Психические аномалии в творчестве М.М. Зощенко и Ю.К. Олеши

ББК 83.001

П.В. Маркина

Обозначены психические аномалии М.М. Зощенко и Ю.К. Олеши, которые отразились в их творчестве. Особое внимание к болезням и фобиям вызвано по­иском гармонии, попыткой ассимилироваться в новом мире советской России.

Ключевые слова: М.М. Зощенко, Ю.К. Олеша, литера­тура 1920-1930-х гг.

P.V. Markina

Mental Anomalies of M.M. Zoshchenko and Yu.K. Olesha
Mental anomalies of M.M. Zoshchenko and Yu.K. Olesha which are reflected in their creative work are denoted in the article. Special attention to illnesses and phobias is connected with the searching for harmony and with an attempt to assimilate in a new world of Soviet Russia.

Key words: M.M. Zoshchenko, U.K. Olesha, literature of 1920-1930s.

К концу 1920-х гг. эпоха стала требовать от писа­теля образцовой стойкости в строительстве нового общества: «Новое сознание, новая психология, новый человек должны быть показаны в своем становлении и укреплении в жизни, как нечто органическое» [1, с. 202]. Однако не все авторы могли соответствовать поставленным задачам, и их неврозы нашли свое отражение в художественных текстах: «Парадокс со­циалистического мифа состоит в том, что планируемый, предельно рациональный мир, к строительству которого приступили, неожиданно обнаруживает свою непредсказуемость» [2, с. 321].

А.К. Жолковский, анализируя творчество М.М. Зощенко, замечает, что «’’Страх”... является ключом к личности и творчеству писателя» [3]. При этом сам М.М. Зощенко обладал необычайной смело­стью, чтобы, зная свои фобии, бороться с ними.

Художник неистребимо верил в силу разума, а также в теорию о «мозге-дураке». Ю.К. Олеша оспаривает верность последних построений. Человеку, с которым случился инфаркт, нужен абсолютный покой, и даже одежду с него не снимают, а разрезают. Организм под­сказывает человеку, что ему необходимо совершенно неподвижно лежать три дня, в то время как сам человек, подвластный условностям, не принял бы лечение, не похожее на общепринятое. «Как раз Зощенко держится противоположного мнения. Он говорит, что организм хоть и может подсказать, но для него самого существу­ют неясности. И скорее, организм из желания помочь вам может вас погубить. Так, если вам не очень хочется идти в дом, в который вы все же идете, то организм может распорядиться так, что вы на лестнице умрете от удара» [4, с. 186]. Понимание негативной запро­граммированности мозга М.М. Зощенко противостоит оптимистичным ожиданиям Ю.К. Олеши, который верил в спасительные условные рефлексы, переданные человеку на генном уровне [4, с. 440].

Вся жизнь человека, начиная со страха рождения, - это череда бесконечных фобий. К действиям «от противного» частично восходят и жизнестойкость М.М. Зощенко, и «комплекс Наполеона» Ю.К. Олеши. Утверждение собственного «Я» центром объясняет нарциссизм первого и солипсизм второго. Причем для Ю.К. Олеши это еще и обретение стабильности в мире, где почти нет константных величин: «...я - один, я - вечный, я, только я!» [4, с. 201]. Крайнее проявле­ние описанного состояния у М.М. Зощенко характерно для периода юности писателя: «Я стою в центре - все для меня» [5, с. 114].

Выбор профессии писателя и в дальнейшем приход славы заставляют художников слова переосмыслить жизнеустройство. Всеобщее признание, без сомнения, волновало авторов. М.М. Зощенко говорил: «У меня мировое имя» [6, с. 76]. Ю.К. Олеше тоже очень нра­вился успех [7, с. 269].

Парадоксально, что созданное Зощенко-фелье­тонистом воспринималось народным сознанием почти в качестве фольклора [8, с. 93; 9, с. 156]. «Он так успешно усвоил современное ему просторечие и с такой точностью (в сгущенном, концентрирован­ном виде) воспроизводил его в своих сочинениях, что, стоило нам в вагоне или на рынке услышать чей- нибудь случайный разговор, мы говорили: “Совсем как у Зощенко”. и мужчины и женщины, изъясняются между собой по-зощенковски. Писатель жил в окру­жении своих персонажей, в сфере канонизированного им языка» [9, с. 33-34]. Ю.К. Олеша даже заметил, что подобная стилистика стала знаковым явлением: «Те­перь все говорят языком Зощенко. Министр культуры говорит языком Зощенко» [10, с. 380].

Множество работ посвящены исследованию сти­листики произведений писателя. Обращено внимание даже на феномен обратной связи языка с его автором [11]. Тем не менее, когда в жизни писателю приходи­лось сталкиваться с эпизодами будто из его книг, он сильно огорчался: «Лицо у него странно потемнело, и походка стала еще более похожа на чаплинскую - трудная и грустная походка обиженного жизнью че­ловека» [9, с. 44].

Автором настолько четко уловлены и выкристалли­зованы основные принципы функционирования ново­го языка, что литература уже не просто становится от­ражением жизни, а сама моделирует действительность по своему образу. На вопрос о том, что бы он хотел видеть в современной литературе, М.М. Зощенко вы­двинул центральный для своего творчества тезис: «Не стоит чуждаться мелкими злободневными темами. Это многому учит. Это научает видеть жизнь, какая она есть, а не какой кажется на чей-нибудь романтический взгляд» [12, с. 7]. Однако это входило в некоторый конфликт с желаниями самого автора.

М.М. Зощенко будто раздваивается: кроме реаль­ного автора есть еще веселый человек, который все хохочет. Именно таким ожидает его увидеть обыч­ный парикмахер [13, с. 298]. Народный Зощенко не совпадает со своим двойником из воспоминаний, где каждый, кто был знаком с писателем, стремился создать свой образ, несомненно, отличающийся от оригинала и наделенный проекцией на жизнь автора воспоминаний. К.И. Чуковский видит в М.М. Зощенко мученика, В.В. Зощенко - возлюбленного, В.А. Каве­рин - романтика.

Однако, исследуя совпадения, можно реконстру­ировать и объективный образ писателя, который, без сомнения, был замкнутым человеком. В.В. Зощенко так охарактеризует натуру мужа: «Он слишком знает людей, он ищет какой-то глубины и силы духа, чего-то “необыкновенного”, и не находит... У него часто не бывает снисхождения к людям, он чужой и далекий им» [12, с. 67].

Преодолению пропасти между человеком и обще­ством способствует литература, которая не только учит видеть жизнь, но и дает возможность исцеления. М.М. Зощенко в своих дневниковых записях оставит свидетельство неизбывности людских мучений: «У каждого своя бездна. У одного - это сознание бес­силия своего (огромное бессилие) и сознание, что не можешь сделать так, как хотел, у другого - женщина, у третьего - золото. Есть неосознанные бездны, и они чаще всего глубже и опаснее, ибо из них не ищут выхода» [6, с. 108].

Известность и внимание со стороны молодых литераторов позволяли Ю.К. Олеше фантазировать о собственной исключительности и избранности [7, с. 202]. Писатель ждал и желал популярности. После выхода однотомного «Избранного» Ю.К. Олеша про­крался в магазин и не был узнан [10, с. 400]. Знаковой является сама манера поведения писателя, восста­навливающая литературные связи с произведением М. Твена «Принц и нищий».

По мнению Ю.К. Олеши, легендарность присуща самой личности. «Скорее всего, рождается она в том случае, если в прошлом героя совершилось нечто, поражающее ум. Так, Горький был бродягой, так, Шаляпин вышел из народа, так, Маяковский был футу­ристом... .это была необыкновенная слава» [4, с. 399]; «…слава Маяковского была именно легендарной» [4, с. 147]. Такой же славой, по мнению Ю.К. Олеши, об­ладали Есенин, Шаляпин и Горький.

Стать популярным и обеспеченным - не составляет большого труда, однако войти в историю, сделать себе мировое имя - гораздо сложнее. Вопросы конкуренции с теми, кто признан временем, утвержден историей развития литературы, не оставляли равнодушным Ю.К. Олешу. Он соотносил современное писательское сообщество с именами, вошедшими в учебники лите­ратуры. А. Аборский вспоминает разговор с кассиршей банка, у которой писатель требовал выдать деньги без паспорта, так как все его должны знать, ведь «[д]ругой Олеша придет через четыреста лет!» [7, с. 198].

Ю.К. Олеша говорил, что ему «...очень нравится, что писателю присваивают официально, узаконенное правительственным декретом звание народный пи­сатель. Представляю, как бы это звучало - народный писатель Юрий Олеша...» [7, с. 97]. Л.В. Никулин рас­сказывает, что приговоренный к смерти врачами, писа­тель оценивал собственное творчество: «…он как-то шутя цитировал, что бы написали о нем и как редактор будет сокращать некролог: ...”Высокоталантливый”… Ну, это слишком. “Талантливый”... Или лучше “даро­витый”… Да, оставим “даровитый”... А впрочем?...» [7, с. 80]. «В последнее время он частенько трунил над собой по поводу надвигающегося жизненного заката. Шутливо задавал вопрос о некрологе: как, мол, о нем напишут - великий, выдающийся, известный, талант­ливый? ...Напишут, наверное, в «Вечерке» попросту «писатель-пенсионер»...» [7, с. 65].

Осмысление своего места в советской литературе чаще появляется в речи Ю.К. Олеши в последние дни его жизни. В. Лидин указывает на то, что подобные вопросы он задавал своему собеседнику внезапно, однажды, как обычно, неожиданно он спросил: «Как вы думаете... занимаю я прочное место в литературе? Дело в том, что мне отказали недавно в одной моей просьбе. Если бы я занимал прочное место, мне не отказали бы… Впрочем, почти всем писателям в чем-либо отказывали... Если бы писателям ни в чем не отказывали, писатели стали бы плохо писать. Нужно, чтобы отказывали, иначе писатель перестает расти. Но мне все-таки зря отказали. Я добьюсь такого положе­ния, что мне ни в чем нельзя будет отказать» [7, с. 172].

При всей мании величия Ю.К. Олеша указывает на то, что писательский рост должен проходить через лишения. Мученическая стратегия поведения на­прямую связана с полем нездоровья, как, например, литературные видения белой горячки [4, с. 325].

М.М. Зощенко отличает особое отношение к меди­цине (об этом подробнее: [14]). На вопрос: «Почему вы так интересуетесь медициной?» - М.М. Зощенко ответил так: «В частности, потому, что хотел излечить­ся от одной редкой, малоизученной болезни, которой я заболел еще когда был гимназистом. Причиной ее была психологическая травма. Сильное нервное пере­живание. Умер отец. И мы с матерью, оставшись без средств, пошли к одному важному лицу, от которого зависела наша участь. И это важное лицо очень бес­сердечно приняло нас. Я по молодости еще ни разу не встречался с такой черствостью и бездушием. Очень нервничал. И последствия дорого мне обошлись. Мне стало трудно глотать пищу, до того трудно, что я не мог есть... излечиться от этой болезни... [у]далось. И без помощи врачей. Силой воли. Самовоспитани­ем. И самоубеждением. Хотя и не сразу... В нашем организме есть много такого, что не снилось нашим медицинским мудрецам и светилам. Как видите, обошелся без светил» [9, с. 161].

Писатель разработал собственную теорию самоиз­лечения. На эту особенность М.М. Зощенко указывали многие его друзья, например, В.А. Каверин пишет автору книги «Возвращенная молодость»: «Очень огорчило меня то, что ты пишешь о своем здоровье. Ты всегда умел лечить себя лучше, чем самые знаме­нитые врачи…» [15, с. 215]. Искусство врачевания М.М. Зощенко было основано на четких законах раз­ума. Даже болезни ребенка были подвергнуты наблю­дению и рационалистическому осмыслению (чертил «кривую температуры» сына [6, с. 10]).

Наука помогает в борьбе с болезнью и шире - со смертью. Здесь писатель при всей своей уникальности созвучен эпохе с ее программой по возвращению мо­лодости и бессмертию. Муж знаменитого скульптора В.И. Мухиной, доктор А.А. Замков, по одной из версий ставший прототипом профессора Преображенского из «Собачьего сердца» М.А. Булгакова, возвел медицину в ранг искусства: «…его произведения мыслились как не повторяемые другими, менее талантливыми врачами» [16, с. 635]. Будто по заветам философа Н.Ф. Федорова он дает людям веру в торжество науки над смертью.

Средством достижения поставленной цели служит гравидан - лекарство из мочи беременных женщин - наркотик, вызывающий эйфорию, колоссальный подъем сил, которых хватит на сотворение брон­зовых гигантов нового мира. Одним из примеров чудодейственной силы нового препарата становится исцеление в 1930-е гг. девушки от несчастной любви. Излеченная гравиданом возвращается в счастливое сталинское общество: вновь становится женщиной, выходит через год замуж и рожает ребенка, что и свидетельствует о возвращении душевного здоровья [16, с. 630].

Новым искусством советского мира утверждается мысль о нейтрализации заболеваний психики путем урегулирования репродуктивных функций. «Недаром все взрывы безумия происходят именно в те периоды человеческой жизни, когда больше всего дает знать о себе пол, - в эпоху созревания и в эпоху упадка» [4, с. 232]. Заметим, что в творчестве Ю.К. Олеши звучит мысль о том, что страх уничтожает/нейтрализует по­ловую сферу: «...страх, который внушал мне директор всею своею фигурой, поражал мою половую сферу» [4, с. 90]. Ту же фобию испытывает Николай Кавалеров перед Андреем Бабичевым в «Зависти».

К проблемам, поставленным художниками в 1920-х гг., эпохе еще предстоит вернуться позднее. Вопрос об отрицании смерти актуализируется и в последние годы жизни Сталина, когда выдвинулась О.Б. Лепешинская, биолог, академик АМН СССР, обещавшая «отыскать секрет вечной жизни дряхле­ющему вождю» [17, с. 461]. Самоуспокоенная, даже несколько заносчивая фигура ученого заставляла на­селение поверить в «высказывания о пользе каких-то особых ванн, особой диеты. Стали распространяться ее рецепты на папиросной бумаге. Люди возвращались домой после ее лекций взволнованные, поверившие в долголетие» [4, с. 189]. Однако подобное омоложение тела [18] уже прочувствовал О. Уайльд в «Портрете Дориана Грея» [4, с. 341]. Через отрицание сексуаль­ности Ю.К. Олеша профанирует фигуру нового гуру, почти утверждавшей «возможность бессмертия. Это была беззубая, очень старая женщина, с лицом, уже не говорящим о поле…» [4, с. 188].

Проблема пола в творчестве Ю.К. Олеши реали­зована в том, что мужское и женское начала меня­ются местами. Подобные трансформации восходят к эдипову комплексу автора «Зависти». Ю.К. Олеша отрицает половую константу: большие борцы похожи на женщин [4, с. 283]. Стенич красивый «только той красотой, которую признают мужчины» [4, с. 233], оказывается не созвучен эпохе. А великие люди двуполы, так, Сталин предстает в образе большой женщины, порождающей мысли о матриархате [4, с. 228]. В «Книге прощания» апофеозом двусмыслен­ности признаний в любви мужчинам-литераторам становится откровение Ю.К. Олеши о влюбленности в футболиста: «...безусловно, в юности мы склонны к однополой любви!» [4, с. 286]. З. Фрейд отмечал, что латентная гомосексуальность присуща всем лю­дям в силу всеобщей врожденной бисексуальности. Ю.К. Олеша, соотносящий свою молодость с моло­достью века, свяжет футбол с однополой любовью.

Она (через отрицание продолжения рода), как и спорт (попытка быстрее израсходовать ресурсы организ­ма), становится маркером юношеского стремления к смерти.

В духе теологической отмеренности человеческой жизни Ю.К. Олеша напишет о том, что долголетие В.И. Немировича-Данченко создавало вокруг него «несериозную атмосферу» [4, с. 166]. В то же время возраст становится критерием измерения таланта: «А Гете если взять? Или Толстого? / Те, правда, жили каждый по сто лет. / Так, значит, я не гений?» [4, с. 59]. Интерес к долголетию характерен эпохе в целом: «Все чаще стали появляться известия о древних стариках: тому сто лет, тому сто двадцать, тому сто сорок...»[4, с. 188].

Такие открытия сильно волновали автора «Возвра­щенной молодости». Л. Ленч вспоминает: «...в городе объявился некий загадочный старичок, утверждавший, что ему 165 лет. Зощенко очень хотелось поверить в это чудо долголетия» [9, c. 245]. Для М.М. Зощенко был важен живой пример, подтверждающий теорию правильного использования ресурсов организма.

Вполне закономерно личные интересы автора проникают в его прозу. Перечисляя долгожителей, М.М. Зощенко доказывает мысль о том, что силой разума можно продлить человеческую жизнь: «Я тот человек, который растянул свою жизнь. Она должна была кончиться куда раньше… Я живу сейчас чужую жизнь… Я никогда не думал, что доживу до старости, хотя очень хотел дожить. Мне казалось интересным побывать во всех возрастах. Я поставил себе такую цель и добился ее. Вот сидит старик, пьет коньяк, как гусар, в компании молодых людей, и старик этот я. Разве можно было вообразить такое четверть века назад?» [8, с. 520]. Сходные высказывания есть и в «Книге прощания».

Однако автор «Зависти» занимает иную позицию. В дневниках Ю.К. Олеши отражена фиксация замед­ленного убийства собственного тела через никотин и алкоголь: «Вероятней всего, я себя убиваю» [4, с. 325]. К старости Ю.К. Олеша не стремился, она сама пришла к нему неожиданно.

Еще в 1930-е гг. возвращение молодости по Зо­щенко связано со знанием «самых элементарных правил руководства своим телом» [19, с. 245]. Эта теория будет переосмыслена в позднем творчестве писателя, где автор уйдет от опрощения/огрубления всей предложенной схемы жизни, здоровья и смерти. Тем самым писатель еще больше потеряет в глазах власти полезность в борьбе, которую ведет страна за социализм.

Эволюция М.М. Зощенко важна в первую очередь для него самого, так как перегруппировка компонентов творчества все кардинально меняет: «…если отдель­ные рассказы сложить правильно, то есть в должном порядке, как, допустим, складывают кубики, - полу­чится то, что я ищу, - такое литературное произведе­ние, в котором можно (хотя бы частично) изобразить картину, какую я представил себе, слушая рассказы партизан» [20, с. 386].

В творчестве Ю.К. Олеши, отличающемся компози­ционной свободой [21, с. 21], все выглядит совсем ина­че. Для писателя не важен сам принцип построения ма­териала (книга дневников так и осталась несобранной автором), однако остаются неизменными некоторые словесные формулы, картинки, психологические со­стояния. Константы определяются через бесконечное множество повторов, которые позволяют диагности­ровать невроз (извлечение этих кадров из творчества писателя позволит воссоздать единый фильм).

К таким неизменным величинам Ю.К. Олеши от­носится понятие гигиены. Свидетельства современни­ков полны замечаний о некоторой нечистоплотности писателя, о пренебрежении к костюму, постели, усло­виям жизни. В «Зависти» Кавалеров грезит о полотня­ных простынях, костяных пуговицах пододеяльника и удивительном диване. В рассказе «Мой знакомый» автор мечтает о душе. Полны восхищения строчки, посвященные атлетическим телам новых людей («За­висть», «Строгий юноша»). Утренний туалет может стать знаком женской сексуальности («Зависть»). Чи­стота становится пределом недостижимых мечтаний, в то время как в советской реальности торжествует антисанитария.

Позднее М.М. Зощенко подвергнет сомнению представление об извечной немецкой чистоплотности. В партизанских рассказах брезгливый и мнительный немецкий офицер демонстрирует свою принадлеж­ность к миру чистоты, которая на проверку оказыва­ется фальшивой.

Мнительный офицер вызывает в памяти образ бытового поведения самого автора. М.М. Зощенко был мнителен до болезненности: представления о нормах гигиены и чистоплотности, страхи и мании, связанные с контактом писателя с агрессивной средой, нашли свое отражение в его произведениях. Боязнь чем-нибудь заразиться преследовала писателя всю жизнь, поэтому немецкий офицер становится двойником не только самого автора.

Немецкий офицер М.М. Зощенко

«Причем этот офицер никогда сам дверь не открывал в свою комнату. Он не хотел браться за ручку двери. А если денщика не было, чтобы открыть дверь, то он вынимал из кармана носовой платок и через платок брался за ручку двери. А потом платок бросал на пол» [20, с. 423].

В.В. Маяковский

«Брался за ручку открываемой двери, устроив между пальцами и ею полу пиджака, - чтоб не голой рукой. В кармане одно время носил маленькую мыльницу с мылом, чтоб мыть руки мылом, до которого не прикасались другие» [22, с. 177].

Этим персонажем М.М. Зощенко пытается спра­виться с собственными ужасами, он обращается к образу В.В. Маяковского, поэта, считавшегося голо­сом советского мира: «Граждане! Будьте культурны: не плюйте на пол, а плюйте в урны!». Нарушающий это правило немецкий офицер обнаруживает важ­ное несовпадение: «...при всей своей брезгливости офицер не был опрятным человеком. Он постоянно кашлял и плевал. Плевал за кровать, когда лежал. А когда ходил по комнате, то плевал во все углы и даже на стенку... его чистота и аккуратность не со­ответствуют мнению, которое существует о немцах. Впрочем, дома он, может быть, вел себя иначе» [20, с. 422-423].

О нечистоплотности европейцев рассуждал еще в «Петре Первом» А. Толстой. У него Россия про­тивопоставлена Европе. Но болезненное поведение В.В. Маяковского может поднять вопросы о дисгармо­нии в новом мире. Несмотря на то, что гигиеномания поэта восходит к ситуации с отцом, т.е. к миру про­шлому, она развивается именно в мире новом, где революцией уничтожена чистоплотность. Однако борьба за гигиену ведется на всех уровнях советского мира. Таким образом, автор партизанских рассказов еще раз актуализирует глубинную связь России и Европы (Германия в партизанских рассказах становится продолжением прежних порядков России), чтобы указать на разницу в выбранных векторах движения новых миров. Если Европа идет к своему концу, погрязая в мнительности и болезненности, то советский мир выбирается из хаоса верным путем. 1940-е гг. - это возврат к проблемам, поставленным революцией. При общей людской сущности (русской, немецкой) непривлекательный немецкий офицер - это ненави­димая обратная/противоположная сторона советского мира, инаковость, пришедшая из прошлого. Связь с дореволюционной Россией не изживаема. Желание вернуть прежние порядки грозит гибелью новому правильному миру.

На этом фоне при оставленных в художественных произведениях мечтах о чистоте манифестированная античистота бытового поведения Ю.К. Олеши про­читывается как утверждение значимости советского строя не согласного с ним оппозиционера и в то же время как ее отрицание. В дневниковой прозе Ю.К. Олеша заметит, что, несмотря на смену эпох, духовная организация человека остается неизменной: «Что же изменилось и что не изменилось? Что же при­зрачно и что реально? Почему же электрическая лампа не внесла никакого порядка в человеческую душу? Сколько же надо времени - веков! - чтобы техника изменила психику человеку, если она вообще может ее изменить. Как говорят об этом марксисты!» [4, с. 38-39]. Автор «Заговора чувств» выдвигает теорию, противоположную «технике» марксистов и «разуму» М.М. Зощенко.

Копающемуся в себе писателю с его гамлетиз­мом [4, с. 37] противостоит рациональное начало: «...[м]ы были Гамлетами. Мы жили внутри; Эдисон был техник. Он изобретал - всему миру, всем одинако­во, вне обсуждения правильности или неправильности наших взглядов на жизнь. Не замечая нас, не интере­суясь нами» |4, с. 38|. Неразрешимый конфликт между человеком с его душевной организацией внутреннего мира и равнодушной и всегда побеждающей техникой обозначен и в романе «Зависть».

Простому человеку остаются только страхи, которые он получает бессознательно в момент рож­дения, а дальше - их в нем сознательно приумножает семья: «…детство полно ими <страхами детства> и это главный яд на золоте детства - яд, испускаемый семьей!» |4, с. 26|.

Страхи преследовали и М.М. Зощенко: «Он вер­нулся около 11 часов - измученный, напуганный, больной - в ресторане Союза опять напал на него “страх”, начались “спазмы” - поспешил уйти. Считает - причина этому - статья Федина, как ни парадоксально, это - страх перед литературой, перед необходимостью снова “проявлять себя”» |6, с. 85-86|. Фобии М.М. Зощенко становились тем испытанием, разрушающим прекрасную теорию о торжестве разума над эмоциями. Страхи мучали и изматывали писателя.

Ю.К. Олеша иначе понимал фобии. Он почти по-мазохистски приветствовал появление страха, который становился, с одной стороны, для него наказанием, а с другой - своеобразным искуплением, освобожде­нием от чувства вины. Не принимая во внимание разницу между страхами М.М. Зощенко и приведенным Ю.К. Олешей литературным примером, отметим саму оценку страха. Пересказывая «Первые люди на Луне» Г. Уэллса, Ю.К. Олеша останавливается на моменте, где у моста над гигантской пропастью между Кэвором с его спутником и селенитами возникает конфликт из-за того, что у последних «отсутствует ощущение и страх высоты» |4, с. 374|. В результате фобия по­зволяет героям, вступившим в бой, обрести свободу.

Этот пример интересен в аспекте авторского стрем­ления найти литературную модель собственной жиз­ни. Автопроекция на текст Г. Уэлса позволяет увидеть в Ю.К. Олеше, преследуемом страхами, стремление к фобии как к желанию обрести реальность и сохра­нить себя (страх высоты дает иное понимание мира), и одновременно узаконить страхом право на бунт.

В «Перед восходом солнца» М.М. Зощенко не только систематизирует собственные страхи, но и досконально изучает фобии предшественни­ков. Особое внимание уделено модели поведения Н.В. Гоголя. Автор «Мертвых душ» умер, потому что заболел той самой болезнью, от которой умер его отец, а именно «на него нашел страх смерти» |20, с. 340|. Собственную фобию увидел писатель в клас­сике русской литературы и всю свою жизнь стремился не повторить его судьбу, но парадоксально смерть М.М. Зощенко оказалась удивительно похожа на смерть предшественника [23, с. 46-47].

В жизни и творчестве М.М. Зощенко повышенным интересом отмечается дата рождения. В.П. Руднев пишет, что столь пристальное внимание к возрасту у Ю.К. Олеши, который в дневниках либо постоянно свой возраст сравнивает с другими, например с До­стоевским, либо постоянно повторяет фразу о том, что он родился в 1899 г., свидетельствует о страхе смерти [24, с. 233]. Подобная зацикленность М.М. Зощенко позволяет увидеть ту же фобию.

Страх смерти рождает абсолютное влечение к ней у Ю.К. Олеши. Мечтая стать двойником Н.В. Гоголя, автор «Зависти» стремится повторить многое, в том числе и его смерть [25]. В стремлении к смерти может быть прочитана и инцестуальная увлеченность умер­шей сестрой, отрицающая возможность устранения смерти за счет продолжения рода: «…[с]естра была для меня существом удивительным. Нет, вернее, в от­ношении моем к сестре было много такого, что сейчас удивляет меня: я, безусловно, например, видел в ней женщину... я обнимал ее, например, мне хотелось целовать ее в шею и целовать голые руки. Когда я их видел. Она не противилась этому. Наоборот, ей и самой это нравилось. Мы сидим, помню, на краю постели, в которой я сейчас буду спать, - где-то на перепутье квартиры, где стоит моя кровать, - сидим поздно ве­чером, когда все спят, и переживаем тяжкое, сладкое состояние существ, которые должны были бы отдаться друг другу, но останавливаются перед преградой сты­да, ответственности, страха» [4, с. 70]. Страх не только лишает человека удовольствий, но и в определенном смысле становится тем, что бережет, охраняет.

Для М.М. Зощенко, утверждавшего теорию о моз­ге-дураке, стратегия преодоления собственных фобий оборачивается подсознательным путем к смерти. Пи­сатель, стремящийся растянуть собственную жизнь, на самом деле вне рационального/сознательного старался ее оборвать.

Смежной со страхом смерти в клинической кар­тине писателей является онейрофобия. Подвергнутая авторской рефлексии, данная фобия приводила писа­телей к поиску соответствий в культуре. «Развенчивая гоголевский комплекс, Зощенко пытается справиться со своим. Страх, отвращение к постели хорошо зна­комы и ему самому. Задолго до того, как эта фобия была подвергнута научному анализу в книге «Перед восходом солнца», она стала предметом художествен­ной рефлексии писателя, оставив след в ряде рассказов 30-х годов» [14, с. 61]. Аномалия сна воплотилась в рассказах М.М. Зощенко «Наше гостеприимство» (1935) и «Спи скорей» (1936).

Для Ю.К. Олеши более важным становится не сам сон, а сновидение; погружение в сон всегда было особым способом получения удовольствия (а для продления ощущений можно было сон придумать: «И иногда я воображаю сон...» [4, с. 30]), потеря же этого умения становится самодиагностикой нездо­ровья: «Утрачена сладость засыпания. Я долго лежу, думая о том, что надо спать. В конце концов засыпаю - но погружения в сон не испытываю уже лет десять» [4, с. 35]. Лишь раз в год на границе между сном и явью при погружении в сон появляется ощущение здоровья, чистоты, собственной своей первоначальности.

Обычная жизнь развивается по законам порочного круга, нанизывая один страх на другой: «В ванне. Жарко, страх умереть, прислушиваюсь: сердце, что-то с мозгом - не делается ли с мозгом - а?» [4, с. 37].

Дискурс нездоровья особо интересует Ю.К. Олешу, привлекают писателя различного рода отклонения [4, с. 315-316]. Особое место в поле медицины отведено хозяевам болезни - врачам. Например, доктор Главче [4, с. 236] возникает для сравнения чуткости и утонченности.

Вспоминая модного в Одессе, очень хорошего, зна­менитого и дорогого врача, Ю.К. Олеша вновь пере­живает инкубационный период болезни, вслушиваясь в рассуждения о том, что тиф - это облако. Видит пе­ред собой тушу «с жирным, блестящим и, от здоровья и чревоугодничества, как бы небритым, не успевшим побриться лицом». Доктор оппозиционен больному по трем составляющим: здоровье, еда, выпирающие признаки пола, - и здесь автор видит конкуренцию сильного с более слабым: доктор - поэт [4, с. 64].

Подчеркнутые знаки пола автор видит в облике ме­дицинских сестер [4, с. 324]. Гибель тела провоцирует нелицеприятность духа. Оздоровление физическое снимает вопросы о душевном здоровье.

Розоволицый медицинский персонал в белых хала­тах и все, что с ним связано, утверждает правильную, нормальную деятельность организма, его полное физическое и психическое благополучие: «Машина “скорой помощи” - один из подъемных, здоровых, заражающих энергией видов города… Эта колесница, проносящаяся мимо тебя, в которой сидят люди... - …одни из важнейших людей в городе...» [4, с. 326]. Такая атмосфера не терпит шуток, а Ю.К. Олеша про­должает все осмеивать: «Он сказал непонятное для меня слово “апоневроз”, почему-то вызвавшее у меня желание сострить, поддеть его» [4, с. 320].

Увлеченные работой и жизнью, врачи проходят мимо, не считая нужным вступать в бессмысленные разговоры с больным. И хирург Ю.А. Александров оставляет без ответа вопрос о том, чем же все-таки надо залить кое-что в разрезанном боку во время опе­рации. Знание докторами какой-то тайны и сокрытие ее от пациента начинает беспокоить Ю.К. Олешу, который в десять лет во время посещения глазного врача, уже встревожен [4, с. 249].

Ю.К. Олеша свою роль в русской литературе ви­дел в качестве аптекаря, «завертывателя» порошков и «скатывателя» пилюль |4, с. 409|. Писатель стано­вится двойником врача. Аптека - это путь к здоровью, в то время как доктор всегда найдет отклонения от нормы и укажет на заболевание: «беречь глаза» |4, с. 250|, «не богатырь», «худенький» |4, с. 258|, «малокровный», «плохо питающийся» |4, с. 259| и т.п. С этим связан ужас того, что врач что-то услышит «в коробке туловища» при помощи «черного груздя» (стетоскопа). Поэтому «ревизор сердца» вырастает до невообразимых размеров: «Я стою почти между расставленными его коленями…» |4, с. 258|.

Тот же страх испытывает и уже взрослый М.М. Зощенко: «Пришла врач, захотела его послушать, а он не дает, не разрешает даже прикоснуться к груди. Видимо, боялся услышать что-то такое, чего не хотел знать» |8, с. 343|.

Столкновение с врачом может сыграть роковую роль, открыть дорогу невозможностям и привести к запрету жить. «Через несколько дней в грелке на фут­больной площадке меня выслушивал врач. Он сказал, что у меня невроз сердца и мне играть в футбол нельзя. Я сразу как бы почувствовал себя тяжелобольным. Почувствовал, как бьется сердце, как ни с того ни с сего хочется сесть, посидеть» |4, с. 288|. Произнесе­ние диагноза вслух будто осуществляет его.

Особое место в картине болезней занимает сердце. В письме к матери Ю.К. Олеша вспомнит о своем соученике: «…этот молодой и красивый Бахромов... не так давно умер - тоже молодым и красивым, от сердца» |17, с. 450|. Сердце может остановиться не­ожиданно для человека, не отмеченного еще никакими признаками смерти. Несмотря на то, что М.М. Зощенко был, действительно, серьезно нездоров, болезнь имела для него огромное значение: «…все время жа­луется на легкие, не говоря уже о сердце» |15, с. 67|. Сердечный недуг обозначал связь с отцом, умершим от разрыва сердца. Для Ю.К. Олеши же более важной становится другая болезнь, знаменующая приход собственной старости. Он уделяет особое внимание склерозу мозга |4, с. 247|, склеротическим туманам и оползням |4, с. 304|. Определившаяся ненормаль­ность мозга вскрывает целый комплекс мотивов, свя­занных с сумасшествием, нарушением психического здоровья.

Выхода из несправедливостей жизни нет, так как самоубийство есть отклонение от нормы и оценива­ется Ю.К. Олешей в качестве безумия. Усматривая общую основу такого поступка, автор «Зависти» объ­ясняет его наследственностью: «Она была дочерью ненормальной матери, которая еще долго жила потом - разгуливала в эксцентрическом костюме туристки... Отец умер от удара, за некоторое время до этого впав в склеротическое безумье, выражавшееся в жела­нии постоянно отдавать все, что при нем имелось. Впрочем, по некоторым свидетельствам, он и при здравом уме был великолепно щедр» [4, с. 306]. Подобная щедрость (ср. «Зощенко очень щедрый человек, из тех благотворителей, которые помогают именно тайно - как называл это Лев Толстой, делают добро без адреса» [4, с. 186]) оценивается положи­тельно писателем, опоэтизировавшим нищету [26]. Для Ю.К. Олеши внешний вид, костюм становятся знаком подлинного безумия. В то время как безгра­ничная щедрость может быть неправильно понята как ложное безумие. Важна здесь еще и сама фигура человека, оставляющего наследство. Так, благое дей­ствие щедрости может быть понято как акция против собственного ребенка.

Таким образом, психические аномалии писа­телей, реализованные в повседневности, восходят к сложным отношениям с отцом. «Пытаясь разре­шить эдипов комплекс, Зощенко проходит стадию идентификации с отцом. Самоотождествление с от­цовскими фигурами заходит у него настолько далеко, что формирует стиль бытового поведения, опре­деляет тематику произведений, оказывает влияние на поэтику творчества» [14, с. 30-31]. Унаследовав болезнь от своего родителя (отец умер от паралича сердца), писатель настаивает на зеркальном повто­рении ситуации: утверждает, что у него обнаружен такой же порок сердца («как у меня» [12, с. 10, 11, 127]; по наследству он получает профессию (склонность к искусству), болезни и даже орден тот же, что и у отца [12, с. 13]). Преследуемый фобиями [27], М.М. Зощенко шел по пути избавления от страха, разрывая негативные связи наследственности.

Ю.К. Олеша, наследник без наследства, боялся стать просто повторением папы, ведь папа беден [4, с. 263]. Поэтому в легендарном прошлом он ищет судьбы великих людей, чтобы стать в новом мире великим двойником, повторением более достойного. Смена бесконечной череды масок приводит к тому, что писатель уже и сам не может определить, кто же он на самом деле. Показателен в этом плане диалог Ю.К. Олеши с зеркалом, где отражение существует само по себе, без закрепленности за своим хозяином: «И вдруг на молодого меня, который внутри и сна­ружи, в зеркале, смотрит старик… Когда, отходя от зеркала, я ложусь на диван, я не думаю о себе, что я тот, которого я только что видел. Нет, я лежу в каче­стве того же “я”, который лежал, когда я был мальчи­ком. А тот остался в зеркале. Теперь нас двое, я и тот… Я иногда даже хохочу. И тот, в зеркале, хохочет. Я хохочу до слез. И тот, в зеркале, плачет» [4, с. 302].

Библиографический список

1. Полянский В. Литература - орудие организации и строительства. Заметки публициста // Новый мир. - 1928. - №7.
2. Гудкова В.В. Рождение советских сюжетов: типология отечественной драмы 1920-х - начала 1930-х годов. - М., 2008.
3. Жолковский А. Две версии страха: Ахматова и Зо­щенко [Электронный ресурс].
4. Олеша Ю.К. Книга прощания / сост., предисл., прим. В. Гудкова. - М., 2006.
5. Лицо и маска Михаила Зощенко : сборник / сост. Ю.В. Томашевский. - М., 1994.
6. Михаил Зощенко : материалы к творческой био­графии. Кн. 3 / Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). - СПб., 2002.
7. Воспоминания о Юрии Олеше. - М., 1975.
8. Воспоминания о Михаиле Зощенко / сост. Ю.В. То­машевский. - СПб., 1995.
9. Михаил Зощенко в воспоминаниях современников / сост. А.С. Смолян, Н.Н. Юргенева. - М., 1981.
10. Ямпольский Б. Арбат, режимная улица. - М., 1997.
11. Жолковский А.К. Михаил Зощенко: поэтика недо­верия. - М., 1999.
12. Михаил Зощенко : материалы к творческой биогра­фии. Кн. 1. / отв. ред. Н.А. Грознова. - СПб., 1997.
13. Шварц Е. Живу беспокойно...: Из дневников. - Л., 1990.
14. Куляпин А.И. Творчество Михаила Зощенко: истоки, традиции, контекст. - Барнаул, 2002.
15. Михаил Зощенко : материалы к творческой биогра­фии. Кн. 2 / Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). - СПб., 2001.
16. Соцреалистический канон : сб. ст. / под общ. ред. Х. Гюнтера, Е. Добренко. - СПб., 2000.
17. Гудкова В. Примечания // Олеша Ю.К. Книга про­щания. - М., 2006.
18. Куляпин А.И., Скубач О.А. Мозговой штурм. Экс­периментальные исследования советских физиологов в кон­тексте культуры 1920-1940-х годов // Звезда. - 2008. - №1.
19. Зощенко М.М. Голубая книга // Собрание сочинений / состав. и примеч. И.Н. Сухих. - М., 2008.
20. Зощенко М.М. Перед восходом солнца // Собрание сочинений / состав. и примеч. И.Н. Сухих. - М., 2008.
21. Пашин Д. Человек перед зеркалом (Несколько фраг­ментов о жизни и о сюжете) // Олеша Ю.К. Зависть. Три толстяка. Рассказы. - М., 1999.
22. Асеев Н. Володя маленький и Володя большой (Материалы для биографа) // // Красная новь. - 1930. - №6.
23. Десятов В.В., Куляпин А.И. Прозрачные вещи: очер­ки по истории литературы и культуры ХХ века. - Барнаул, 2003.
24. Руднев В.П. Метафизика футбола: исследования по философии текста и патографии. - М., 2001.
25. Куляпин А.И. Н.В. Гоголь в рецепции Ю.К. Олеши // Ars interpretationis : сб. ст. / под ред. О.Г. Левашовой. - Барнаул, 2010.
26. Маркина П.В. Философия нищеты Ю.К. Олеши // Филология и человек. - 2010. - №1.
27. Маркина П.В. Страхи и мании М.М. Зощенко // Ars interpretationis : сб. ст. / под ред. О.Г. Левашовой. - Барнаул, 2010.