгрома империалистической Японии в 1945 году.

В начале 1900-х годов Тосон стал работать учителем средней школы на своей родине в Японии, в горах Синано, в маленьком городке Коморо. Именно в эти годы в столице развертывалось демократическое движение «хэймин-ундо». Живя в глубокой провинции. Тосон по непосредственным впечатлениям от окружающей жизни и под идейным влиянием этого движения написал роман «Хакай» — «Нарушенный завет» (дословно «Нарушение завета»), который воплотил в себе все то, что было ранее провозглашено передовыми критиками и теоретиками литературы. Роман вышел в 1906 году и был признан немедленно, неоспоримо. Вот что писал известный критик и театральным деятель того времени Симамура Хогэну: «Несомненно. «Нарушенный завет» представляет собой в нашей литературе явление нового порядка. Наша литература впервые дошла до поворотного момента. Тот дух, который разлит в кардинальных произведениях европейской натуралистической школы^[46], впервые благодаря этому роману нашел себе у нас соответственное воплощение. Нельзя не выразить своего преклонения перед произведением, которое открывает собой новую эру нашей литературы, или, скорей, высоко поднимает знамя нового течения, синтезируя усилия множества предшественников, которые стремились эту эру открыть.

И действительно, не столько новатором, сколько блестящим завершителем наметившихся в японской литературе прогрессивных тенденций выступил Тосон в «Нарушенном завете». Не был Тосон новатором и в языке: грамматические основы современного японского литературного языка были заложены еще до Тосона в произведениях Фтабатэя и Ямада Бимйо. Однако у Фтабатэя этот язык был ограничен пределами диалогической речи, Тосон же написал живым разговорным языком весь роман, показав возможность обойтись без старого литературного языка. Пользуясь новым языком и в авторской речи, Тосон ярко выявил его художественную выразительность. Таким образом, Тосон оказался одним из тех, кто обеспечил безусловную и повсеместную победу нового литературного языка, и эта победа была тесно связана с рождением реалистической литературы. Особенное значение имеет то обстоятельство, что «Нарушенный завет» — образчик критического реализма: полнее и ярче, чем любое другое произведение новой японской литературы, этот роман показал неприятие японской передовой интеллигенцией конца XIX и начала XX века современной ей буржуазной действительности.

К «Нарушенному завету» примыкают вышедшие вслед за ним романы «Весна» («Хару», 1907) и «Семья» («Иэ», 1909–1910); первый посвящен теме крушения иллюзий молодого поколения, второй дает картину распада семьи в условиях капитализма. Однако в последующие два десятилетия Тосон отошел от общественной проблематики. Поддаваясь общим тенденциям японской буржуазной литературы тех лет, Тосон написал несколько психологических автобиографических романов. Наряду с этим он создал образцовые в японской литературе произведения для детей в виде рассказов о родном крае, его природе и быте. Последнее крупное произведение Тосона относится к 1928 году — это исторический роман «Перед рассветом» («Иоакэмаэ»), рисующий эпоху революции Мэйдзи.

* * *

«Нарушенный завет» — роман об эта. Кто такие эта?

Япония, которая в разных областях жизни являет примеры удивительно стойких пережитков минувших веков, сохранила и касту эта — социальное явление, корни которого восходят к дофеодальной эпохе, ранее VIII века. Пути образования этой касты не вполне ясны, но несомненно, что среди предшественников эта были некоторые категории рабов, в том числе из иноплеменников. Однако, как будет показано ниже, это далеко не единственны)! источник её формирования, поэтому считать современных эта представителями другой расы, о чем в своем романе пишет Тосон, нет достаточных оснований. Начиная уже с этого раннего времени и на протяжении последующих веков происходило обособление ремесленников тех специальностей, которые и доныне остались целиком в руках эта. Таковы прежде всего — убой скота и выделка кож; затем плетение соломенных сандалий, починка деревянной обуви (гэта); уборщики нечистот, комедианты, проститутки также входили в ряды людей, впоследствии составивших эту касту. По-видимому, многие из этих «грязных» профессий считались нечистыми и, по ритуальным соображениям, усиливали презрение к категории населения, которая и без того, в силу иноплеменного происхождения или рабского положения, стояла на низшей степени социальной лестницы. В эпоху позднего феодализма (начиная с XVII века) возник и новый источник пополнения этой касты, который отнюдь не мог поднять ее престиж, — разжалование из других сословий как наказание за преступления. Уже ранее этой эпохи фактически произошло и территориальное обособление эта особых поселениях и бытовое с установившимися нормами общежития. Феодализму осталось только закрепить ее существование юридически в качестве касты бесправной и отверженной в полном смысле этого слова. Некоторые её категории («эта» в узком смысле именовались те, которые занимались выделкой кож) получили официальное наименование «хинин», что буквально значит: «не человек».

Переворот Мэйдзи коснулся и касты эта: декретом 1871 года эта каста была юридически ликвидирована, и ее члены были причислены к третьему сословию «хэймин», получив и право именоваться так, однако с приставкой «новый» — «синхэймин». Им были присвоены и все гражданские права — ношения фамилии, повсеместного проживания, отбывания воинской повинности и пр. и пр. Самое слово «эта» было изъято из употребления. В современных японских толковых словарях этого слова нет.

Но получила ли проблема эта своё разрешение но существу?

Отнюдь нет.

В XX веке, как и в XVII, каста эта жива так же, как не умерло фактически само это слово. Если эта огородник (огородничество распространено среди эта), он должен продавать свой товар дешевле, чем другие, но и это не всегда спасает его от полного бойкота. Если он путешествует, его не пускают ни в одну гостиницу. Если он в армии, никто из товарищей-солдат не желает с ним общаться. Если он женится, скрыв свое происхождение, его жена может потребовать развода, а если с ним вступят в брак сознательно, то не только с его женой, но и с ее родственниками никто не захочет иметь дела. На юге и на севере Японии, в столице и в деревне и даже дальше, в эмиграции, на тихоокеанских островах и в Северной Америке — всюду, где только есть японцы, эта напомнят, что он — «нечистый».

Как существовать в таких условиях? Говоря словами героя «Нарушенного завета» Усимацу, «для эта весь секрет возможности выйти в люди и существовать, единственная надежда, единственный способ — это скрывать свое происхождение». Но этот исход возможен лишь для одиночек, да и для них он нередко оканчивается крахом. И собственно весь роман говорит о том, что скрывать свое происхождение — недостойно. Эта, не пожелавшие или не могущие этого сделать, всюду преследуемые, отовсюду гонимые, — бегут. Но куда? В единственное место, где они могут жить спокойно, потому что они среди своих, — в «особые поселения».

Эти «особые поселения» — «токусю бураку» — существуют в XIX веке, как и в XVII. В настоящее время число их превышает пять тысяч. Самих же эта насчитывается около трех миллионов человек.

И в наши дни, как и в средние века, эта обособлены профессионально. За исключением некоторой части (на юго-западе), занимающейся земледелием, подавляющее большинство ограничивается профессиями, которые сохранились за эта со времен средневековья. Но и это становится все трудней. Мелкие кустарные промыслы капитализируются все больше и больше. Кожевенное дело переходит на фабрики, плетенье — в промышленные артели, на крупные бойни берут любых наемных рабочих. Прежние занятия эта переходят в другие руки, к новым эта не допускают. Таким образом, экономически эта обречены на нищету.

Положение эта, материально бедствующих, культурно отсталых, в повседневной жизни притесняемых, ко второму десятилетию текущего века стало настолько тяжелым, что даже «сверху» нельзя было оставить его без внимания. Тем более, что эта не раз напоминали о себе волнениями. Возникло даже «додзйо-уидо» — «движение сочувствия», старания которого фактически сводились к частичным реформам «особых поселении». Это худосочное движение распалось, не добившись сколько-нибудь ощутимых успехов, но в 1921 году на смену ему возникло движение самих эта — «суйхэй-уидо» — «уравнительное движение». Только с развитием общего японского рабочего движения эта осознали, что в силу существующих жестких профессиональных рамок они являются не только сословной, но и экономя» чески обособленной группой. Возможность обогащения, которую дает капитализм для отдельных эта, на что охотно указывают буржуазные экономисты, ни в коей мере не разрешает проблемы существования всей касты в целом. Движение суйхэй, ближайшими целями которого было осуществление фактического равноправия, а также экономическая помощь эта (кооперирование, создание производственных артелей и т. п.), показало, что полного равноправия и повышения экономического благосостояния эта можно добиться, только борясь в одних рядах с японским пролетариатом. Практически эта и раньше активно участвовали в отдельных вспышках народного недовольства. Даже учитывая, что правительство с умыслом обрушивало па них большую тяжесть репрессий, нельзя отрицать серьезного участия эта хотя бы в известных «рисовых волнениях» 1918 годе» «Суйхэй-ундо» пробудило и организовало революционные устремления в среде этой касты. И хотя эти устремления не были лишены мелкобуржуазного характера, поскольку каста эта состоит главным образом из ремесленников-кустарей, мелких собственников и т. п., всё же большая часть организаций суйхэй в 20-х годах связала себя, с рабочим движением, притом именно с его левым крылом. Однако в годы реакции, то есть в 30-х годах, это движение заглохло.

И вот через тридцать лет после зарождения «суйхэй-ундо» в нынешней послевоенной Японии эта по-прежнему живут на положении отверженных. Поэт Такаити Минору в 1952 году писал:

Я родился на свет от таких людей,
Которых несчастней в мире не сыщешь.
С древности мы — парии в стране моей,
Отвержением преступников, беднее нищих.

Да что там древность! Еще и теперь
Каждый пария в нашем селенье
Жмется в углу, как затравленный зверь,
Словно просит у всех прощенья.

Всю свою жизнь отец мои и мать
Мыкают беспросветное горе.
Их и людьми не хотят считать,
Перед ними каждая дверь на запоре.

«Вы — не люди!» — камнем бросают в нас.
И даже на сходке многоголосой
На корточках в углу, не подымая глаз,
Мы боимся словечко сказать без спроса.

С детских лет нас презренье товарищей жжёт:
«Эта», «нечистый», «четвероногий»…
Не для нас сверстников хоровод,
Нас никуда не ведут дороги!

В душу вгрызаются злые слова,
И хочется убежать без оглядки,
Скрыться, чтоб не настигла молва,
Жить по-людски, спокойно…^[47]

В 1906 году, когда вышел «Нарушенный завет», не только движении «суйхэй-ундо» не было в помине, но и рабочее движение развёртывалось еще очень слабо. Нет ничего удивительного, что Тосон подошел к этой проблеме в духе тех либерально-демократических идей, которые одушевляли движение «хеймин-ундо». Проблема эта в романс разрешается в рамках индивидуальной судьбы, в психологическом плане. Она трактуется в духе гуманизма, как задача восстановления попранного достоинства личности, как утверждение ценности человеческой личности независимо от сословных и социальных ограничений.

Однако общественная проблематика «Нарушенного завета» не ограничивается этой, так сказать на виду лежащей, проблемой эта. В романе имеется еще одна, не менее важная, сторона. Выше упоминалось, что «Нарушенный завет» отразил разочарование прогрессивной интеллигенции в буржуазной действительности. Этот роман наглядно рисует, как быстро японская буржуазия, придя к власти растеряла те прогрессивные устремления, которые ей были свойственны в период самой революции Мэндзи. В этом отношении наиболее показателен образ кандидата в члены парламента Такаянаги.

Образ Такаянаги дан Тосоном не изолированно. Внимательный читатель заметит, что все персонажи, которые имеют хоть какое-нибудь касательство к правящему аппарату — члены городского управления, директор школы, школьный инспектор и даже племянник инспектора, — неизменно обрисованы автором с отрицательной стороны. Так показано и духовенство в лице как будто лучшего представители своей среды — настоятеля храма Рэнгэдзи. Тосон почти пародийно излагает его проповедь, а позже раскрывает и подлинный моральный облик этого духовного пастыря — сластолюбца, готового совратить даже свою приемную дочь. Устами его жены автор добавляет, что порок среди духовенства — не редкость. И наоборот, с неизменной симпатией рисует Тосон образы простых трудовых людей — учителя Гинноскэ, адвоката Итимура, крестьянина Огосаку, из милости воспитанной в семье настоятеля храма юной о-Сио, се отца, дряхлого учителя Кэйносина, представителя уходящего со сцены сословия — самурайства, и даже забитого монастырского звонаря Сйота. В центре романа поставлены фигуры двух эта — два контрастных образа: Усимацу, подчиняющегося общественной несправедливости, пытающегося избежать последствий своего происхождения путем обмана, и Рэнтаро, смело вступающего в борьбу с этой несправедливостью и трагически гибнущего в борьбе, но своей гибелью пробуждающего человеческое достоинство в Усимацу. Образ Рэнтаро является наиболее ярким воплощением прогрессивных идей, воодушевляющих автора «Нарушенного завета».

Нельзя, однако, не заметить, что некоторые узловые сюжетные моменты романа ослабляют яркость художественного воплощение лежащей в его основе идеи. Объективное значение признания Усимацу было б куда больше, если б Усимацу сделал сто в обстановке полного благополучия; даже моральная ценность его несколько умаляется подозрениями Усимацу, что его происхождение больше не тайна для других. Ослабляет остроту проблемы и внешне благополучная развязка. Тот как будто благоприятный поворот судьбы Усимацу, которым автор завершает роман, на самом деле индивидуально — призрачный выход, а социально — не выход вообще. Эмиграция не есть разрешение никакой социальной проблемы. На случайности основано устройство судьбы о-Сио. Но большее значение, чем эти сюжетные моменты, имеет нарисованная на последних страницах романа картина того, как никто из чистых сердцем трудовых людей не изменил своего доброго отношения к Усимацу, узнав, что он эта, как не изменили своего отношения к нему дети. Можно сказать, что отношение к Усимацу — самый яркий признак, по которому образы романа определяются как положительные или отрицательные. И в этом также отчетливо проявились прогрессивные устремления его автора.

Несколько слов о художественной манере Тосона. В отличие от тех реалистов, манеру которых часто характеризуют выражением «сочная кисть», Тосон пишет как бы тонкой прозрачной акварелью. Часто он только намечает очертания, часто дает только отдельные детали, предоставляя воображению читателя дорисовывать целую картину. Такая манера свойственна многим видам японского искусства, в частности поэзии, где она проявляется более ярко, чем в романе Тосона.

В целом роман «Нарушенный завет» дает советскому читателю представление об одной из острых социальных проблем японской жизни и о творчестве одного из крупнейших японских писателей нового времени.

Н.И. Фельдман.

Обьяснение встречающихся в тексте японских слов

Амигаса — плетеная шляпа в форме большого плоского конуса; головной убор крестьянина, обычно употребляющийся при работе в жаркие дин, защищающий от солнца, как зонтик.

Банга — наименование особой группы профессиональных нищих в эпоху феодализма.

Гинкго — общепринятое в Европе наименование дереза Ginkgobilaoba, L.

Гэта — национальная обувь в виде деревянной подошвы на двух поперечных подставочках, с ремешком, в который продевают пальцы.

Дзидзо — буддийское божество, покровитель путешественников; его изображение часто ставят на дорогах.

Дзиюканъан — «Храм мирного созерцания».

Исэ — провинция, местонахождение главных синтоистских храмов.

Какэмоно — картина акварелью или тушью на бумаге или на шелку в форме продолговатой, висящей вертикально полосы, концы которой прикреплены к деревянному или костяному брусочку, на один из которых, а именно на нижний, картина наматывается, когда ее снимают.

Кан — 3,75 кг; в одном кане 1000 моммэ.

Конняку — травянистое растение из семейства арроутных, из которого приготовляется желеообразная масса, широко употребляющаяся в пищу.

Кун — приставка после имени, в быту довольно фамильярная; более официальная — сан.

Марумагэ — прическа замужней женщины, преимущественно новобрачной.

Мисо — тестообразная масса из перебродивших соевых бобов, чрезвычайно распространенный продукт, употребляющийся для приготовления супов и для консервирования овощей; на кем также жарят.

Момотаро — персонаж любимой детской сказки.

Мэнко — игра, похожая на игру «орёл и решка».

Мейдзи — называется в истории Японии период 1867–1911 гг., то есть начиная с революции и кончая смертью императора, при котором она произошла. В первые два десятилетия были проведены основные буржуазные реформы, в частности все сословия были юридически уравнены; переворот Мэйдзи — незавершенная буржуазная революция 1867 г.

Нагано — главный город провинции Синано.

Наму амидабу (Наму амида Буду) — буддийское молитвенное обращение, употребляется как восклицание, вроде русского «господи помилуй!»

Оби — широкий и длинный пояс, несколько раз обматывающийся вокруг тела, обязательная принадлежность всякого японского женского костюма.

Окусама — госпожа, почтительное наименование замужней женщины (несколько проще — окусан).

Сапу — уезд провинции Синано.

Сакэ — рисовая водка; ее пьют подогретой.

Сан — приставка после имени (см. куп).

Синано — провинция, находится на северо-западе Японии.

Синто — национальная религия Японии.

Синими — дерево «илиций священный».

Синхэймин — название касты эта после предоставления ей юридического равноправия (1868). Считается более вежливым названием, чем эта.

Сио — 1,8 литра.

Сйодзи — раздвижная часть наружном стоны, имевшая вил рам, затянутых особой плотной бумагой.

Соси — наемные громилы, к услугам которых прибегают буржуазные партии на выборах в политической борьбе, капиталисты — при подавлении стачки и т. п.

Сун — 3,03 см.

Сиси — пирожки из вареного риса с разной начинкой.

Cэн — одна сотая иены, около копейки.

Сэнсэй— учитель; употребляется также как почтительное обращение и очень вежливая приставка после имени.

Сяку — 30,3 см.

Сямисэн — струнный инструмент типа домры.

Таби — носки, но не вязаные, а из очень плотной материи, с отдельным большим пальцем (как в варежках). С национальной обувью — сандалиями, гэта — не носят ни чулок, ни носков, а только таби.

Такасаго — мифологические персонажи, символизирующие счастливый долголетний брак, японские — Филомен и Бавкида.

Тан — 0,09 га.

Тиисагата — уезд провинции Синано.

Тйо — 109 м.

Тйори — презрительная кличка эта.

То — 18 литров.

Токайдд — название приморской дороги, соединяющей Токио с древней столицей Японии! Киото.

Тофу — особым образом приготовленная плотная беловатая масса из перебродивших соевых бобов; очень распространенный продукт.

Тин — ласкательное окончание имени.

Xакама — часть одежды, ироде юбки-шаровар. Является принадлежностью официального костюма.

Хаори — накидка с рукавами, на которой часто бывает выткан фамильный герб. С одной стороны, употребляется как верхним одежда взамен пальто, с другой — является принадлежностью несколько парадного или официального костюма.

Хаси — палочки для еды, заменяющие вилку, ими пользуются как щипцами.

Хибати — круглый или четырехугольный, большей частью глиняный или фаянсовый сосуд, куда кладут горячие угли, — наиболее распространенный вид обогревания помещения и японском доме.

Цубо — мера поверхности, равная 3,3 кв.м.

Тан — 300 цубо.

Эдо — название Токио до 1868 г.

Эносима и Камакура — остров и старинный городок близ Токио, примечательные красивыми видами и древними памятниками.

Этиго — одна из северных провинций Японии.

Перевод, послесловие и примечания
Н. И. ФЕЛЬДМАН

⁴⁴ Тосон — литературный псевдоним; в Японии писатель известен под ним более, чем под своей фамилией.

⁴⁵ Катаяма Сэн (1859–1933) — один из старейших революционеров Японии, руководитель Японской коммунистической партии.

⁴⁶ Японская прогрессивная критика первого десятилетия XX века, говоря о «натурализме», фактически имеет в виду реализм.

⁴⁷ Перевод В. Н. Марковой.

Предисловие автора к первому изданию
Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть четвертая