Лепестки её счастья
Юлия Тимур
Зимой 2019 г., в поселке Куздере, смерч подхватил машину с семьей и выбросил в сель – поток, образовавшийся в результате сильных ливневых дождей. В машине было двое: мать и дочь. Тело девочки не найдено до сих пор.
Она смотрит вдаль, туда, где на линии горизонта каждый день, из года в год, из столетия в столетие, огромный купол неба сливается с морем. Море принимает в себя небо, растворяясь в нем, становясь подобным ему, и превращается в единое целое с ним: в мир лазуревой сини, изменчивый и прекрасный.
Когда светло и тихо, небо щедро дарит морю свою бирюзу, разбрасывает ее в открытые навстречу ему морские объятия, а потом с любовью смотрится в его синеву, наслаждаясь глубиной красок и текучестью мятных оттенков; а бывают дни, когда вдруг нахмурится небо, устав от солнечной беспечности, вывесит свинцовые тучи, опрокинется в море, вспенив его своим неровным дыханием, таким тяжёлым, что, не выдержав его мощи, встанут на дыбы волны и, впитав в себя неба гнев, начнут они подниматься все выше и выше, норовя плеснуть добрую порцию пены в суровый лик неба. Вот тогда и появится над морем серо-черная, сметающая все на своем пути воронка, посланец разгневанного моря и неба, налетит она и закружит все, что попадет ей «под ноги», заберёт с собою в вечность, грубо оторвав от корней, вырвав из обессилевших и осиротевших, протянутых к небу рук, поднимая к свинцовым тучам и закручивая своей железной хваткой в последний вираж.
Выцветшими глазами, прищурившись, она всматривается в линию горизонта и ждёт. Каждый день, в любую погоду, надеясь на что-то...
Время останавливается, застывает, вытягивается в долгие минуты, часы ожидания, серые дни и бессонные ночи, месяцы и годы...
Время. Время всегда заставляло ее ждать: сначала мужа, потом детей, а потом и известий, которые так и не постучались в ее дверь.
Глаза ее пусты, как и сердце, она сама пуста: иссушена своей тоской - от побелевших от боли глаз до печеночной горечи. Все было когда-то у нее, нет, не у нее - то была другая женщина: молодая сильная, цветущая, ещё не ведающая, что злой рок уже навис над ней, чтобы примять, вырвать из сердцевины цветущего счастья лепестки, по- одному, жёстко и без сожаления.
Море, небо и свинцовая воронка отняли, унесли, оторвали от сердца, забрали в вечность, ослепили ее глаза, вытравили солью душу, иссушили ее источник счастья, поселив в пустыне души ее тоску и отчаяние. Она сама и есть - тоска и ожидание. Море, небо и свинцовая воронка...
— Мама, смотри, цветочек! У него такие нежные лепесточки!
— Не трогай, дочка, это мак - он не любит прикосновений.
— А если ветер, а если сильный- сильный?
— Сорвёт и унесет.
— И цветочка не будет?
— Не будет, милая.
— Такой красоты не будет больше?
— Вырастет новая.
— А этой, мама, уже никогда-никогда не будет?
— Нет, родная, никогда.
— А ты меня тоже цветочком называешь, мама. Мне страшно, а если поднимется ветер?
— Я буду держать тебя крепко-крепко: никуда не улетят мои любимые лепесточки.
Лепестки нежные, лепестки тонкие, трепетной заботы заложники: их водой напоить, да что б не загубить случайно, не поранить, и от солнца сильного притенить – не то любовью своею пламенной оно выжжет, рубцы оставит, а потом высушит, в пыль превратит, и ветра унесут ее далеко. Так далеко, что не увидит никто. Ветер оборвет – семя не завяжется, в пустоту красота уйдет, отцветет, в корни упадет.
А если наступит кто, помнет-раздавит, хватит ли сил подняться потом? Опору заботливо подставить, помочь, направить. И опять поливать, да любовью сильной не обжечь, от ветров уберечь...
— Мама, а почему вода – это плохо? Почему ты не разрешаешь мне в море долго купаться и заплывать далеко, чего ты боишься?
— Я боюсь за тебя, детка, вода сестрёнку забрала твою старшую, вырвала из рук моих, унесла от сердца моего далеко-далеко.
— И не вернула?
— Не вернула, милая, не вернула.
— Не бойся, мама, я далеко не заплыву! Я жизнь люблю, и мне с тобой хорошо – не унесет меня вода.
Она любила воду. Умоешься водой- вернёт чистоту телу, мысли добрые возродит; попьешь водички – жажду утолит, к жизни вернёт. Никак нельзя без воды. Добро она по сути.
Но если много воды, слишком много, когда сольётся она в единое русло, выйдет из берегов, кинется на сушу бурлящим потоком, то унесет тот поток все, что встретит на своем пути: затянет, никого не пощадит.
И подхватила вода ее первый лепесток: нежный, беззащитный, только раскрывшийся, как не прижимала она его к груди рукой, до боли в сведенных мышцах и неистового сердечного набата в груди – разжала холодным потоком пальцев крепкую хватку и унесла, оставив ее цепляться второй рукой за дерево и за свою опустошенную жизнь.
В тот год было много дождей, и мощный грязевой поток с камнями, возникший в горах во время ливня, забрал ее счастье и унес в море. Не нашли, сколько не искали люди, и следов ее лепесточка нежного.
Замерла она тогда, в камень превратилась, не умерла от горя, полуживой стала, и в окаменевшую плоть робко постучалась новая жизнь – новый лепесток. Наполнил ее теплом, растопил камень, и пробился сквозь безжизненную твердь к свету, разбудив ее своим живым дыханием.
— Мама, смотри какое небо! Синее-синее! Оно так высоко, что не дотянуться до него, и всегда смотрит на нас сверху, а мы голову поднимаем, чтоб утонуть в его синеве!
— Бог с тобой, дочка! Зачем же тонуть в небе? Оно всегда над нами, то ласковое, то хмурое. Сегодня вот ласковое, любоваться можно, радоваться.
— А разве тучи – это плохо? Они солнцу дают отдохнуть, а земле несут дождь долгожданный и щедро её поливают. Серое небо чистоту и жизнь даёт!
— Даёт, деточка, из серого тяжёлого чрева туч льется влага утоляющая. Пусть везде будет чисто: и вокруг нас, и в сердце нашем.
— Да разве капли дождя в сердце попадают?
—В сердце слез капли попадают. Жесткое сердце не плачет. Доброе, чуткое плачет...
Она не отрываясь смотрит вдаль. Глаза ее выцвели от проливных дождей, бьющего в них солнца, взглядов людей, жалеющих, посторонних, идущих в свой уютный очаг, где слышен детский смех и голоса забот.
Времена года у нее смешались, и она почти не замечает их смены: лето – это когда много солнца, зимой – хлесткий ветер в лицо и капли холода, а весна и осень и вовсе не вызывают у нее никаких ощущений.
Она не чувствует вкуса еды, посторонних запахов, кроме запаха сырости, царящего в ее доме и запаха соленого моря, к которому она ходит каждый день.
Она не заметила как-то, что ушел муж. Просто однажды утром она отправилась к морю, а вернувшись, наткнулась на открытую дверь и пустоту дома. А впрочем, ее дом давно пуст – до его ухода пустота была вопрошающей, а теперь стала безупречной, а тишина – совершенной.
— Мама, я хочу людям помогать!
— Всем не поможешь , родная.
— А я выучусь на врача, и буду людей спасать!
— Спасать - вот в чем дело. Первой ты меня спасла, как только появилась во мне, доченька.
— Как это, мама? Разве такое возможно? Это ты мне жизнь дала.
— Ах, милая, как тебе объяснить, не знаю. Ты меня вывела из каменной глухоты к свету.
— Мама, но жизнь – она же повсюду. Смотри, муравей ползет, птичка пролетела, ветер в листьях зашумел, капля дождя звонко упала, цветок лепестки свои развернул, дверь скрипнула...
— Это замечаешь, когда сердце живое.
— А разве, оно может быть мертвым у живого?
— Может, ещё как может, возьмёт и окаменеет, чувствовать перестанет. И причин тому много. Не смотри так недоверчиво. С сердцем чутким рождаются, а потом все с ним может произойти: от горького горя может высохнуть, от громкой радости – загордиться, от тяжёлого труда – надорваться, но хуже, когда от излишеств оно затвердеет: тогда до него совсем не достучаться.
А людей спасать хорошо, милая, дело доброе.
— Только придется уехать, мама, из нашего милого дома, чтобы учиться дальше, а как же без учебы людей спасать? Этому здесь не научат.
— Надо так надо, сердце мое будет тревожиться, но это ведь потому, что живое оно. А ты поезжай, детка. Поезжай!
И улетел последний лепесток ее счастья... Унесло ветром сильным, все сметающем на своем пути. Не дрогнул, душегубец, не пожалел – со всей силы схватил и вырвал из рук ее последний драгоценный лепесток, ею у сердца хранимый, от бед оберегаемый... Только крик она услышала:
«Мама!»
И унеслось ее счастье далеко, туда, куда знал только ветер. Её же, немилосердный лиходей, не взял: только приподнял и выбросил в пучину морскую, оставил опустошенную, скорбную.
Нашли ее люди, вытащили из воды, откачали. Только вот к жизни не вернулась она: застыла, замерла – уплыл ее счастья лепесток, течением морским влекомый. Пропал бесследно, сколько не искали...
...
— Мама.
— Дочка? Неужто сама пришла, милая? А мне сегодня нездоровится что-то – с постели не смогла подняться, не пришла к морю, не навестила вас, родные мои.
— Мамочка, лежишь тут совсем одна, как же не прийти мне. Некому за тобой поухаживать. Пойдем со мной, мама!
— Пойдем, милая! Как я тебе рада!
Она поднялась с кровати, схватила дочь за руку и в чем была вышла за дверь, оставляя позади себя пустой холодный дом, давно осиротевшего.
— Дочка, а где сестра твоя?
— Мама, она ждёт нас у моря! Она очень скучает по тебе и хотела прийти за тобой тоже, но ходить так и не научилась.
— Идём быстрее, родная. Жаль, что бежать я уже не могу - ноги как чужие стали, не слушаются.
— А ты держись за меня покрепче, мама! Буду я твоей опорой.
— Доченька.
Она хотела улыбнуться, но не смогла – разучилась совсем. Только в сердце что-то сильно кольнуло: кажется, камень с души упал.
В одной руке Она крепко держала руку дочери, прильнув к ее плечу, а другой крепко прижимала к сердцу вторую дочку.
«Вот они – мои лепестки счастья, собрала всех вместе, не зря столько ждала, всматривалась в даль морскую: знало материнское сердце, что встретит своих деток!»
...
Лепестки нежные, лепестки тонкие, трепетной заботы заложники: их водой напоить, да что б не загубить случайно, не поранить, и от солнца сильного притенить – не то любовью своею пламенной выжжет, рубцы оставит, а потом высушит, в пыль превратит, и ветра унесут ее далеко. Так далеко, что не увидит никто.
Ветер оборвет – семя не завяжется, в пустоту красота уйдет, отцветет, в корни упадет.
А если наступит кто, помнет-раздавит, хватит ли сил подняться потом? Опору заботливо подставить, помочь, направить. И опять поливать, да любовью сильной не обжечь, от ветров уберечь...
