Лица. Хоровод лиц

Тимур Юлия

Лица. Хоровод лиц

Монохром

За толстыми линзами очков прячутся её неспокойные глаза цвета дыма. Толщина линз выдаёт нешуточную близорукость их хозяйки, а глаза за линзами кажутся намного меньше, чем они есть на самом деле. Очки придают её облику интеллигентность и некоторую кротость, скрывая мощный энергетический фонтан за толстыми стёклами. Пухлая, хорошо очерченная линия рта стремительно приподнимается в неровной улыбке, открывая правильный ряд жемчужно-белых зубов.

— У меня природная самосанация зубов, — с улыбкой превосходства сообщает она мне, заметив мой восторженный взгляд, обращённый на её нижнюю часть лица.

В свои шестнадцать она отлично осведомлена, что любовь – это не только вздохи под луной и бешено скачущее сердце при виде объекта обожания, и не только томительно долгие и протяжные поцелуи в подъезде на лестничной клетке после совместной прогулки. Она знает про ЭТО всё и может быть консультантом у новобранцев.

Она делит девичий мир на добрых и злых дурочек, в богатой палитре характеров не выделяя другие цветовые нюансы, всегда заставляя сомневаться в том, в какую именно категорию она определила тебя в данный момент.

Её одесский темперамент, замешанный на прибалтийской чопорности, напоминает накрытый колпаком гейзер, который готов в любое время натиском своей мощи взорвать эту ширму.

Её острый наблюдательный ум схватывает на лету любую новую информацию, пропускает сквозь мощные фильтры интеллекта, расщепляя на протоны и нейтроны, отбрасывая всё лишнее и оставляя ядро – суть. Попасть к ней на язычок – участь незавидная, и очередная жертва, не выдержав уколов в самую больную и уязвимую область, старается быстро исчезнуть из её акватории, предпочтя более спокойные гавани. Она – вне конкуренции за место под солнцем.

В выборе одежды девиз «не выделяться» – точно не относится к ней! И здесь одесская склонность ко всему яркому в нарядах сталкивается со строгостью прибалтийских линий: тёплое ласковое море вливается в холодные балтийские воды, являя миру геометрически точные пропорции в бурном течении Деребасовской улицы.

Мы сидим с ней во вновь открывшейся пиццерии в Новых Черемушках и дегустируем до селе неизвестный обычному, невыездному советскому человеку заграничное блюдо, чувствуя себя причастными к огромному и неведанному нам итальянскому обществу, прогуливая очередной урок в школе, что добавляет особую перчинку к происходящему. Да здравствует свобода, свобода выбора! И она, свобода, с готовностью подмигивает подростку и подстрекает к бесшабашной смелости: хочу иду на скучный урок, хочу ем пиццу.

Кафе для нас – это практически вход в новый, взрослый мир, где мы в момент превращаемся в старших по возрасту. Мы сами выбираем и заказываем, что хотим и когда хотим, ошибочно принимая это за свободу, похоронив где-то в глубине сознания ответственность и логическую последовательность поступков, смачно заедая их пиццей и никак не решаясь заказать запретное вино у официанта. «Официант, вина за наш столик!» Мы многократно проговариваем эту фразу себе под нос, тренируясь, но даже она, моя смелая визави, не решается произнести её официанту. Несмотря на красивый макияж, сделанный по случаю посещения заведения, юные черты, хоть и тщательно замаскированные, всё равно проступают ещё и в виде бугорков созревания, щедро прикрытых тональным кремом, и выдают пубертатный период. Вино прихвачено нами из домашних запасов: бар в стенке был неосмотрительно не заперт на ключ родителями. И разумеется, его принесла она! И это обстоятельство неоспоримо добавляет ей баллов по шкале взрослости и превращает её поступок в героический в моих глазах. По обоюдному решению вино было распито в сортире, вдали от назойливых глаз немногочисленных посетителей заведения. Нахлынувшая веселость окончательно анестезировала вялые попытки совести призвать нас к порядку и отправить в школу по назначению. Раскаяние и неминуемое прозрение пришли позднее и стали логическим продолжением повторяющихся банкетов: график успеваемости, вздрогнув, стремительно заскользил вниз, перестав стремиться к верхней точке. В срочном порядке нужно было остановить его падение и начать карабкаться вверх, дабы табель засиял, как раньше. На восстановление утраченных позиций потребовалось время, и мы упорно занялись уроками, отложив все "атрибуты взрослости" на более подходящий момент.

Как это не странно, – хотя почему именно это обстоятельство должно быть странным? – она из семьи медиков и сама всеми силами стремится в медицину. Никакие преграды на этом пути её не смущают. Споткнувшись на первой экзаменационной ступеньке и не пройдя с первой попытки в вуз, она прибегает ко второй попытке, а потом и к третьей, по вечерам подрабатывая лаборанткой. Её упорству в достижении цели можно только позавидовать!

Как в дальнейшем сложилась её жизнь, и насколько далеко завел её взгляд-рентген, просматривающий объекты в монохромном цвете без нюансов и многообразия оттенков происходящего, могу только догадываться: дороги наши разошлись, и только нити воспоминаний, протянутые между нами, порой заставляют с улыбкой вспомнить то время – время скороспелого взросления и кажущейся свободы выбора...

Тонкие нити воспоминаний связывают людей, когда-то потерянных во времени и пространстве. Потянешь иногда за такую нить и вытащишь на поверхность давно забытый островок с когда-то встреченным на твоём пути человеком.

Лица. Хоровод лиц. И вот всплывает ещё одно...

Ирка - марсианка.

Увидев её впервые, я подумала, что она – неземное существо. На эту мысль меня навели её необычные глаза – глаза пришельца из далёких космических миров! Взгляд этих огромных раскосых глаз практически всегда устремлён мимо человека, в пустоту или, что вероятнее, в неизвестное нам далёкое пространство. Было в её лице что-то азиатское, связанное с особым разрезом глаз и высокими скулами на несколько плоском рельефе лица. Но сами глаза являли небесную прозрачную синь, и в тот момент, когда удавалось вернуть Ирку на грешную землю, они приобретали вполне земное выражение интереса или просто – светились самой искренней улыбкой. Была ли она красива по канонам земной красоты? Скорее, она была необычна и вне этих стандартов. Чёрные волосы, такие же чёрные, немодные сейчас, узкие стрелки бровей взлетали над марсианскими глазами, придавая лицу немного удивлённое выражение. Аккуратный носик маленьким трамплином возвышался на великоватом для него лице и предлагал спрыгнуть к небольшому, но чётко очерченному рту, вполне деликатному, если бы не яркий красный оттенок, навевающий мысли о малиновом варенье.

В какой-то момент, сейчас и не вспомнить в какой именно, скользящий мимо всех Иркин взгляд задержался на мне, и это обстоятельство нас немного сблизило, совсем чуть-чуть: мы были словно две разные цивилизации - марсианская и земная. Назвать это сближение-стыковку дружбой – сложно. Очень часто взгляд Ирки улетал только в ей известном направлении, а за взглядом, через малый промежуток времени, исчезало и тело. Куда и как надолго? Эти вопросы оставались без ответа. Собственно, никто и не спрашивал, боясь быть не понятым.

Появилась Ирка в нашей школе, когда мы, ничем не примечательные угловатые подростки, благополучно переходили в девятый класс, в тот самый критический возрастной момент пробуждения мужского и женского начал и интенсивного брожения гормонов, которое на её лице не оставляло никаких следов в то время, как мы, тщательно маскировали щедрую россыпь прыщей, вырастающую на нас, как грибы после дождя. Иркина гладкая кожа, напоминавшая наливное яблочко, стала предметом зависти всех одноклассниц и сверкала идеальной белизной «не отсюда». Впрочем, и в остальном Ирка сильно отличалась от нас: выглядела практически взрослой и вполне сформировавшейся женщиной.

Одевалась Ирка тоже весьма экстравагантно и носила порицаемые школьными авторитетами прически – всегда короткие с особыми элементами: то затылок немного подбрит, то по шее струится змееобразная косичка. На замечания нашего классного руководителя Светланы Павловны (в миру Палки) на предмет совсем не школьной причёски, Ирка , вернувшись «оттуда», внезапно устремляла на неё свой магнетический взгляд, и Палка, слегка обмякнув, повторяла за ней: да-да, это ошибка парикмахера. И инцидент, не успев возникнуть, тут же бывал исчерпан.

Что же говорить о мужчинах-преподавателях, иногда делающих вялые попытки вразумить Ирку. В самом начале своей речи, приняв позу ментора, они встречались вдруг с её потусторонним взглядом, не выдержав который, опускали глаза ниже и упирались в выдающиеся и под школьной формой явно обозначенные женские прелести, смущались и забывали напрочь, зачем они Ирку поднимали из-за парты, тут же спешили вызвать следующую жертву.

Думаю, при желании Ирка у каждой из нас легко и просто могла увести любого ухажера, но Иркин взгляд скользил мимо них, не задерживаясь ни на секунду на предполагаемых жертвах. Мальчишки-одноклассники и, вообще, не в счёт: рядом с Иркой они выглядели в лучшем случае как расшалившиеся воробышки перед гордой орлицей, а в худшем – не выглядели вовсе: они её боялись.

Об Иркиных романах не слышал никто. Однако пару раз она была замечена в компании молодого человека экзотичной наружности по кличке «Узбек». Одевался Узбек в импортные одежды, купленные у фарцовщиков (спекулянтов) и учился в ПТУ. Впрочем, может, он и сам был фарцовщиком: в то время стайки ребят, на вид семнадцати-двадцати лет часто околачивались возле гостиниц сети «Интурист» и среди них можно было неожиданно встретить и своих знакомых.

Перестройка была только объявлена, поэтому глобальные изменения произошли позднее, но будущие бизнесмены уже явно обозначились в нашей однообразной серой массе.

Прошёл год, как мы окончили школу, а, может, два, я училась в университете и в период каникул первого семестра случайно встретила Ирку. Она приобрела еще более нездешний вид и в разговоре о мужчинах – а ещё о чём беседуют девушки на выданье, если не о женихах и о пряниках? – чрезвычайно хвалила японских кавалеров, с которыми жизнь её свела в гостинице «Космос». Открыв рот и в очередной раз попав под магнетизм её светящихся инопланетными лучами синих глаз, я на некоторое время заболела Японией. Излечение произошло быстро: Ирка пропала так же внезапно, как и появилась. И больше о ней я ничего не слышала.

Думаю, что если она не вернулась на Марс, то наверняка поселилась где-нибудь на Хоккайдо, что для меня равнозначно: Япония – это совсем другая, иная цивилизация и некоторые инопланетяне с инопланетянками выбирают её в качестве места жительства. Почему бы и нет? Вполне подходящий вариант для необычных людей, хотя, надо заметить, что и на планете Земля много разных географических координат. И вот ещё одна, другая ниточка, которая, извиваясь, ведёт в солнечную Грузию:

«Расцветай под солнцем, Грузия моя...»

Нет, дело было не в Грузии. Дело было в Москве, в лихие девяностые, когда удача любила авантюрных и смелых, предприимчивых и самоуверенных.

Вано... его глаза смотрят на меня пристально, пожалуй, дольше, чем того требует деловой этикет, и уже одно это заставляет меня почувствовать неловкость и смутиться: подобным образом на меня смотрел, наверное, только невропатолог на ежегодной диспансеризации в школе, ну, и «глаз» рентгена всё на той же диспансеризации.

— Что, удивил я тебя, Юлия Борисовна? На сборы — 5 минут!

И в глубине его тёмно-коричневых глаз с готовностью запрыгали чертики.

Внутри меня всё сжимается от накатившего волнения, возникшего в результате сильного невысказанного возмущения, и, с трудом преодолевая тахикардию и спазм в горле, выдыхаю:

— Хорошо!

Весьма вялое «хорошо», произнесённое вовсе без энтузиазма. Эдакое «хорошо», приговоренного к публичному позору, так как знаю, что никакой другой ответ не будет принят, и никакой здравый смысл вместе с моими аргументами не подействуют — он уже всё решил. И мои попытки возразить, перечисляя неоспоримые доводы о том, что к интервью на телевидении надо готовиться заранее, что мой английский хорош лишь для бесед о природе и о погоде, и то не с носителями языка, а так, с другими иностранцами, для которых английский язык — язык международного общения; что встреча с человеком, чья успешно проведенная операция по пересадке сердца вошла в учебники по медицине и одновременно в медицинскую энциклопедию, как минимум, планируется заранее — вызовут только раздражение .

— Поехали! — кричит он, и я бегу за ним по коридору нашей фирмы, застегивая на ходу пальто, лихорадочно вспоминая все английские слова, которые могли бы мне пригодиться в этом экстраординарном случае (а их, о ужас, так много, тех, которые нужны, и многие из которых позабыты за ненадобностью), а краем уха продолжаю ловить подбадривающие меня слова шефа:

— Заодно и проверим ваш английский!

Уже в машине узнаю, что цель беседы — реклама импортируемого фирмой средства от храпа, которое уже само по себе — авантюра. Окончательно понимаю, что публичный позор неотвратим, даже больше, всё мероприятие благодаря его масштабности вполне может обернуться публичным наказанием, когда люди со свойственной им «добротой» и «обострённым чувством справедливости» кидают камни в провинившегося человека, который имел неосторожность так неосмотрительно выделиться и больше не принадлежит к их «стае», поэтому его и не жалко.

И опасения эти совсем небеспочвенны: как только чудо-средство от храпа появилось в нашей фирме, вся мужская половина офиса тайно растащила его по домам, чтобы провести эксперимент «ин виво» — на живом организме. Но количество флакончиков заморского зелья, заметно уменьшившееся в первые дни после своего появления, впоследствии полностью восстановилось, из чего следует сделать неутешительный вывод об отсутствии ожидаемого эффекта: средство из-за своей дороговизны было благополучно возвращено на места. Конечно, чтобы торговать им в аптечной сети, был получен гигиенический сертификат, и проведены все необходимые клинические испытания, но дело было в девяностые, а это значит, что невозможное было возможным! Впрочем, как и наша встреча со знаменитым профессором, которая тоже из разряда таких невозможных возможностей.

Подъезжаем к фешенебельному отелю в центре Москвы. Почти беспрепятственно следуем по холлу отеля — наши имена есть в листе ожидания знаменитости. Затем поднимаемся на лифте на нужный этаж. Навстречу нам выходит секретарь доктора из ЮАР. Мы вежливо здороваемся. А вот и сам профессор, Кристиан Барнард, заметно постаревший со времён знакомой фотографии в учебнике, но элегантный и с характерной, голливудской улыбкой на сухопаром лице — человек-легенда!

Я не могу произнести ни слова и понимаю, что мы пропали: запаса английских слов Вано хватит только на приветствие, а мой, за секунду одеревеневший язык, отказывается подчиниться настойчивым сигналам из мозга, которые надо преобразовать в приветственную речь: «Добрый день, профессор! Как поживаете?»

К языку, который отказался подчиниться, внезапно присоединился и сам мозг, начавший строить планы побега из отеля. Глазами ищу путь к отступлению и, случайно зацепившись взглядом за Вано, вижу, как он с самой искренней улыбкой жмет руку профессора, а поскольку весь подобающий моменту набор английских слов застрял во мне, рукопожатие становится похожим на долгое невольное пленение, и сам профессор уже с опаской посматривает по сторонам. Неожиданно осознаю комичность происходящего и заражаюсь какой-то бесшабашной веселостью.

И... беседа потекла.

Мотор. Камера.

Дома с экрана телевизора на меня смотрит Я. Вполне уверенное. Я беседую с профессором, задаю ему вопросы на интересующую нас тему о причинах возникновения храпа и связанных с ним опасностей для здоровья. Хорошо, что регламент интервью только три минуты. Хорошо, что о нашем средстве от храпа профессор не говорит практически ни слова. Хорошо, что он рассуждает только об апноэ, ловко уходя от темы эффективности сомнительного средства. Миссия выполнена — беседа состоялась и видео-ролик отснят. А у меня практически нет повода для последующих угрызений совести.

По прошествии времени, когда страсти и переживания улеглись, неожиданно для себя с благодарностью вспоминаю Вано. Если б не его уверенность и несгибаемая воля в достижении своих целей, то не было бы этого интервью, без которого не смогла состояться моя встреча с человеком-легендой, что само по себе уже немало.

Каковы же были впечатления самого профессора о нашей странной встрече в Москве, мы уже никогда не узнаем.

Правда, от этой ниточки из недр памяти выплыл ещё один эпизод, связанный с той же компанией – это тонкая ниточка привела меня к знаниям «о некоторых сенсорных кнопках», о существовании которых в организме человека я узнала в бытность работы в одной из ведущих фармацевтических компаний, где я занималась закупками лекарственных средств для аптечной сети.

Наш директор периодически вызывал меня на ковер в свой кабинет и, страшно вращая глазами, кричал своим хорошо поставленным могучим голосом (эх, ему бы петь а капелла!), да так, что вздрагивали притихшие в кабинетах сотрудники:

— Где Фестал, как вы могли оставить аптечную сеть моей фирмы без этого жизненно-важного средства???? (Это мог быть и любой другой препарат)

— На таможне, — довольно спокойно отвечала я, леденея внутри.

— Что он там делает до сих пор?!

— Джони (это наш таможенник,) как обычно, не растамаживает препараты, пришедшие по моим контрактам.

Удивительным образом гневное лицо моего грозного минуту назад визави, без применения каких-либо специальных средств, разглаживалось, брови, усилием воли сведённые у переносицы, отпускались на свободу и мягкими крыльями обнимали глаза, в которых кто-то, как в детстве, успевал включить задорные искорки, и даже тон голоса менялся на бархатно-обволакивающий: передо мной сидел совсем другой человек.

— Так в чем же дело, Юлия Борисовна? Ищите кнопку у Джони, чтобы в следующий раз в моем кабинете вы мне не мямлили о проблемах на таможне.

Джони, к этому моменту уже вошедший в кабинет «грозного» руководства, застывал в дверях в размякшей и не выражавшей даже видимой покорности позе, и из-под густых хмурых бровей смотрел на нас обоих.

А я в смятении осматривала его щуплую фигуру и печально думала:

«Вот ведь, не завидна участь таможенника в фармацевтической компании: все пытаются сначала найти его кнопку, а потом до нее дотронуться!»

Как жаль, что в университете в нас вложили столько не пригодившихся для будущей работы знаний, столько дали бесполезной информации, а вот про эти важные кнопки совершенно ничего не рассказали.

А возможно, мы учились в другие времена, а сейчас о тайных кнопках рассказывают где-нибудь в управленческих вузах, например.

Тонкие нити воспоминаний связывают людей, когда-то потерянных во времени и пространстве. Потянешь иногда за такую нить и вытащишь на поверхность давно забытый островок с когда-то встреченным на твоём пути человеком. Сколько этих ниточек в жизни каждого...