14-11-2017 Сэмюэл Джонсон (Samuel Johnson) 121

Биографы С. Джонсона

Потницева Т.Н.

Имя автора «Жизни поэтов» оказывается не только ключевым в связи с развитием биографической литературы в этот период, но и символом самого времени, литературной и общественной жизни. Это была особая творческая микросреда, которая формировала и заставляла проявиться здесь характерные для эпохи нравы, характеры, типы людей. Вот почему стать биографом С. Джонсона казалось в это время гораздо большим, чем опробовать себя в новом жанре. Отважиться на такой труд многих подталкивало чувство сопричастности к чему-то самому значительному, исторически важному.

Джонсон знал о попытках своих современников приступить к его жизнеописанию и отчасти благосклонно их санкционировал. Надежды на самое достойное биографическое описание, однако, связывались с именем его друга - Джеймса Босуалла (1740-1795). Но его неожиданно опережает некая Эстер Линч Пиоцци, издавшая биографию С. Джонсона в 1786 году. Жена зажиточного пивовара Генри Трейла, она вместе с мужем была частым посетителем клуба С. Джонсона и даже некоторое время дружила с ним. После смерти мужа выходит замуж за итальянского музыканта Габриеля Пиоцци и занимается литературным трудом. Известность ей приносит не только биография С. Джонсона, но и издание его писем к ней.

Как объясняет сама Э. Пиоцци, написать биографию С. Джонсонз так поспешно ее заставляет желание не растерять те впечатления о значительной личности, которыми она была переполнена во время встреч с ним, зафиксировать «некоторые подробности.., нарисовать выхваченный лишь в бликах свечи портрет человека последних лет жизни, когда весь его облик погружается в глубокие тени, за исключением лица - зеркала ума».

Личный опыт, индивидуальное впечатление о человеке ложатся в основу биографического повествования Э. Пиоцци, которая как бы продолжает традиции самого С. Джонсона в жанре жизнеописания. Она улавливает суть нового подхода в изображении человека и утверждает его как свой собственный художественный принцип, правда, в форме иронической оценки традиций и ограничений жанра биография в начале своего повествования.

Э. Пиоцци, как и С. Джонсону, важно показать человека таким, каков он есть на самом деле, используя в качестве эксперимента биографию самого авторитетного из своих современников. Уже композиционное построение повествования - а оно включает эпизоды, случаи (в названии биографии «анекдоты» - в специфическом значении этого слова для ХVIII века) - основывается на некоей сумме опыта, из которого создается сюжет жизни человека, понятнее становятся мотивы его поведения, характер. Читатель вовлекается в процесс сиюминутного анализа, сличения двух типов знания о человеке - априорного (все, что можно отнести к введению, перечислению того, что Э. Пиоцци знала о С. Джонсоне до встречи) и опытного, которое начинается с момента их непосредственного знакомства в 1764 году. Такой принцип повествования создавал некое сюжетное движение, психологическую напряженность, характерную для романа. Практически неизвестная историкам литературы, Э. Пиоцци в жанре биографии закладывает повествовательную традицию, которая будет подхвачена и по-особому реализована в биография, в романе конца ХVIII - начала XIX веков. Сопоставление чувств, переживаний, ощущений в разной временной соотнесенности ляжет в основу психологического конфликта повествования.

О противоречивости, своеобразии характера С. Джонсона Э. Пиоцци знает до встречи с ним. Приводится целый ряд источников - письма, слухи, высказывания людей, которые говорят об этом. Своенравие С. Джонсона раскрывается в разнообразных эпизодах из его жизни: школьных днях, завершившихся конфликтом с наставником, клубной деятельности, в которой обнаруживаются непростые отношения литературной знаменитости со своими современниками - Голдсмитом, Гарриком, к примеру. Но все эти известные в общем-то факты биографии писателя и суждения о нем не «снижают» его образ в сознании Э. Пиоцци, которая, как человек Века Разума, преклоняется перед интеллектом и творческой мощью ума. В их свете всё остальное кажется малозначительным и второстепенным. Она называет гений С. Джонсона чудом, даром свыше, чьи источники, «как и у могучего Нила, почти невидимы.

Однако личный опыт общения будущего биографа с главой литературного клуба меняет в ее восприятии С. Джонсона былое соотношение человеческих качеств и интеллектуальных способностей. С. Джонсон предстает прежде всего в своих непривлекательных отношениях с другими как человек резкий, безжалостный, изменчивый и непоследовательный в оценках людей, который не терпит превосходства окружающих. Его бестактность допускает употребление таких слов, которые Э. Пиоцци «не решается даже написать». И от этого все величие и значимость творческой деятельности лексикографа, кажется, меркнет. Это чувствует сам автор, ибо, испугавшись такого поворота, спешит все исправить, сгладить и сбалансировать, Биография завершается поспешным перечислением положительных черт, качеств, противоречащих тому представлению о живом, естественном человеке, каковым С. Джонсон воспринимался выше. Здесь он обожаемый друг в кругу восторженных почитателей. Его облик исполнен величия и безупречной значительности. Искусственность концовки подчеркнута синонимическими эпитетами.

И «погруженный в глубокие тени» портрет допивающей свой век знаменитости (так, помним, вначале хотела изобразить Э. Пиоцци С. Джонсона) оказывается иным: «... когда я ищу хоть какую-либо тень на изображенном мною портрете, я не могу найти ни одной».

Неуклюжесть, искусственность завершающей панегирической части, ее несоответствие реальному восприятию С. Джонсона оказались очевидными для всех. В год выхода биографии Э. Пиоцци Дж. Босуалл пишет в письме к Эдмонду Мейлону: «…у Пиоцци нет никакой страсти к нашему великому другу, а лишь тщеславная привязанность. Она видит в нем нечто варварское и грязное». И вместе с тем даже Босуалл отмечает мастерство биографа в создании «подлинного Джонсона». Э. Пиоцци, говоря словами исследователя XX века, «сумела раскрыть в Джонсоне то, что было скрыто от Босуалла. Джонсон оживает вновь в коротких эпизодах... остроумный человек предстает таким, каким он был в воспоминаниях остроумной женщины».

Год спустя, в 1787 году, предпринимается еще одна попытка писательской биографии С. Джонсона, написанной Джоном Хокинсом. Труд этот был не столь неожиданным, как биография Пиоцци. Его называют первым «полновесным», официально одобренным жизнеописанием, о котором было известно самому С. Джонсону.

Дж. Хокинс, как и Э. Пиоцци, - человек, чье мнение внушало доверие. Он активный член литературного клуба, хотя, по словам его главы, был совершенно «неклубным», хорошо знал автора «Жизни поэтов», литературную жизнь в целом. Но Хокинс обретает скорее скандальную, чем литературную славу, когда оказывается выдворенным из клуба. По одной версии, это произошло из-за грубости по отношению к Э. Берку, по другой - Хокинс сам покидает клуб по причине какой-то личной обиды.

Дж. Босуалл не сомневается, что написанная Хокинсом биография строится только на субъективных ощущениях той клубной поры. В письме к слуге С. Джонсона Фр. Барберу в июне 1787 года он пишет: «Сэр Джон Хокинс допустил грубую несправедливость в изображении характера великого и доброго Доктора Джонсона». Но тем и интересна, значительна оказалась биография Хокинса как для современников, так и для сегодняшних историков литературы. В ней был представлен еще один взгляд на авторитетную личность, еще один «опыт» индивидуального изучения человека. Вариантность трактовки какого-либо явления либо жизни человека знаменовала в это время отход от метафизической эстетики и философии ХVIII века, заметный и в жанре биографии.

Хокинс, как и его предшественники, экспериментирует в избранной им литературной форме, расшатывает ее каноны. Он следует своей логике исследования, постоянно сомневается, сверяет известные сведения о С. Джонсоне с собственными наблюдениями и в конце концов «развенчивает» абсолютный авторитет героя создаваемого им биографического повествования. Интерес сосредоточивается на разнообразных человеческих качествах писателя: его нежности, сочувствии близким в сочетании с грубостью, доходящей до бешенства, по отношению к окружающим людям, интеллектуальной мощи и конъюнктурности таланта. Автор биографии отмечает удивительную способность С. Джонсона «придать совершенно разные оттенки своим речам» в зависимости от обстановки и собеседника. Все это мотивы поведения, поступков, которые интересуют и Хокинса, и Пиоцци гораздо больше теперь, чем воспоминания о каких-то событиях. При всех стереотипных наборах качеств, которые возвеличивают человека в ХVIII веке - они отмечены у С. Джонсона - интеллект, набожность, нравственность - биографы осуществляют эксперимент в плане психологического анализа, ивдивидуализации человека, каким бы значительным и авторитетным он ни казался. Но в писательских биографиях эта индивидуализация человеческого нередко происходит в связи с творческой деятельностью, так как творческий, литературный микросоциум оказывался естественным продолжением, вернее, сферой реализации индивидуальных человеческих качеств. Отожествление стиля, творческой манеры с характером человека, отмеченное в биографиях самого С. Джонсона, по-новому развивается его продолжателями.

С. Джонсон кажется Хокинсу угрюмым, замкнутым, меланхоличным по сравнению о Ричардсоном, чье «живое воображение» компенсировало отсутствие знаний и образованности. Мрачный облик лексикографа еще больше был виден на фоне творчества Стерна, чей «безудержный и эксцентрический гений напоминал Рабле».

С другой стороны, биографа приводят в восторг джонсоновское величие и благородство мыслей, манера рассуждать, диапазон ума, отличавшие его от узости творческого мышления Ричардсона, сосредоточенности последнего на таких понятиях, как «чувство», «чувствительность», названных главою клуба «жаргоном», «чепухой». В выигрышном свете предстают положительные черты характера и поведения С. Джонсона, когда приводятся многочисленные отрицательные характеристики (нередко общеизвестные) его товарищей по литературному клубу. Завистливый, не обладающим чувством юмора оказывается Голдсмит, капризным и кокетливым - Гаррик. С. Джонсон, хотя и испытывает к некоторым современникам чувство зависти (к примеру, к Гаррику, его успехам в театре), все же, как сам признается Хокинсу, «всю жизнь старался избавиться от этого чувства». Литературная среда второй половины ХVIII века в Англии давала благодатный материал для изучения нравов общества в целом. Разными, вызывающими почтительное благоговение и презрение одновременно, нередко карикатурными предстают корифеи литературного Олимпа. Их портретные зарисовки чуть позже дополнит, внеся свойственный ему иронико-пародийный колорит, американский писатель-романтик Вашингтон Ирвинг.

Творчество и реальная жизнь, оценка характера человека и его литературного труда порой смешиваются, что вполне понятно: ведь речь идет о писателе и писательской биографии. Но все чаще - и это уже заметнее у Хокинса - происходит вычленение из жанра биографии литературно-критической части как некоего особого, отстоящего от главного повествования и относящегося не столько к анализу творчества героя биографии, сколько к пониманию эстетических принципов его собственного восприятия творчества других.

Хокинс подмечает у С. Джонсона отсутствие «поэтического дара.., той силы, которая помогает создавать прекрасные образы» и месте с тем признает его яркий талант критика.

Эстетическая переориентация в это время, по всей видимости, определяла оценку рационализма и логичности художественных построений и теоретических принципов как недостаток. Так, Хокинс, продолжая в том же духе, пишет о «невосприимчивости поэтических органов С. Джонсона к созданию поэтических образов и характеров», его «способности ощущать лишь метрическую, а не музыкальную гармонию звуков». Во многом биограф предвосхищает ту оценку творчества, эстетики и стиля С. Джонсона, которую дадут ему позже писатели-романтики.

Для Хокинса уже есть различие между С. Джонсоном-писателем с определенными творческими недочетами и С. Джонсоном-критиком, который способен увидеть и раскрыть секрет гармонии стиха у Драйдена, Поупа. Нетождественность творческих принципов писателя и его литературно-критических воззрений, доходящая до парадокса, существовала реально в переходный литературный период, когда набирали силу новые художественно-эстетические взгляды, либо прочно закреплявшиеся в литературе, творчестве, либо вступавшие в конфликт, противоречие с общепризнанными, «отработанными» и нередко сдававшими свои позиции.

Л-ра: Потницева Т.Н. Из истории жанра биографии в английской литературе (поэтика и стилистика). – Днепропетровск, 1991. – С. 42-48.

Биография

Произведения

Критика