Эпическая лирика позднего Твардовского: цикл «Памяти матери»

УДК 821.161.1 (Твардовский А.) ББК Ш5(2Рос=Рус)6-4

А. М. Сапир
Мэйн, США

Аннотация. В статье рассматривается история создания Александром Твардовским цикла «Памяти матери», работа над циклом интерпретируется как вершина художественной, философской и гражданской эволюции автора.

Ключевые слова: А. Твардовский, цикл «Памяти матери», эпическая лирика, трагедия раскулачивания, ссылка на Се­верный Урал, «сын кулака», композиция цикла, образ матери, образ чужбины.

A. M. Sapir
Maine, USA

THE EPIC POEMS OF THE LATE TWARDOVSKI: CYCLE “IN MEMORY OF MOTHER”

Abstract. In the article the history of Alexander Tvardovsky cycle “of Mother”, the work on the series is interpreted as the pin­nacle of artistic, philosophical, and the evolution of the civil author.

Keywords: A. Tvardovsky, Cycle “To the Memory of the Mother”, The epic poetry, The tragedy of collectivization, The exile to the North Ural, “The Son of kulak”, Composition of the cycle, Image of the Mother, Image of the foreign country.

Цикл стихотворений А. Твардовского «Памяти матери» является непосредственным откликом на ее смерть 23 марта 1965-го года. Напечатан в сентябре того же года, в журнале «Новый мир» вместе с дру­гими стихотворениями. Все они объединены назва­нием «Из лирики этих лет». Смерть матери застави­ла поэта обратиться памятью к самым тяжким испы­таниям, выпавшим на её долю: раскулачиванию, выселению из родных мест, жизни на немилой чуж­бине, возвращению на Смоленщину, но не в родные края, к тому времени разорённые. Незаживающая рана самого поэта (в его партийной учётной карточ­ке так и написано было - «сын кулака»), пережива­ния матери и трагедия крестьянства, подвергшегося насильственной коллективизации, слились в стихо­творениях воедино.

Чтобы понять, почему так трогает маленький, из 4-х стихотворений состоящий цикл, надо увидеть особую роль Матери, Марии Митрофановны Твар­довской, в жизни и творчестве поэта, уяснить осо­бый характер лиризма в цикле и в позднем творче­стве А.Твардовского в целом, или, говоря словами В.Каверина, представить, «как Твардовский работал над поэзией, как поэзия работала над ним» [Романо­ва 2006: 626]. «Памяти матери» есть выражение ли­рической, философской и гражданской мысли А. Твардовского в её итоговом воплощении. Наша задача - попытаться увидеть, как поэт выстрадал эти итоги.

В том формате, который мы избрали для рабо­ты, - медленное чтение - не предполагается всесто­роннее исследование всех поставленных проблем. Но важно, чтобы анализируемый материал рассмат­ривался под их знаком.

Образ Матери в жизни и творчестве поэта

История создания цикла - это, по сути, всё предшествующее творчество поэта. К образу матери А.Твардовский обращался часто и в стихах, и в про­зе, чувствуя своё родство с ней не только по крови (они и внешне были очень похожи: тот же абрис лица, те же светлые глаза, похожая улыбка). Она была такой же и не такой, как обычные крестьян­ские женщины. Была похожа трудолюбием и стой­костью к невзгодам. Не похожа - поэтической ду­шевной организацией. Вот каким предстаёт её образ в первом же ей посвящённом стихотворении:

И первый шум листвы, ещё неполной,
И след зелёный по росе зернистой,
И одинокий стук валька на речке,
И грустный запах молодого сена.
И отголосок поздней бабьей песни,
И просто небо, голубое небо -
Мне всякий раз тебя напоминают.
[Цит. по кн. Турков 2010:13]
1937

Первые, ещё детские, звуковые и зрительные впечатления и образы, как бы сросшиеся с обликом матери, остались в сознании поэта на всю жизнь, находя всё более глубокое воплощение в стихах.

Позднее, в «Автобиографии», А. Твардовский вернётся к первоначальным впечатлениям, но углубит их: «Мать моя, Мария Митрофановна, была все­гда очень впечатлительна и чутка, даже не без сен­тиментальности, ко многому, что находилось вне практических, житейских интересов крестьянского двора, хлопот и забот хозяйки в большой многодет­ной семье. Её до слёз трогал звук пастушьей трубы где-нибудь вдалеке за нашими хуторскими кустами и болотцами, или отголосок песни с деревенских полей, или, например, запах первого молодого сена, вид какого-нибудь осинового деревца...» [Цит. по кн. Турков 2010: 13]

В прозаическом отрывке поэт дополняет и уг­лубляет свои первые впечатления (хотя главные характеристики почти дословно повторены в нём): образ матери предстаёт многосторонним - она пока­зана в сфере повседневных забот, в душевных вол­нениях, в песне. Известно, что истоки своей «поэти­ческой способности» (а эту способность он считал лучшей в себе) поэт видел в жизни на отцовском хуторе и в материнской любви к родному и близко­му, которые понимались очень широко: это и родная природа, и родные места, и собственно близкие лю­ди. Укорененностью в народном бытии и определя­лась близость мироотношений матери-крестьянки и сына-поэта. Таким образом, и в первом стихотворе­нии, посвящённом матери, и в более поздних воспо­минаниях поэт выделяет главное в её натуре - по­этическое восприятие бытия, преобразующее внут­ренний мир женщины-крестьянки.

В стихотворении «Осиновый хутор » поэт называет мать «тихой и простой». Так он характеризу­ет её за необыкновенную чуткость к сыну, в кото­ром она замечает, кроме крестьянских, иные навыки и запросы , и её тихую и бескорыстную помощь (бы­вало, делала за него крестьянскую работу). Но слова «тихая и простая» не исчерпывают её облика. Нет ли противоречия между подобным определением и поэтичностью, о которой говорилось выше? Поста­раемся понять, какой смысл вкладывает Твардов­ский в определение «простая». Это понимание не­обходимо ещё и потому, что частотность использо­вания данного слова в речи самого Твардовского (о матери ли, как в данном отрывке, или о стихах), а также в речи пишущих о нём значительна. Вот ха­рактерный пример. Выступая перед своими избира­телями (художник был избран делегатом ХХI съезда партии), он сказал следующее: «Я не представляю себе, чтобы я написал книгу или какое-то неболь­шое стихотворение, имея в виду лишь узкий круг специалистов литературного дела. На протяжении всей моей литературной жизни я всегда проверял себя так: а поняла бы моё новое произведение про­стая женщина, такая, как моя мать Мария Митрофа­новна» [Романова 2006: 476].

«Простая» в устах Твардовского не означает «примитивная». Даже из того немногого, что уже было сказано о матери поэта, ясно, что её особая чуткость к природе, к народной песне, к сыну, по­этичность её внешнего и внутреннего облика, уме­ние, оставаясь крестьянкой, хозяйкой, матерью, подниматься над крестьянским укладом и бытом, - всё это делает её многогранной натурой. Слово «простая» в данном контексте означает способность жить в соответствии с мудрыми и вечными начала­ми жизни, её неотменяемыми законами, которые мы называем «простыми».

Чтобы в общих чертах завершить портрет мате­ри и показать её роль в формировании поэтического склада души сына-поэта, сошлемся на мнения раз­ных людей. Василий Сиводедов, давний, ещё по школьным годам в Белом Холме, соученик будущего поэта, говорит о «тонкой духовной организации» Марии Митрофановны [Сиводедов 2008: 12]. Влади­мир Лакшин, литературовед, критик и сподвижник поэта по «Новому миру», - о её «богатой одарённо­сти», «которой могли бы позавидовать признанные мастера слова», и называет её «вторым крылом» со­вести поэта [Цит. по кн. Твардовский 2012: 7].

И, наконец, сам поэт, говоря о «золотом запасе впечатлений детства и юности», который даётся художнику «на всю жизнь», не случайно соотносит его с ролью матери в жизни человека: «Он (худож­ник. - А. С.) может многообразно приумножить его накоплением позднейших наблюдений, изучением жизни в натуре и по книгам, но заменить эту основу основ поэтического постижения жизни невозможно, как невозможно заменить в своей памяти родную мать другой, хотя бы и самой прекрасной женщи­ной» [Привалов 2008]

Работа над циклом «Памяти матери».
Гражданская и художническая позиции

Замысел, наброски, промежуточные варианты стихотворений цикла мы находим в так называемом «Новомирском дневнике» А. Твардовского. Так совпало, что тяжелейшая утрата в жизни поэта сли­лась с предчувствием ухода с поста главного редак­тора выпестованного им журнала - «Новый мир». Оттого на страницах Новомирского дневника, пере­межая записи о литературных и общественных де­лах, о набирающей силу критике «Нового мира» и о попытках спасти своё детище, находим черновики цикла «Памяти матери». Данные записи дают возможность проследить ход мысли поэта, увидеть из­нутри, как зарождался и воплощался замысел. Ещё раз подчеркнём, что лирический цикл вызревал сре­ди дум о событиях иного плана - общественно зна­чимых, «судьбоносных», как принято говорить. Ра­бота над циклом, как свидетельствуют записи, была продиктована тем же высочайшим чувством долга, что и борьба за литературу, борьба за журнал.

В записи от 17.06.65 читаем: «... Намечается не­сколько вещиц “Памяти матери” (...) И м. б. (...) что- нибудь выйдет достойное её памяти. В сущности - это речь о себе, обо всём самом дорогом в этом ми­ре - что от неё у меня» [Новомирский дневник 2009: 344] Так сам поэт раскрывает замысел своего цикла. Слова эти можно было бы предпослать в качестве эпиграфа ко всему циклу «Памяти матери». А уже 19 июня мы читаем первый вариант стихотворения, которым начат цикл, - «Прощаемся мы с матеря­ми...». После него идёт запись от этого же числа: «Дела плохи, журнал как в блокаде» [Новомирский дневник 2009: 345].

Пометки о работе над последним стихотворе­нием цикла «Перевозчик-водогрёбщик» перемежаются записью о случайной встрече с главным обви­нителем «Нового мира» В. Кочетовым, в репликах которого Твардовский ощутил наигранность, и с раздумьями над стихами И. Бунина, над «его непод­верженностью, нет, противопоказанностью всякой литературщине, «беллетристике», моде...» [Новомирский дневник 2009: 342]

16 июля Твардовский набрасывает тезисы для разговора с партийным функционером Демичевым о положении «Нового мира» (среди них такой: «Ес­ли журналу быть - он должен быть поставлен в равные с др(угими) условия»), а 18 июля записыва­ет два предпоследних варианта заключительного стихотворения цикла [Новомирский дневник 2009: 364-366].

Настроение, которым проникнут цикл, создает­ся чувствами сына, избывающего свою горечь и вину перед матерью. Так он понимал свой долг перед ней. В свою очередь, глубокое ощущение сыновнего долга обостряло чувство ответственности за под­линно правдивую и демократическую литературу и журнал, который ее издавал, в чем и видел Твардов­ский свое служение Отечеству.

Существует много свидетельств того, как тя­жело воспринял художник смерть матери. Вот одно из них. «В дневнике известной актрисы Ф. Ранев­ской, соседки поэта по дому (...), есть запись 1965 года: “В тёмном подъезде у лифта стоит Твардов­ский. Я:

- Александр Трифонович, почему Вы такой пе­чальный?

Опустив голову, отвечает:

- У меня мама умерла.

И столько в этом было детского, нежного, свя­того, что я заплакала. Он благодарно пожал мне руку”» [Турков 2010: 294].

В первом же стихотворении цикла «Прощаемся мы с матерями...» [Твардовский 2012: 60] звучит это чувство вины перед матерью, с которой «прощаемся» «ещё в нашей юности ранней, / Ещё у родного поро­га». Покидающему дом не терпится уехать, он опаса­ется отсрочки и «к назначенной рвётся разлуке» в то время, «когда нам платочки, носочки / Уложат их добрые руки». (Сколько любви и доброты в этих уменьшительно-ласкательных суффиксах - «платоч­ки, носочки», в эпитете «добрые руки»!) Доброта, заботливость матери и невольная жестокость, невни­мание сына особенно мучают при воспоминании. Герой казнит себя за сыновний эгоизм, с каким он «спешит известить (...) по почте «о воле сыновней» и затем «позволяет матери любить» «девчонок безвест­ных» - « невесток», «а там - за невестками - вну­ков...» И «вдруг назовёт телеграмма / Для самой по­следней разлуки / Ту старую бабушку мамой».

Мучительно здесь слово «вдруг» после много­точия, вместившего безостановочный поток жизни. «Вдруг» как ее остановка - «для самой последней разлуки». Одно из главных ощущений, возникаю­щих при чтении стихотворения, - быстротечность человеческой жизни. Ощущение ее потока жизни, не позволяющего ни остановиться, ни задуматься. А где-то на периферии оказывается самый дорогой человек, значение которого осмысляется тогда, ко­гда его не станет. Сопоставление чернового вариан­та с окончательным показывает, что Твардовский усиливает это ощущение. Сравним эти тексты. Чер­новой вариант:

Но полная степень разлуки
До самого этого часа,
И с ними , и с юностью краткой ,
Когда ты, родимый сыночек,
Когда за невестками внуки,
За гробом идешь - седовласый,
А там уже всё по порядку.
И нет уже больше отсрочек.
[Новомирский дневник 2009: 345]

А вот как звучит окончательный вариант, за­ключительная (5-ая) строфа:

А - там за невестками внуки...
И вдруг назовёт телеграмма
Для самой последней разлуки
Ту старую бабушку мамой.

Вместо 6 строф черновика - 5 в окончательном тексте. Убрав ряд деталей и «неработающих» слов из последних двух строф, поэт в окончательном ва­рианте словно убыстряет события, тем самым как бы приближая развязку. Таков зачин цикла с его «правдой бьющей» и запоздалым чувством вины лирического героя. С его возникающим пока на обочине восприятия, как бы вызревающим чувством долга перед матерью.

Второе стихотворение - «В краю, куда их вы­везли гуртом...» [Твардовский 2012: 61] - возвраща­ет нас к событиям биографии А. Твардовского поч­ти тридцатипятилетней давности.

Мать с детьми выселили из дома 19 марта 1931 года, а 31-го их вместе с присоединившимся отцом отправили в эшелоне на Северный Урал (ино­гда Новую Лялю, где семья отбывала ссылку, отно­сят к Сибири). Уже первая строка стихотворения расставляет необходимые акценты: «их вывезли», «гуртом», - так, как вывозят скот.

К тому времени, когда родных отправили в ссылку, Александр уже три года, как ушёл из семьи и строил свою судьбу самостоятельно. Сложись об­стоятельства иначе, и числился бы поэт не «сыном кулака», а «кулаком», не помогли бы заслуги А. Твардовского перед страной. В письме к Л. Брежневу читаем: «Я убедился в полной невоз­можности что-либо тут поправить и стал относиться к этому как к непоправимому несчастью моей жиз­ни, которое остаётся только терпеть, если хочешь жить, служить своему призванию...» [Твардовский 2010: 385]. Оттого и чувство несправедливости, со­вершённой в отношении его семьи - раскулачили бедняков, едва сводивших концы с концами, а могли бы и его, поломав судьбу, - это чувство усиливается многократно.

В стихотворении голос лирического героя на­деляется обобщенно-эпической оценкой. Точнее, лирическое в нем теряет индивидуальное, становясь отражением всенародной судьбы. Переживания ма­тери даются то в словах сына, то от первого лица - высказаны её устами. Их чувства, отношение к пе­режитому, строй речи максимально сближены. Мо­жет, нигде и никогда не были мать и сын столь близки (по духу родные, а не только по крови), ка­кими предстают в этом стихотворении.

В краю, куда их вывезли гуртом,
Где ни села вблизи, не то что города,
На севере, тайгою запертом,
Всего там было - холода и голода.

Использование «третьего лица» («...куда их вы­везли...» и ниже: «И ей, бывало, виделись...») фиксирует некую отстранённость, объективное свиде­тельство сведущего человека. Через горе одной ма­тери, семьи показана трагедия всего народа. Ведь каждое слово - образ, в котором боль, обида, горечь, недоумение. Вывезли, как скот. «На севере, тайгою запертом» - что это, как не образ тюрьмы! Поэтому последняя строчка в катрене сформулирована в духе поговорки - в ней звучит голос народа. Пережива­ния матери, таким образом, сливаются с чувствами её сына, а вместе они являют собой образ тех стра­даний, которые выпали на долю многих людей.

Вчитаемся. Действительно: в местоимении «их» может таиться не только трагедия семьи поэта, но и более масштабная. Место ссылки рисуется как огромное враждебное пространство. И таким же обобщением звучит каждое из следующих пяти слов: «всего там было - холода и голода». Без этих сцен и образов, созданных по некрасовским канонам (масштаб мысли и проникновенность чувства), су­зилось бы представление о самом страдании, лири­ческое начало было бы не столь впечатляющим. Таким образом, мы ощущаем мысль, пронизанную чувством боли, или чувство боли, осмысленное как народная трагедия. Лиризм, помноженный на глу­бину эпического ощущения жизни, - вот что усили­вает переживание, делает его столь глубоким. Эпи­ческие основания лиризма - важная особенность стихотворения «В краю, куда их вывезли гуртом...» и цикла в целом.

Со второй по четвертую строфы слово лириче­ского героя (автора, сына) причудливо перемежается голосом персонажа (матери). Иногда на первый план выходит его голос, иногда - её. Иногда же её характерное слово («кладбище немилое»), или только форма слова («могилки»), или характерный строй речи («Ни даже тебе прутика единого») - это просто вкрапления - «чужое» слово в его речи. Зву­чит удивительный двуголосый монолог. И - одно­временно - с помощью малых деталей лексики и синтаксиса - создаётся глубокий психологический портрет матери, потому что речь идёт о её затаён­ной, но недосягаемой мечте - умереть в родном краю. О. С. Бердяева справедливо отмечает важ­ность для Твардовского родовой памяти: «В траги­ческой ситуации, переживаемой человеком, вы­рванным насильственно из привычного уклада, из «родовых» связей, самым страшным оказывается не чужая сторона... а невозможность лечь в землю отцов и дедов» [Бердяева 1989: 60]. Потребность поэта в родовой памяти как залоге «непрерывности эпических связей» (О. С. Бердяева) позволяет уло­вить перекличку Твардовского с гениальной мыс­лью А. Пушкина: «родное пепелище» делают тако­вым «отеческие гробы».

В оппозиции: «родимая сторона» - чужбина (а это составляет содержание указанных строф) проти­вопоставлены не по богатству («не столько дом и двор со всеми справами»), а по тому, где «милее» кладбище.

В «родимой стороне» - «такая-то краса и бла­годать» (снова обратим внимание на слово матери, сохранённое в передаче сына). На чужбине - «клад­бище немилое»: «Взгорок тот в родимой стороне с крестами под берёзами кудрявыми». На чужбине - «А на погосте том ни деревца, ни даже тебе прутика единого». В «родимой стороне» - «вдали большак, дымит пыльца дорожная». На чужбине - «кругом леса без края и конца (...) глухие, нелюдимые».

Место последнего упокоения поэтизируется в народном представлении: взгорок, кудрявые берёзы, а вблизи - жизнь, поэтому грезится ей не просёлоч­ная дорога, а большак. «Отеческие гробы» не проти­вопоставляются «родному пепелищу», потому что «укорениться» означает не только наладить хозяй­ство, обустроить жизнь. Оно означает также - дос­тойно умереть, умереть в родной земле. В мечтани­ях матери - отсвет народных представлений о жизни и смерти.

А за мечтой, за переживаниями матери снова прочитывается общественный смысл трагедии раскулачивания: у миллионов людей были обрезаны, выкорчеваны корни. Разрушен святой и непрелож­ный закон существования человеческого рода. Поздняя лирика Твардовского эпична. Именно «эпическое сознание народа... формирует и под­держивает в лирике Твардовского лирическое “я”. Но поддержка эта потому и необходима, что лич­ность сталкивается с жестким драматизмом истории и нуждается в неких надличных основаниях собст­венного бытия, чтобы устоять и не расщепиться» [Бердяева 1989: 63].

Обратимся к последним двум строфам стихо­творения:

Теперь над ней берёзы, хоть не те,
Что снились за тайгою чужедальнею.
Досталось прописаться в тесноте
На вечную квартиру коммунальную.
И не в обиде. И не всё ль равно ,
Какою метой вечность сверху мечена.
А тех берёз кудрявых - их давно
На свете нету. Сниться больше нечему.

Чтобы понять, что изменилось в голосе лири­ческого героя в этих строфах, надо обратиться к некоторым фактам биографии семьи. В 1936 г. семье удалось вернуться на Смоленщину, но не на свой хутор, который к тому времени уже был разорён, да так, что А. Твардовский, приехав однажды на пепе­лище (уже не в переносном, а в буквальном смысле) не смог найти даже следов строений - дома и про­чей хозяйственной «справы». Удалось установить только место некогда вырытой «копани» (канавы), что само по себе выглядит символом разорения. В заключительных строфах мы слышим голос лириче­ского героя - его скорбь и его чувство вины перед матерью.

Если в предыдущих строфах мать с характер­ным словом, оборотом речи, с затаённой мечтой - как живая. То в последних - есть только память о ней и о её мечте, не вполне сбывшейся. В сбивчи­вой, словно запинающейся речи (особенно это чув­ствуется в перебое-переносе слов на другую строку: «Их давно / На свете нету»); в многочисленных по­вторах (повторяется слово «берёза»; в первой строке - «И не...», «И не...»); в обилии отрицаний, противоречащих друг другу (четыре отрицания на 4 строки!) - во всем этом вся сила выплеснувшегося чувства.

В последней строфе снова звучит перекличка с Пушкиным, сказавшим: «И хоть бесчувственному телу / Равно повсюду истлевать...» Вот и Твардов­ский вроде о том же: «И не в обиде. И не всё ль рав­но, Какою метой вечность сверху мечена» Но ока­зывается - не всё равно. Поэтому и заключительные слова стихотворения:

А тех берёз кудрявых - их давно
На свете нету. Сниться больше нечему, -

это не просто скорбь по усопшей - это выплесну­лась боль о безвозвратности потери матери и её бес­хитростной мечты.

Если сопоставить черновые варианты («междуматье» - называл их поэт) с окончательным текстом, становится ясно, что стихотворение перерабо­тано в двух направлениях. Твардовский круто изме­нил субъектную организацию текста. В рабочих ва­риантах стихотворения фактически нет второго пер­сонажа - слова матери переданы от третьего лица: «Рассказывала мать...» - так начиналось стихотво­рение. «Но не о том рассказывала мать...» - это на­чало второй строфы. В передаче лирического героя почти нет ни одной из тех характерных черт речи матери, которые делают её портрет самобытным. Лишь однажды звучат: «... Такая благодать, / Теп­лынь, светлынь...» - слова, которые словно взяты из материнской речи. В рабочем варианте нет той щемящей концовки, в которой вина и боль от непопра­вимости утраты.

Третье стихотворение цикла - «Как не спеша садовники орудуют...» [Твардовский 2012: 62]. Вчитаемся в него, чтобы определить его тему. Компози­ционно стихотворение строится как противопостав­ление труда садовника и работы могильщиков. Как «садовники орудуют», поэт знал не понаслышке: он любил эту работу, когда позволяло время, с удо­вольствием делал всё необходимое в саду. (По его собственному выражению, «лечился лопатой от бес­сонницы и нервов» [Новомирский дневник 2009: 91]). Перед нами исполненная особой заботы, тща­тельная, любовная работа во имя жизни. И те же тщательность и любование в описании её: «не спеша орудуют», яму заготавливают заранее, «грунт не сваливают грудою - по горсточке отмеривают, / Как будто птицам корм из рук...» (Замечательна эта де­таль - «как будто птицам корм из рук «. Так и ви­дишь этот жест и всю сцену: будущая яблоня - не­что столь же живое, как птицы, и так же нуждается в уходе.) И только тот, кто трудится во имя жизни, знает, что нет предела совершенству: по «при­ствольному кругу» садовники «пройдутся» не толь­ко лопатой, но и граблями.

Каждая деталь работы могильщиков словно бы «заточена» на иной навык: «как будто откопать спешат, А не закапывают навек». Работают «мо­гильщики - рывком - / Давай, давай без передыш­ки», «спешат - меж двух затяжек срок...» Каждая деталь описания отзывается в сердце болью. Больно видеть эту спешку: и как забрасывают гроб «комья­ми», и как кидают «песок, гнилушки, битый ка­мень», лишь бы «кой-как содвинуть в бугорок, Чтоб завалить его венками». (К этой детали мы ещё вер­нёмся.) Больно сознавать, что и ты, любивший по- настоящему и скорбящий искренне и глубоко, в себе ощущаешь ту же спешку: «Ведь ты и сам готов по­мочь, Чтоб только всё - ещё короче».

Обратимся к детали, о которой упоминалось выше.

По дневниковым записям самого А. Твардов­ского можно восстановить многие детали. Иные из них увидены им самим - он не мог не примечать их даже в горе - таков удел поэта. Обратимся к днев­никовой записи от 28 марта: «Кладбище в глубоких сугробах. Могила отца. Замок на двери сторожки... Гробовщики (“надо ждать”)... Сырые дощечки неокорённого леса, халтура» [Романова 2006: 629]. Немного измененные, те же детали есть и в стихо­творении. Они усиливают и впечатление от работы, и общий вывод - «халтура». Но ведь чувства лири­ческого героя - подлинные! А среди них - предель­ная честность - то же желание поскорей покончить с захоронением, рвущим душу. Так проявляется знакомое нам по предыдущим стихам цикла и по более ранним стихам чувство вины живого перед умершей (Оно сродни выраженному в афоризме: «Я знаю, никакой моей вины / В том, что другие не пришли с войны...»).

Становится понятным, что всё в стихотворе­нии: и композиция с её противопоставлением труда садовников и могильщиков, с противопоставлением жизни и смерти, с этим, на первый взгляд, не моти­вированным желанием, «побыстрей» закончить за­хоронение, - всё это проявления того же нравствен­ного чувства вины перед матерью.

Обратим внимание на абсолютный поэтиче­ский слух поэта - точность словоупотребления. Твардовский использует для обозначения труда са­довников глагол «орудовать» (работать с помощью каких-либо предметов, распоряжаться), не упоминая ни единого глагола для обозначения работы мо­гильщиков. Вот ряд слов, употреблённых поэтом в качестве синонимов: «рывком», «давай, давай», «минутой дорожат», «пожарный навык», «спешат», как будто откопать спешат, а не закапывают навек». Эти слова - синонимы не работы как таковой, а спешки (не случайно это слово повторено). В такой точности словоупотребления проявлено желание лирического героя, «чтоб только всё ещё короче», выдаёт его состояние горя и смятения.

Приведём ещё одно воспоминание о том, как переживал своё горе А. Твардовский. Вспоминает В. Шуваев о первой после похорон встрече с по­этом:

«Пришёл грустный, осунувшийся, бледный.

- Мать похоронил. - Сел на табуретку, стояв­шую почему-то посреди комнаты. - Теперь ничто не загораживает.

За его спиной сквозь пыльное окно сияло ап­рельское солнце; дымящиеся, синеватые лучи как бы обхватывали Александра Трифоновича, одиноко выделяли его среди большой и пустой комнаты, усугубляли печаль опущенных плеч» [Романова 2006: 630].

Итак, подведем некоторые итоги. Зачин цик­ла - стихотворение «Прощаемся мы с матерями...» - поднимает тему невольной вины сына перед мате­рью, сыновнего эгоизма. Позднее раскаяние, осоз­нание непоправимой утраты пробуждает чувство сыновнего долга. Но это чувство не выходит за пре­делы их семейных взаимоотношений. Второе стихо­творение, «В краю, куда их вывезли гуртом...», об­ращает нашу память к трагедии общенационального масштаба. Она показана как неискупимая вина госу­дарства перед крестьянством. Именно на фоне общенациональной трагедии рисуются переживания матери, которая не может осуществить свою мечту - быть похороненной на кладбище вблизи своего род­ного хутора. В сюжете стихотворения мы ощущаем нарастание и личного чувства вины лирического героя, и его чувства ответственности. Третье стихо­творение цикла, «Как не спеша садовники оруду­ют...», родилось также из непосредственных пере­живаний, связанных с последними часами жизни матери, с похоронами, которые дали толчок к пони­манию драматизма эпохи и мере и степени сопротивления ему.

Литература

1. Бердяева О. С. Лирика Александра Твардовского: уч. пособие к спецкурсу. - Вологда: ВГПУ, 1989.
2. Привалов П. «Второе крыло». К истории одного портрета // Новый Смоленск. - 2008. - № 15.
3. Романова Р. Александр Твардовский. Труды и дни. - М.: Водолей Publisher, 2006.
4. Сиводедов В. Т. Письма и встречи // Всегда с А. Т. Твардовским: воспоминания братьев и сестёр поэта, учителя Егорьевской школы, одноклассников Белохолм- ской школы и друзей детства. - Десногорск, 2008.
5. Твардовский А. Т. Давно ли? Жизнь тому назад. - М.: ЭКСМО. 2010.
6. Твардовский А. Т. Новомирский дневник. 1961-1966, 1967-1970. М.: ПРОЗАиК. 2009.
7. Твардовский А. Т. Стихотворения. Поэмы. - М.: ДРОФА, 2012.
8. Турков А. Твардовский. ЖЗЛ - малая серия. - М.: Молодая гвардия, 2010.

Данные об авторе:

Ася Михайловна Сапир - Заслуженный учитель Российской Федерации, одна из создателей гуманитарного лицея № 40 (Екатеринбург), одна из разработчиков его методики и образовательных программ. С 1984 по 1996 совмещала работу в лицее с работой в УрГПУ в качестве старшего преподавателя кафедры современной лите­ратуры. С 1996 г. живёт в США (Мэйн).

About the author:

Asya Michailovna Sapir - Honored Teacher of Russian Federation, one of founders of the Humanitities Lyceum #40 (Yekaterinburg), one of the original developers of its method and program of education. From 1984 to 1996, whileworking in school, also served as a senior instructor at the Department of Modern Russian Literature in Ural State Pedagogical Univercity. Since 1996, lives in the USA (Maine).