Специфика использования фантастики в сказках В. Ф. Одоевского

С.Н. Еремеев

Eremeyev S.N.
The specifc character of using fantasy in V.F.Odoyevsky's tales. The article compares the fantasy of 0doyevsky's works with that of folk tales.

В литературоведческих исследованиях последних лет имя В.Ф. Одоевского и обращение к его творчеству стало звучать все чаще и чаще, но история его сказок еще не написана, и исследование их поэтики представляет несомненный интерес, особенно характер фантастики в них.

Рассмотрим фантастику произведений В.Ф. Одоевского в сравнении с фантастикой народных сказок.

По мнению К.С. Аксакова, вымысел, фантастика определяют содержание народных сказок, изображение места действия в них, характеры героев. Выделенное К.С. Аксаковым в русских сказках — «подчеркнутая, сознательная установка на вымысел — основная черта сказки как жанра» [1] — до сих пор входит практически в каждую формулировку сказки как жанра.

Какими художественными свойствами обладает фантастика народных сказок?

Она имеет глубокие исторические корни. Генезис сказочной фантастики и характер тех изменений, которые испытывал фантастический образ на протяжении веков, объясняют природу всех важных свойств народных сказок. В фантастике сказки отразилась жизнь народа, его характер, его самобытная история.

Поскольку в сказке создавалась определенная модель мира, в которой осуществляются идеи добра, справедливости, счастья, характер фантастики ею и определялся.

Ни одна волшебная сказка не обходится без чудесного действия: в жизнь человека вмешивается то злая и губительная, то добрая и благоприятная сверхъестественная сила. Волшебная сказка изобилует чудесами: здесь и страшные чудовища, и чудесные предметы-помощники, без которых волшебная сказка немыслима, ведь именно они разрешают конфликт и спасают героев. Чудо в народной сказке не нуждается в объяснении, в него верили интуитивно, поэтому фантастика народной сказки естественная, непосредственная, носит эмоционально-чувственный характер.

Природа фантастики у В.Ф. Одоевского другая, в ней многое определялось личностыо автора. Он был блестящим журналистом, педагогом, музыкантом, философом. Писатель способствовал основанию Московской и Петербургской консерваторий, выработке первого в России закона об авторском праве, созданию Литературного фонда, помогающего нуждающимся отечественным писателям по сей день, был автором нескольких философских работ. Его художественная манера отмечена сложным взаимодействием философской мысли и глубоким проникновением в жизненные характеры и явления.

Фантастика сказок В.Ф. Одоевского «сконструирована» его мозгом, тогда как их повествовательная структура имеет подчеркнуто фольклорный характер.

Одной из первых сказок В.Ф. Одоевского, вызвавшей восторженные отклики современных писателю критиков, была «Городок в табакерке» (1834). В сказке увлекательно преподносится научный материал, содержащий знания по механике, оптике.

В сказке «Городок в табакерке» мы знакомимся с двумя моделями мира: миром реальным, материальным и миром сна, в котором Мише открывается жизнь чудесного городка в табакерке. Тот городок, что видит Миша во сне, является волшебным продолжением увиденного им на самом деле.

Чудесное путешествие, которое представляет собой основу сюжетного движения в народной сказке, является сюжетным двигателем и у В.Ф. Одоевского и сопровождается чудесными превращениями.

Если герой народной сказки переносится в иной мир с помощью волшебных предметов-помощников, у ребенка в сказке В.Ф. Одоевского в них нет необходимости: волшебный мир творит его воображение и сон. Роль автора сказочного вымысла играет здесь детская фантазия.

Миша принимает составляющие части механизма за живые существа, каждое из которых имеет индивидуальность: «мальчики — колокольчики», «дядьки — молоточки», надзиратель господин Валик, царевна Пружинка. Ему постепенно открывается тайна музыки в шкатулке-табакерке: молоточки бьют мальчиков-колокольчиков, а пружинка, находящаяся в центре системы, приводит в движение весь механизм. Миша понимает даже то, что колокольчики разные, и звучат они каждый по-своему: «Если бы все были одинаковые, то и звенели бы все в один голос, один, как другой; а ты слышишь, какие мы песни выводим?» [2]. Однако Миша не может не сочувствовать колокольчикам, которых бьют молоточки, и Валику, которого толкает в бок Пружинка. Царевна открывает мальчику секрет: «Глупый ты мальчик, неразумный мальчик. На все смотришь, ничего не видишь! Кабы я валик не толкала, валик бы не вертелся; кабы валик не вертелся, то он за молоточки не цеплялся, молоточки бы не стучали; кабы молоточки не стучали, колокольчики бы не звенели; кабы колокольчики не звенели, и музыки бы не было!» [2, с. 18-19].

Герой В.Ф. Одоевского поступает так, как свойственно ребенку: решает проверить, так ли это? Лишь только он нарушает запрет отца («Только вот этой пружинки не трогай, а иначе все изломается»), происходит несчастье. Этот мотив свойственен народной волшебной сказке, в чем мы не раз убеждались. Беда, происшедшая с волшебным городком, — «Все умолкло, валик остановился, молоточки попадали, колокольчики свернулись на сторону, солнышко повисло, домики изломались» [2, с. 22] — безусловно, заставляет читателя задуматься о причастности человека ко всему и ответственности его за несчастья, происходящие в мире: «Мы живем в огромной машине, которая называется Человеческим Обществом, каждый из нас часть ее» [З]. Однако сказка не была бы сказкой, если бы ее финал был печальным. В народной сказке счастье желанно и достижимо — таков финал и сказки В.Ф. Одоевского, в отличие от произведений романтических, в которых счастье недостижимо.

В основе «Сказки о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» (1833) лежит фантастический сюжет о превращении девушки в куклу. Эту сказку выделяли среди прочих многие современники писателя. В.Ф. Одоевский совмещает в сказке реальный и фантастический планы, вводя в текст сказочные зарисовки. Произведение насыщено превращениями, волшебством, но их истоки — не в волшебной народной сказке. Эти превращения не имеют себе подобных.

Заморский басурман, заперший в своей лавке зазевавшуюся русскую красавицу, переделал ее на свой лад, напичкав романами мадам Жанлис, светскими новостями, итальянской музыкой, добавил «полную горсть городских сплетен, слухов, рассказов». Между тем, случайный покупатель, молодой человек, влюбился в красавицу-куклу, купил ее для себя, любовался ею, а когда узнал, что кукла живая, пытался сделать ее снова человеком: объяснял ей, что главное в жизни не «условные фразы, которые каждый день переменяются», а истинные чувства, которые составляют настоящую «жизнь женщины», — любовь, добродетель. Но тщетно: кукла оставалась куклой и не способна была чувствовать по-человечески, ведь для этого нужно иметь сердце, которое уничтожили заморский волшебник и европейские доброхоты: «Как страдала, как билась бедная красавица! Как крепко держалась она за свое невинное, свое горячее сердце! С каким славянским мужеством противилась она басурманам...» [4].

Какое же волшебное средство должен был изобрести чародей, чтобы сломить красавицу и ее сердце? Оказалось, что им был обычный чепчик: «На беду чародей догадался, схватил какой-то маменькин чепчик, бросил на уголья — чепчик закурился, и от этого курева красавица одурела» [4, с. 96-97].

Эта деталь объясняет читателю глубокий смысл сказки: беда красавицы началась не в тот момент, когда она загляделась на «шпильки и мушки» в галантерейном магазине, а в тот, когда ее маменька ограничила себя «счетом до десяти» и «заплесневелыми сенсациями». Дидактизм в сказке В.Ф. Одоевского не производит впечатления тягостного и длительного нравоучительного акта, он смягчается авторской иронией и поэтической фантастикой.

Продолжением истории куклыкрасавицы является «Та же сказка, только на изворот» (1834). Начав с волшебного превращения, писатель рассказал о том, что «тысячелетний мудрец», «прародитель славянского племени» вернул красавицу к жизни: «Он поднял ее, овеял гармоническими звуками Бетховена, свел на лицо ее разноцветные, красноречивые краски, рассыпанные по созданиям Рафаэля и Анджело»; «...произнес несколько таинственных слов на древнем славянском языке, который иностранцы называют санскритским, благословил красавицу поэзией Байрона, Державина и Пушкина, вдохнул ей искусство страдать и мыслить...» [4, с. 99].

Однако счастливое превращение — это лишь начало сказки. Те же злодеи, которые уничтожили когда-то сердце красавицы, теперь усыпили ее и привели в дом деревянного господина Кивакеля, настолько безобразного, что она «долго не верила глазам своим, чтобы до такой степени мог быть унижен образ человеческий» [5]; кроме того, он только и умел, что кивать головой и спрашивать, стоят ли лошади в стойле. Бедная красавица жалеет Кивакеля, смиряется с собственной участью и решает посвятить свою жизнь его спасению и тем «исполнить высокое предназначение женщины в этом мире». Таким образом, молодой человек из «Сказки о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» и красавица меняются местами: «Тщетно красавица призывала на помощь всю силу воли, чувства, ума и воображения; тщетно призывала на помощь молитву — души вдохновение; тщетно старалась пленить деревянного гостя всеми чарами искусства» — ничто не могло изменить его «деревянной» души. Красавица вновь становится игрушкой — теперь уже в руках Кивакеля.

Читателям В.Ф. Одоевский предлагает подумать над причиной гибели красавицы, вновь оказавшейся под окном. Почему она погибла? Потому, что Кивакелю наскучили ее увещевания? Потому, что мудрец, «научивший красавицу страдать, не передал ей искусства переносить страдания»? Потому, что героиня стремится к выполнению неисполнимой задачи, осуществлению чуда?

Ирония В.Ф. Одоевского соединяется с высокой трагедией и усиливается в эпилоге, который изображает человеческое общество кукольным, «кивакелевским»: «...и все мне кажется, что я перед ящиком с куклами; гляжу, как движутся передо мною человечки и лошадки; часто спрашиваю себя, не обман ли это оптический; играю с ними, или, лучше сказать. Мною играют как куклою; иногда, забывшись, схвачу соседа за деревянную руку и тут опомнюсь с ужасом...» [5, с. 105].

«Игоша» (1833) — самая поэтическая и самая фантастическая из «Пестрых сказок» история общения маленького героя с домашним духом, домовым, возвращающим читателя к миру славянской мифологии, народных суеверий.

Писатель использует в сказке поверье о том, что умерший некрещеный младенец становится домашним духом. Впрочем, как говорят мужики-извозчики, Игоша — «малый добрый: наших людей бережет, гривы им заплетает, к попу под благословенье подходит; но если же ему лишней ложки за столом не положишь или поп лишнего благословенья при отпуске в церкви не даст, то Игоша и пойдет кутить: то у попадьи квашню опрокинет; или из горшка горох повыбросает; а у нас или у лошадей подкову сломает, или у колокольчика язык вырвет» [5, с. 74].

Игоша появляется в сказке после троекратного упоминания о нем: сначала нянюшка разбудила любопытство мальчика, назвав имя «Игоша», затем сам он реагировал на стук двери — не показался ли Игоша; наконец, приехавший отец рассказал о встрече с извозчиками и случае в пути. И вот Игоша появляется: «...вдруг дверь отворилась... ко мне в комнату вошел, припрыгивая, маленький человечек в крестьянской рубашке, подстриженный в кружок; глаза у него беспрестанно вертелась... у бедняжки не было ни рук, ни ног, а прыгал он всем туловищем. Как мне его жалко стало» [5, с. 75].

В.Ф. Одоевский ведет повествование в сказке от первого лица, как бы доверяя бумаге тайны своего собственного детства.

В воображении юного героя Игоша становится соучастником всех его шалостей и проказ. Слыша от взрослых о нраве и проделках домового, мальчик уже и не сомневается, что никто иной, как Игоша, разбил новые игрушки, столкнул на пол чайник, чашку и очки няни. Он на самом деле видел, как смешной человечек подскочил к столу и зубами стянул салфетку, на которой лежали игрушки! Когда же ребенка требуют к ответу, он с полной убежденностью и верой относит все провинности за счет Игоши, убеждая в этом отца. Ребенок недоумевает: почему его наказывают?

Как и в рассмотренных ранее сказках, в «Игоше» сосуществуют параллельно реальный мир и фантастический — мир детской выдумки, мечты, причем один легко переходит в другой.

Взрослые герои «Игоши» относятся к самой мысли о домовенке совершенно иначе,чем мальчик. Извозчики верят в его существование и стараются задобрить его чем-либо, отец мальчика, по-видимому, образованный человек, смеется над рассказом сына или сердится, полагая, что сын лжет. Видит Игошу только мальчик — потому что он, как и Игоша, ребенок, а ребенку открыто гораздо больше, чем взрослому.

В сказках В.Ф. Одоевского авторское начало совершенно изменяет традиционную повествовательную форму, создает новые литературные законы и традиции.

Среди писателей-сказочников 30-х годов ХІХ века В.Ф. Одоевский занял свое, совершенно особое место, нишу, которая принадлежит только ему, ибо ничего подобного его сказкам в литературе того времени создано не было.