Неопубликованные записные книжки М. М. Зощенко. Попытка описания

УДК 821.161.1.09-6+929Зощенко

А.Д. Сёмкин
Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства

Предметом рассмотрения в настоящей статье стали записные книжки М. М. Зощенко. При подготовке использованы материалы из музеев Санкт-Петербурга, ИРЛИ и, в первую очередь, фондов Государственного литературного музея «ХХ век». Рабочие блок­ноты, записные книжки М. М. Зощенко - безусловно, важней­ший источник при работе над научной биографией писателя. Они представляют собой испытательный стенд, полигон для разра­ботки, масок, сюжетов, арсенала приемов - на протяжении всей творчества М. М. Зощенко.

Ключевые слова:М. М. Зощенко, записные книжки, дневники, эпиграммы, эго-документы, история замысла, творческая лабо­ратория, культурный контекст.

A. D. Semkin

Unpublished notebooks of M. M. Zoshchenko. An Attempt at Description

The article focuses on the notebooks of M. M. Zoshchenko. The materials from the museums of St. Petersburg, IRLI (the Institute of Russian Literature), and, first of all, of the funds of the State Literary Museum «XX^th century». M. M. Zoshchenko's working notebooks, pocket-books are undoubtedly the most important source for the scientific biography of the writer. They represent the test-bench or the testing ground for the development, masks, plots, a range of techniques in the course of M. M. Zoshchenko's oeuvre.

Key words:M. M. Zoshchenko, notebooks, diaries, epigrams, ego­documents, idea history, creative laboratory, cultural context.

DOI: 10.18500/1817-7115-2016-16-1-85-90

Предметом рассмотрения в настоящей статье стали записные книжки М. М. Зощенко. При под­готовке мы использовали материалы рукописного отдела ИРЛИ, материалы, хранящиеся в рукопис­но-документальном фонде музея истории города, и, в первую очередь, в фондах Государственного литературного музея «ХХ век», создававшегося первоначально как музей-квартира М. М. Зощен­ко, в котором числится пять отдельных единиц хранения записных книжек и тетрадей с записями. Некоторые фрагменты записей были опублико­ваны в сборнике «Лицо и маска Михаила Зощенко»¹, а также в третьей книге издания «Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии»², подготовленного ИРЛИ.

Тематика рассматриваемых нами записей по­ражает разнообразием: подчас на одной странице встречаются и сентенции общего характера, и деловые заметки, и телефоны... и, конечно, раз­мышления о проблемах художественного творче­ства в целом, и собственная творческая мастерская. Широта интересов «недоучки» Зощенко поражает. Он размышляет об искусстве, цитируя Крамского, Н. Н. Ге, Толстого, Репина, Федотова; о природе смеха - цитируя Аристотеля. Кроме вышеупомяну­тых, на страницах только одной записной книжки Зощенко мы встречает имена Лопе де Вега, Чай­ковского, Бакунина, Скрябина, Андреева, Толстого, Станиславского, Бергсона, Пушкина, Горького, Ленина, Чаадаева, Шекспира, Паскаля, Чехова, По­тапенко, Дорэ, Стендаля, Скаррона, Щедрина, Вит­те, Эренбурга - всех не перечислить. Культурный контекст молодого Зощенко широчайший: тетради наполнены цитатами и размышлениями о Кнуте Гамсуне, Достоевском, О. Уайльде, Э. Роттердам­ском, Гауптмане и многих других. Четыре страни­цы занял только список упомянутых писателей и философов (от Канта до современников). Столь же разнообразны и интересы писателя: современная лексика, война с Японией, киты, рабы и рабство, современные религии, медицина, шарлатаны, атом, хрусталь, стекло и т. д.

Председатель комиссии по литературному наследию Зощенко Юрий Владимирович Томашевский писал о значимости записных книжек в творческой работе писателя: «Зощенко не вёл дневников. Но бумага для записей всегда была у него при себе. Первые записи относятся к 1915 году... последние - за несколько дней до смерти, в 1958 году. Всего сохранилось около сорока тетрадей и записных книжек, в которые Зощенко заносил впечатления дня, мысли, вы­ражения, обороты, слова, которые могли приго­диться для работы над задуманными рассказами и повестями»³. Далее Томашевский отмечает, что хотя дневников в строгом смысле слова писатель не вел, но «это как бы строчки из дневника. выраженные в сжатой форме плоды его размышле­ний о текущей и будущей жизни людей»⁴.

Подобное же мнение высказывает А. И. Ми­хайлов, который называет этот жанр вообще промежуточным образом - «дневниковыми за­писями»: «Назвать “дневником” эти 15 частично исписанных рукой Зощенко, частично напеча­танных на машинке листков можно лишь весьма условно. Их жанровый характер неоднороден и в каждом случае определён самим автором»⁵. По мнению исследователя, эти записи в одном случае являются заготовками для будущих рассказов и повестей (удачно явившаяся мысль, выражение, фраза, яркая характеристика, интересное наблю­дение), в другом - представляет собой некий ва­риант самоисследования, самонаблюдения. Про­цитируем слова исследователя, подтверждающие, по нашему мнению, возможность рассмотрения записных книжек как вполне адекватную замену писательскому дневнику: «...записи 1921 года носят уже характер полноценного “дневника пи­сателя”, фиксирующего события, связанные с его творческой деятельностью…»⁶

Рабочие блокноты, записные книжки М. М. Зощенко - безусловно, важнейший ис­точник при работе над научной биографией писателя. Однако, по нашему мнению, речь должна идти не о научной, а скорее, о творче­ской биографии, которая является для писателя важнейшей ее частью.

У Зощенко, что на первый взгляд может пока­заться странным, - это биография идеологическая, история его движения в пространстве того, что В. В. Набоков саркастически называл Большими Идеями: «Всё остальное - это либо журналистская дребедень, либо, так сказать, Литература Больших Идей, которая, впрочем, часто ничем не отличает­ся от дребедени обычной…»⁷

Почему мы вспомнили Набокова? Да потому, что именно он нашел и увидел именно в Зощенко едва ли не единственную родственную душу в совет­ской литературе - кроме него Набоковым упомянуты были лишь И. Ильф с Е. Петровым да Ю. К. Олеша. В интервью Альфреду Аппелю (в сентябре 1966 г.) на вопрос: «Нравятся ли Вам какие-либо писатели, целиком принадлежащие советскому периоду?» - он ответил: «Было несколько писателей, обна­руживших, что если они станут придерживаться определенных сюжетов и персонажей, то сумеют вывернуться - в политическом смысле... В итоге Ильф с Петровым, Зощенко и Олеша ухитрились опубликовать несколько безупречных по качеству литературных произведений…»⁸

Но кого же видел Набоков в Зощенко? Ра­зумеется, автора «Бани» и «Аристократки».

Вспомним, как сам Зощенко реагировал, когда у него требовали чтения этих его «хитов». Эти требования вызывали у него раздражение, по­скольку свою миссию он видел совсем в другом. Очевидно, здесь кроется достаточно серьезное недоразумение.

И действительно, что представляет собой творческий путь Зощенко?

Его короткие рассказы только внешне антиидеологичны - поскольку вызывающе аполитич­ны, действительное же их содержание составляют мучительные и безрадостные размышления о природе человека, о его месте в мире.

В «Сентиментальных повестях» звучит жгучая боль за человека, который, совсем по Достоевскому, осознает себя не вправе считаться человеком, не вправе жить.

«Возвращенная молодость» основана на целостной научно-философской концепции.

«Голубая книга» - вещь учительская и даже проповедническая.

В повести «Перед восходом солнца» находим последовательное и логичное изложение стройно­го мировоззрения.

А значит, и творчество Зощенко можно на­звать Литературой Больших Идей.

Парадоксальный факт - именно это ненави­дел Набоков. «Стиль и структура - это сущность книги; большие идеи - дребедень»⁹.

Так ошибался Набоков - но не только он. Уже много раз констатирована загадочность творческой личности Зощенко, непонятность, странность, невозможность встроить его в какую-либо парадигму или вставить в обойму. Вот названия некоторых публикаций разных лет о Зо­щенко: «Очень странный классик», «Неизвестный Зощенко», «Зощенко и его тень», «Свифт, при­нятый за Аверченко», «Неизвестный советский гражданин, которого звали Зощенко», «Михаил Зощенко: клоун, философ, закрытое сердце», «Мифы Михаила Зощенко», «Зощенко приняли не за того писателя, каким он был», «Печальный смех Михаила Зощенко», «Зощенко, который не смеялся»¹⁰… Именно это, вполне обоснованное, представление о Зощенко как о мыслителе и по­зволяет включать его не только в парадигму сати­рической и юмористической литературы, но и, все чаще, в круг литературы философской - Ницше, Фрейда, Бергсона.

Как отмечает Ю. В. Томашевский, стремле­ние к философским раздумьям о месте человека в жизни возникло у Зощенко буквально с первых его шагов в литературе, что и отразилось в его дневниковых записях - в них парадоксально сочетаются подмеченные словечки, афоризмы, картинки с натуры и глубокие выводы о несовер­шенстве человеческой натуры, о месте человека во Вселенной.

Конечно же, в первую очередь исследова­теля должно интересовать отражение реальной биографии в творчестве. Такое отражение может оказаться порой весьма неожиданного свойства. Особенно это касается самого первого этапа творческого пути писателя. В период нелегкой и смертельно опасной службы, пребывания на фронтах Первой мировой Зощенко пишет в основ­ном только сугубо конкретные стихи на случай, полковые эпиграммы. Этот почтенный жанр из­вестен со времен Д. Давыдова. Сразу оговоримся: художественные достоинства этих миниатюр очень относительны. Но в любом случае они интересны как факт истории. Поэтому позволю себе привести несколько опусов, которые удалось расшифровать - они никогда не публиковались:

Полковнику Трухачеву. Экспромт

С начальством мил, а с нами прост
Нельзя сказать, чтоб был прохвост
Фамилья только подкачала
- Труха... - пойми сначала
ххххх
На это каждый мне ответит
Фамильей Бог и шельму метит.

Штабс-капитану Кириллову, «Волжскому грузчику»

Таскать на пристани кули
Ведь легче, чем служить в пехоте
Податься в тыл не лучше ли,
А то в чинах и вдруг на роте¹¹.

А рядом, в этой же тетради - черновики писем с фронта. Впрочем, иногда у раннего Зощенко трудно отличить реальное письмо от литературы, поскольку и письма строились как художествен­ное произведение. Например:

«Для сердца не придуманы законы, и искрен­ности чужда логика. А потому не задумывайтесь над словами моими и не ищите в них связности. Мое письмо - эссенция сомнений, в нем и сам не нахожу ни связи, ни логики, и им не хочу им объясниться (это слово зачеркнуто. - А. С.) открыть вам все чувства свои и не хочу тонким как паутина дипломатическим подходом войти к вам в душу»¹². Кому адресовано это письмо - ясно из позднейших пометок; это первая любовь писателя Надя Русанова-Замысловская.

Отметим, кстати, что с точки зрения самых общих сведений о личности и судьбе писателя записные книжки представляют уникальные воз­можности для исследования - прекрасный матери­ал буквально на каждой странице. Вот, к примеру, запись (узнаем страсть Зощенко к систематизации всего на свете) «Мои чудесные случаи спасения»:

«1) Тонул (на гонках) Нева; 2) Самоубийство. Яд; 3) Война. Взяли адъютанта; 4) Стреляли из пушки в меня; 5) Революция; 6) Карточ (?), на дверях (?), скор. (?); 7) Я уехал из Лигово; 8) Я на фронте. 19 год; 9) Поезд. 14 год. Кисловодск; 10) 1943 год. Москва через площадь; 11) 1946 (нрзб.)»¹³.

Собственная личность, психическая органи­зация ее во всей ее сложности - постоянная тема записей Зощенко, тема психоаналитическая, с расписыванием симптоматики, комплексов, стра­хов. Вообще в записных книжках разного вре­мени множество набросков, списков фобических объектов и страшных событий - можно сказать, это лаборатория автопсихоанализа, который вы­ливается в подробнейшее исследование. Здесь и история болезни, и диагноз, и целая медицинская теория. Особенно интересно, что все это пишется уже после окончания работы над повестью «Перед восходом солнца»! Создается впечатление, что работа над книгой так и не была окончена, да и не могла быть окончена, пока тема ее сохраняла для Зощенко всю свою жгучую актуальность. Перед нами подлинное продолжение этой важнейшей для писателя книги: «Психогенные симптомы. После анализа и логического исследования не­здоровой психики остаются привычные реакции. Их надо убрать, как я убрал нездоровые симптомы сердечной болезни... уверен, что дефекты суть психического характера. И при вере в иное со­стояние - отрицательные симптомы уходят»¹⁴.

Даже записи биографического характера у Зощенко чаще всего касаются именно случаев психиатрических - например, о художнике П. Фе­дорове, об ужасных подробностях, связанных с его пребыванием в психиатрической больнице¹⁵.

Рассмотрим подробнее, как выглядят в за­писях писателя некоторые темы, актуальные для Зощенко в течение многих десятилетий.

1) Интеллигенция и способ существования интеллигента в мире. Отрицание интеллигенции в дальнейшем (все это легко показать на матери­але огромного количества рассказов Зощенко, в которых он активно позиционирует ненависть не только к интеллигенции как к классу, но и как к соответствующему способу мировосприятия) мы находим и в дневниковых записях: «Интеллиген­ты старого времени не способны на проявление сильных чувств». Или: «Интеллигенты не знали духовной жизни народа»¹⁶. В «воспоминаниях» 1950-х гг. приводятся отдельные случаи, записи, в частности, противопоставляющие силу простого мужика - слабости интеллигента: «Сани под лед. Помог лошади. Воду из валенок. А потом сам. Интеллигент бы сдох»¹⁷.

Однако в более ранний период приорите­ты были расставлены по-другому: «Он сказал: “Нужно быть упругим, стальным и на стальных рельсах. Тогда легко продвигаться вперёд. Это сокрушительная сила, это величайшая сила”. Но я ответил ему: “Я предпочту быть простой телегой, чтоб, больно стуча колёсами, тащиться по камням. Ибо тогда разнообразен путь и не проложен он мыслями другого”»¹⁸.

В принципе, та же оппозиция использована и в следующем отрывке: «Путь мозга - путь жалких пяти чувств, которые обнимают жизнь, в её глупой и грустной будничности. Путь души - путь через пропасти с мучительным предчувствием иной жизни. Путь мозга - путь математики, логики и естественных наук; душа - праздничный день - она не знает интегралов ни во времени, ни в пространстве»¹⁹.

Как это не совпадает с навязанной самому себе темой биологического начала - как все просто. Позднее эти размышления приведут писателя к убеждению: «Жизнь, на мой ничтожный взгляд, устроена проще, обидней и не для интеллигентов»²⁰. А человек состоит всего лишь из воды, соли, угля, кальция... (не забудем, конечно, и о той горечи, что стоит за этими утверждениями, о противостоянии автора этой простоте: «…Черт побери, как все просто на свете! И зачем я об этом узнал? Может, как раз от этого мне теперь жить скучно»²¹).

2) Тесно связана с вышеизложенным тема нормальности - ненормальности. Интересно отметить в этой связи прокламируемую ненависть к норме, под которой Зощенко понимал, очевидно, нечто принципиально иное, чем Чехов или До­влатов (преклонявшийся перед Чеховым именно за его нормальность).

«...Люди делятся на человекоподобных и че­ловека с большой буквы. Первых большинство, а потому они нормальны в жизни. Человек - ненор­мален. Во всём. Идите к этой ненормальности. Это огромное, к чему должен подойти человек. Это не парадокс. Нормальный умирает от несварения в желудке. Ненормальный от безумия. <…> Разве может быть что-нибудь хуже нормального?»²²

Отметим и здесь трансформацию взглядов писателя на протяжении жизни - на склоне лет Зощенко приходит опять-таки к иной этической системе. Так, в поздравлении с 60-летием Евге­ния Шварца звучит утверждение порядочности (именно как нормальности) в качестве высшей ценности: «Выпьем за Женю, он очень приличный человек»²³.

Кстати, об упомянутых выше фрагментарных публикациях в «Лице и маске Михаила Зощенко» - естественно, были опущены записи с привкусом эротики. Скажем, воспроизводятся сентенции о русском человеке (о том, что он любит быть обиженным, а не обидчиком, или о том, что не­известного русский человек назовет сперва под­лецом). А рядом находим явно фантастического, мистифицирующего характера обращение к некоей, очевидно вымышленной возлюбленной: «Вы так правду любите? Поверьте, правда - самая жестокая истина в жизни. Мне стыдно, стыдно сказать вам: я хочу вас! И я говорю: Я люблю Вас. Любовь позволяет все»²⁴ - опущено.

И тут же наброски, представляющие собой опять воображаемый диалог с барышней: «Я не буду дальше говорить. Ваш нежный мозг по­гибнет от напряжения». И тут же размышления о бессмертии, о славе, о психологических границах личности, не оставляющие Зощенко и в будущем («Но там, где начинаюсь я, там вы кончаетесь»²⁵).

3) Естественно, важнейшая для писателя тема - искусство как таковое. Здесь и достаточно общие рассуждения: «Дидактика и мораль. Искусство как средство просвещения было в эпоху Просвещения. В наш век, начало ХХ конец XIX, искусство как наслаждение». Но, самые главные слова - о словах: «Самое важное в их жизни - слова. Из-за них люди шли на костры». Сентенции о могуществе слова как искусства заставляют вспомнить философию Серебряного века: «Не жизнь создала искусство, а искусство создаёт жизнь»²⁶.

Загадка, связанная с очарованием неповто­римого стиля Зощенко, отчасти поясняется его теоретическими размышлениями о ритме, о прозе как поэзии: «Не только содержание, но фразы и даже отдельные слова должны быть в полной и чрезвычайной (совершенной) гармонии. Должен быть ритм, должен быть размер и музыкальный подбор. И каждому настроению - свой размер»²⁷.

Несколько страниц в блокноте 1918 г. зани­мают порой размышления - о футуризме, форме в искусстве: «Вся сущность смены старого ис­кусства новым - смена формы» или: «Я говорю, что в исканиях нового прекрасного лучше пожерт­вовать содержанием (унизить его), чем в старую форму влить новую предметность». Или так: «Искусство не должно соперничать с фотографи­ей. Может быть, будет достаточно ярких красок, радостных пятен, радостной новопрекрасной формы»²⁸. Эта патетика прекрасно иллюстрирует, делает очевидным то, о чем мы знаем теорети­чески - генезис творческой личности Михаила Михайловича. Как ощущается здесь эпоха, как все это по-бальмонтовски, по-евреиновски, по-декадентски… Вспоминается, что «…все в жизни лишь средство для звонко-певучих стихов». Здесь мы чувствуем родство Зощенко со всей культурой Серебряного века.

Но и стремление с ней порвать - здесь же, на соседних страницах - напряженный поиск принципиально нового, своего слова («голодовал», «нежное обращение понимал», «очень мерзостно смотреть», «лосный (блестящий)»...). Рядом пате­тика (Серебряный век): «…там, где растёт печаль, там страдания мои, там и моё наслаждение. Ибо как я могу наслаждаться радостью, если радость никогда не бывает величественной, а страдание всегда таково?»²⁹ И тут же: «Очень мерзостно смотреть», «Булок подложила к чаю», «Средней честности», «Нежное обращение понимал» - это язык уже нового Зощенко.

Постоянно размышляет писатель о вопросах искусства и в поздних записях: интересны такие темы, как интерпретация понятия «соцреализм», о теории бесконфликтности и т. д.

Еще один небезынтересный аспект - от­ражение в записях разных лет некоторых ярких особенностей личности писателя, динамика трансформации их с течением времени - например, склонности к беспощадной критической оценке всех и всяческих авторитетов.

О Толстом: «Все проповеди повторения старых мыслей, … повторений со старческим апломбом»³⁰. (Зощенко обвиняет Толстого в не­лепости, эгоцентризме.)

О Л. Андрееве: «Как странно, что такой бо­лее чем посредственный, безвкусный писатель пользовался такой огромной популярностью и был чуть ли не властителем дум...»³¹

О Станиславском: «То-то мне так не нравился Станиславский. Неопрятна книга “Моя жизнь в искусстве”. Манерная… Намеренно заумная... Местами плоско и пошло»³².

Об Олеше: «Тяжким делом было для меня чи­тать дневниковые записи Олеши. Тут не то плохо, что видны границы в сущности посредственного ума. Тут плохо - некоторые отвратительные его черты характера, подобострастие перед сильным и трепет перед известным - почти мальчишеские черты, и неприятные. Кто подбил его напечатать эту галиматью? Пусть бы думали (и всем было бы приятно), что он беспредельно умный, как думали все и многие годы. Как жаль и грустно за него»³³.

Вернемся в творческую лабораторию Зощен­ко. Два аспекта выделял сам писатель:

а) фразы:

«В эту горестную для меня минуту...»;

«Прикованы к земле самыми пошлыми её удовольствиями»;

«Видит кошка молоко да рыло коротко»;

«Жил очень хорошо и вскоре умер»;

«Младенческая душа его»³⁴.

Отметим, что это не просто фиксация сло­воформы, наслаждение вкусным словом - параллельно мы участвуем в процессе осмысления этого новаторства: «“Царапнула глазом” - это удивительно характерно. Это преувеличенное обновление старых слов. Слова - посмотрела, взглянула - устарели <...> И не вызывают у нас ярких представлений. Царапнула глазом - застав­ляет по-новому взглянуть»³⁵;

б) записи сюжетов в записных книжках: «Рас­сказы врача», «Пять основных сюжетов» или любовные новеллы (намечены 37 позиций, в том числе очень увлекательные, даже только по названиям). Рядом намечены «Темы для книги новелл» - всего 11 тем. Мы попытались проследить судьбу этих за­мыслов. (Среди них есть поистине увлекательные темы: «1. Прокурор. Директор завода. (работал лучше при Сталине но нервы были плохие). 2. Замазка. Сила начальника, который желает добра, а в деле ничего не понимает. 3. Секретарша (злая) властная. Ей подарили собаку. Надо было видеть, с каким восторгом она приказывала ей».)

Вновь очевидна параллель с «Перед восходом солнца» в сюжете № 4: «Закалял себя. Бегал во­круг поезда. Лазал. Упросил меня 2ую полку. Взо­брался как обезьяна. Ел орехи и виноград. Умер от разрыва сердца. Нашли возле тарелки с орехами». К рассуждениям о сути соцреализма писатель возвращается в сюжете № 5: «Социалистический реализм неправильно понимали. Корреспондент написал о больнице, которой не было»³⁶. Ну, а единственный полностью осуществленный за­мысел выглядит так: «Война. Бомба в дом-дачу. Судьба. Через 10 лет годовщина. Сын сказал: не судьба, а не верил в могущество советской авиации»³⁷ (это - известный рассказ 1950-х гг. «Грубые ошибки»).

Уже говорилось о стремлении Зощенко к систе­матизации: в последних записях также множество списков, перечней: «Темы любовные. Малые но­веллы. Новеллы “Руссские люди”». Или так: «Наи­более сильные темы 1957-58». Вообще же и здесь причудливо соседствуют сюжеты то об Олеше, то о бухгалтере в Алма-Ате, то о Скрябине, цитаты и размышления о Чехове и Аристотеле. Речь идет то о проститутках, то о коммунизме: «В России должен быть коммунизм (допустим, мужичий) иначе темное царство», то об аракчеевщине, то о Древней Руси, о разбойниках и мятежниках, искусственном спутнике Земли, Вельтмане, о Каспийском море. Возможно, и даже вероятно, что все это материалы к задуман­ной книге (также по замыслу систематизаторской): «Что меня больше всего поразило».

В завершение обзора записных книжек хочется подчеркнуть: совершенно очевидна необходимость и настоящей полной публикации всего корпуса записей, и кропотливой работы с текстами. Очевидна по двум причинам.

Во-первых, они представляют собой испы­тательный стенд, полигон для разработки, масок, сюжетов, арсенала приемов - на протяжении всей творческой биографии писателя.

Во-вторых, эти материалы убедительно под­тверждают мысль Ю. В. Томашевского о том, что Зощенко и в самые трудные годы не падал духом. Фантастический кругозор, живой интерес ко все­му окружающему - ответ тем, кто утверждает, что в 1950-е гг. морально сломленный писатель вел полурастительное существование. Таким образом, окончательный вывод сформулируем следующим образом: необходима публикация этих записей с соответствующими комментариями, чем пока никто всерьез не занимался. Это бесценный материал для понимания творческой и философской эволюции Михаила Михайловича Зощенко.

Примечания

¹ См.: Михаил Зощенко. Из тетрадей и записных кни-жек // Лицо и маска Михаила Зощенко / сост. Ю. В. Томашевский. М., 1994. С. 105–134.

² См.: Из дневниковых записей М. М. Зощенко (1916– 1921). Публикация А. И. Михайлова // Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии : в 3 кн. Кн. 3.СПб., 2002. С. 102–111.

³ [Томашевский Ю. В. Вступительная заметка к публикации] // Михаил Зощенко. Из тетрадей и записных книжек. С. 105.

⁴ Там же. С. 106.

⁵ Из дневниковых записей М. М. Зощенко (1916–1921). Публикация А. И. Михайлова. С. 102.

⁶ Там же.

⁷ Набоков В. Лолита. О книге, озаглавленной «Лолита» (Послесловие к американскому изданию 1958-го года).

⁸ Цит. по: Кобрин К. Новейший путеводитель по Зощенко [Рец. на кн.: Жолковский А. К. Михаил Зощенко : поэтика недоверия. М., 1999] // Нов. лит. обозрение. 2000. № 42. С. 354.

⁹ См.: Уздина М. Набоков В. Штрихи к портрету. Ч. 4.

¹⁰ См. об этом: Семкин А. Вокруг М. М. Зощенко. Что писали вчера, что пишут сегодня //Альманах «ХХ век». Вып. 3. СПб., 2011. С. 3–21.

¹¹ Фронтовой блокнот Зощенко (1914–1919 гг.) // Фонды ГЛМ «ХХ век». КП 308. РД 110. ¹² Там же.

¹³ Записная книжка (1957–1958 гг.) // Там же. КП 227. РД 29.

¹⁴ Там же.

¹⁵ Там же.

¹⁶ Блокнот (ноябрь 1918 г.) // Там же. КП 490. РД 292.

¹⁷ Записная книжка (1957–1958 гг.).

¹⁸ Блокнот (ноябрь 1918 г.).

¹⁹ Там же.

²⁰ Зощенко М. Сентиментальные повести. М., 2008. С. 407.

²¹ Зощенко М. Нервные люди. М., 2008. С. 422.

²² Блокнот (ноябрь 1918 г.).

²³ На 60-летии Евгения Шварца в 1956 г. Михаил Зощенко поприветствовал юбиляра так: «С годами я стал ценить в человеке не молодость его, и не знаменитость, и не талант. Я ценю в человеке приличие. Вы очень при-личный человек, Женя» (Цит. по: Биневич Е. Е. Шварц. Хроника жизни. СПб., 2008. С. 600).

²⁴ Блокнот (ноябрь 1918 г.).

²⁵ Там же.

²⁷ Там же.

²⁸ Блокнот (ноябрь 1918 г.).

²⁹ Там же.

³⁰ Там же.

³¹ Записная книжка (1954-1956 гг.).

³² Блокнот (ноябрь 1918 г.).

³³ Записная книжка (1954-1956 гг.).

³⁴ Блокнот (ноябрь 1918 г.).

³⁵ Там же.

³⁶ Записная книжка (1957-1958 гг.).

³⁷ Там же.