Моделирование дискурсивных оппозиций как прием авторской лингвокультурной оценки

УДК 811.161.1'37
ББК Ш141.2-3

Р.Ю. Шебалов
(Уральский государственный педагогический университет, г. Екатеринбург, Россия)

Аннотация. Статья посвящена анализу лингвокультурных марке­ров авторской оценки на материале публицистики В.А. Шендеровича. Автор анализирует заметки, опубликованные в 2012-2013 гг., и выяв­ляет дискурсивные оппозиции, характерные для особенностей русской и зарубежной моделей действительности.

Ключевые слова: дискурс, лингвокультурный, В.А. Шендерович, оппозиция.

Моделирование особого авторского взгляда на действи­тельность в тексте невозможно без придания этой действитель­ности параметров узнаваемости. Это может достигаться как ис­пользованием знакомых читателю «координат» (имен собствен­ных, типовых ситуаций, поведенческих реакций, прецедентных явлений и пр.), так и оценкой, явно или косвенно характеризу­ющей такие «координаты». В пределе формируется специфиче­ский дискурс, репрезентирующий авторскую позицию, как ком­плексный иллокутивный по своей природе феномен, в одинако­вой степени достоверный и мнимый. Важнейшей его характери­стикой оказывается «оппозитивность» как способность к соеди­нению несоединимого: объективного и субъективного, нейтрального и острополемического, индивидуально-личнос­тного и общесоциального.

Одним из наиболее типичных примеров такого типа «оппозитивного» дискурса является публицистика с установкой на оценку действительности с помощью авторской субъективиза­ции ее характерных особенностей. Применительно к таким тек­стам, пожалуй, в наибольшей степени заслуживает внимания творчество В. Шендеровича.

В современной российской публицистике В.А. Шендерович по праву занимает ведущее место. С одной стороны, он является одним из немногих наследников традиций остросатирической журналистики 90-х годов XX века, с другой - писателем, ориен­тированным на классические образцы русской сатиры (в первую очередь, произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина). Сложное пе­реплетение указанных стилевых установок в сочетании с автор­ской системой оценки «проклятых вопросов» текущей россий­ской действительности придает его творчеству уникальный для нынешней журналистики характер.

Одной из титульных лингвокультурных установок В.А. Шендеровича является оценка современной ему внутрироссийской ситуации с позиции мнимой внеположенности - при взгляде на нее «оттуда», из-за границ России. Результатом тако­го авторского подхода становится не только стереоскопичность трактовок типичных и от того не менее достойных удивления примет российской действительности и не только эффект объек­тивности как результат ситуации приобретения нового загра­ничного опыта в сравнении с опытом российским, но и реализу­емый таким образом прием вовлечения читателя в диалог с ав­тором. Этот диалог провоцируется демонстрацией зарубежных реалий в их сопоставлении с аналогичными (однопорядковыми, на первый взгляд) реалиями российскими, однако результат со­поставления зачастую опрокидывает первоначальные социо­культурные установки и ожидания читателя. Такая нетривиальность, основанная на эффекте обманутого ожидания, формирует особый игровой контекст публицистики В.А. Шендеровича.

Рассмотрим технику создания такого контекста подробнее.

Наиболее продуктивным в логике моделирования культур­ных оппозиций «зарубежное – российское» в текстах В.А. Шен­деровича оказывается формат бытовой зарисовки, позволяющий на материале конкретных наблюдений над реалиями загранич­ной действительности оценить реалии российские. Так, в заметке «Пробка по-луизиански» («Ежедневный журнал», 15.03.2013) описывается типичная для любого городского жителя ситуация дорожного затора, причину которого россиянин (в первую оче­редь, москвич) традиционно склонен искать в перекрытии дороги из-за правительственного кортежа (...Обама приперся с Мишелъю своей попиаритъся с народом, вот они весь город раком и поставили...). Оценка этой ситуации в тексте дана через имита­цию традиционно российской речевой манеры поведения участ­ников дорожного движения: молниеносную готовность к резко негативным высказываниям, нарастание раздражения, апелля­цию к властям: ..К пятой минуте раздражение начинает идти ноздрями. Небось, думаю, начальство какое-нибудь пожаловало, вот они и перекрыли. У-у, гады. <...> Я буду жаловаться в ваш луизианский курултай! <...> Минуте на восьмой понимаю, что писать надо в Вашингтон. Вот специально выучу английский и напишу! Пускай наведут порядок в Луизиане! Это ж ни в какие ворота! Сколько можно держать людей! Однако такая хамоватость речевой манеры опрокидывается объяснением действи­тельной причины пробки на дороге: Тут автоколонна трогает­ся наконец, и через минуту мы проползаем мимо источника нашего бедствия: чего-то типа начальной школы, из которой <...> расходятся мелкие креолы, лет шести-семи. Это вот ради этих и перекрывали движение. Чтобы они, гуськом, в несколько слабо организованных порций, перешли улицу. Завершением этого описания становится упоминание первого лица российского государства, что, с одной стороны, стилистически соотносится с предшествующим контекстом, передающим бессильное возму­щение участника событий по малозначительному поводу, а с другой – выступает как символ вседозволенности российской власти: Путина на них нет. Здесь фамилия президента России маркирует уже не столько бытовые (дорожные), сколько социо­культурные различия между американской и российской дей­ствительностью: насколько для американцев невозможно пред­ставить, чтобы движение транспорта было без предупреждения перекрыто из-за проезда государственных чиновников, настоль­ко же для русских это невозможно сделать из-за необходимости группе школьников перейти дорогу. В этом смысле Зарубежье представлено как некоторая антонимичная по отношению к со­временной российской культуре реальность, в которой не рабо­тает российская бытовая логика и к которой традиционная рос­сийская речевая культура оказывается неприменимой.

Сходный прием используется В.А. Шендеровичем и в це­лом ряде других текстов: «Зеркало игры» (Радио «Свобода», 04.07.2012), «Государство – это кто?» («The New Times», 20.08.2012), «Квартира за углом» («The New Times», 24.12.2012) и др. Здесь бытовые наблюдения становятся поводом к обнару­жению коренных противоречий понятийно-категориального и социального характера между зарубежными и российскими культурными практиками. Зарубежье в такой трактовке оказы­вается территорией, где просто невозможно то, что возможно в России, или пространством-убежищем для отдельных категорий россиян: Так и не состоявшийся в новой России средний класс, деклассированная советская интеллигенция, бизнесмены, бе­жавшие из путинской малины,- привет вам всем от внучки Петра Струве и внучки Льва Шестова, обитающих тут с по­запрошлого поворота колеса! Этой волной прибывает Париж, ею убывает Москва («Квартира за углом»).

Другим форматом, активно используемым в публицистике В.А. Шендеровича, является культурно-историческая аналогия, предполагающая расширение контекста описываемой ситуации до общенациональных и/или общегосударственных масштабов и (параллельное) описание зарубежной и российской действи­тельности с одновременной их оценкой. Такая творческая уста­новка прототипически отсылает читателя к произведениям В.Н. Войновича, С.Д. Довлатова, Э.В. Лимонова и в то же время позволяет автору аккумулировать в текстах лингвокультурные маркеры российской и зарубежной ( в том числе эмигрантской) традиций в острополемических целях. В этом смысле из послед­них текстов В.А. Шендеровича наиболее показателен «Антиностальгин» («The New Times», 13.03.2013).

Заметка структурно организована по принципу «было – ста­ло»: в первой части описывается легендарная история о В.Н. Войновиче, получившем перед эмиграцией от одного из друзей коробку с записями речей Л.И. Брежнева, записи надо было послушать для подавления ностальгии; во второй части приведены наблюдения автора над знакомыми ему эмигрантами, которые смотрят российские телеканалы с той же целью. Эта методика борьбы с ностальгией «безотказно улучшает ее [русской эмигрантки N. из Далласа - Р.Ш., А.К.] настроение, помо­гая увериться в том, что она правильно сделала, уехав когда-то с Родины, где спустя десятилетия после издыхания «совка» продолжает царить – такое...». Таким образом, с одной сторо­ны, формально противопоставленные в тексте стадии социально­-культурного развития России оказываются парадоксально иден­тичны и, с другой, сопоставленные русское и зарубежное социокультурные пространства представляются принципиально не­сходными как во времена «оны», так и в современности. Такой расширительный контекст рассмотрения особенностей россий­ской ментальности на фоне зарубежных культурных установок позволяет В.А. Шендеровичу моделировать в своих произведе­ниях социально-культурные универсалии, одинаково примени­мые к носителю российской (в том числе советской) культуры, находящемуся по обе стороны границы. В роли лингвистических маркеров советской и российской социокультурных сфер высту­пают имена собственные: Владимир Войнович, Леонид Ильич Брежнев, Проханов, Шевченко, Куприн, Самойлов, Александр Андреевич [Проханов], Максим Леонардович [Шевченко]; КПСС, RTVi «Эхо Москвы», «Останкино»; Москва. В целом текст де­монстрирует установку автора на игровое опрокидывание сте­реотипа^[I] о смене базовых для России социокультурных парамет­ров в связи со сменой политических режимов. Выстраивание набора имен собственных как детерминативов прежней рус­ской – прошлой советской – нынешней российской культур формирует парадоксальное (нестереотипное) пространство, в котором определяющую роль играет не время или территориаль­ное местоположение, а культурная традиция.

Сходный принцип параллельного сопоставления зарубеж­ного и российского использован в заметке «Диагностика» («Ежедневный журнал», 19.02.2013). Автор использует здесь прием игрового наложения российских социально-политических практик на аналогичные практики, характерные для США. Ре­зультатом становится острополемическое опровержение совре­менной российской действительности применительно к частно­му, но, в интерпретации В.А. Шендеровича, показательному случаю смерти Максима Кузьмина, усыновленного в США. «Точками пересечения» в заметке избраны базовые для совре­менного демократического общества социальные институты: СМИ как транслятор информации и мнений, следственные ор­ганы и полиция как защитники правопорядка, гражданское об­щество как инструмент влияния на власть. При наложении со­временных российских практик функционирования этих инсти­тутов на американские становится очевидной их несопостави­мость: Уголовное дело по факту смерти мальчика немедленно возбуждено в Техасе – и будет там расследовано, даже если приемная мать погибшего окажется видным членом Республи­канской партии или топ-менеджером Texaco. <...> За ходом дела и приговором внимательно проследят СМИ, и если случит­ся дискриминация, будет большой скандал, и судебная практика будет исправлена. <...> Если же дело сокрытия детоубийц от наказания примет системный характер, американцы выйдут хоть к Верховному суду, хоть к Белому Дому, и ОМОНа там не встретят. <...> Если дело о смерти Максима Кузьмина вдруг станет символом беззакония и дискриминации, об этом в са­мый прайм-тайм не устанут говорить СМИ – и не фейсбук, а вплоть до CNN! <...> В Америке телезрители становятся изби­рателями – в случае чего они просто попрут вон власть, укры­вающую неправый суд.

Социальная полемичность поддерживается автором за счет использования в тексте прецедентных имен собственных и упо­минания прецедентных ситуаций. Например, Уолтер Кронкайт (американский тележурналист, приобретший репутацию веду­щего новостей, которому американцы доверяли больше всех), чайки (Ю.Я. Чайка - генеральный прокурор Российской Феде­рации), добродеевы (О.Б. Добродеев - генеральный директор Всероссийской государственной телевизионной и радиовеща­тельной компании). Прецедентные ситуации: Журналисты в Америке прогоняли в импичмент президентов и получали пулитцеровскую премию за то, за что Политковская получила пулю (намек на отставку Р. Никсона в 1974 г. в результате Уотергейт­ского скандала, а также общественной практики присуждения известной премии в том числе за достижения в области журна­листики (например, в номинациях «За служение обществу», «За выдающуюся подачу сенсационного материала», «За выдающе­еся расследование», «За раскрытие национальной темы», «За международный репортаж», «За редакционный комментарий» и др.) в сопоставлении с убийством в 2006 г. российского журна­листа А.С. Политковской).

Социально-политическая тенденциозность текстов В. А. Шен­деровича опирается на оценочность, демонстрируемую в рамках функционально-стилевых и жанровых параметров публицисти­ки. В то же время лингвокультурные характеристики авторских интенций представляют собой не менее важный аспект репре­зентации образа современной российской действительности. Безусловно, зарубежное у В.А. Шендеровича ценно не само по себе, а в его дискурсивной со- и противопоставленности россий­скому. В связи с этим полемическая заостренность этого со- и противопоставления зачастую требует от автора некоторой иде­ализации образа Зарубежья и, соответственно, демонизации об­раза современной России. Эта идиостилевая установка, на наш взгляд, достаточно успешно реализуется через лингвокультур­ные маркеры, позволяющие однозначно идентифицировать за­рубежную и российскую модели действительности в публици­стических текстах В.А. Шендеровича.

© Шебалов Р.Ю., 2013

^[I] О дискурсивном проявлении принципа опрокидывания («ломки», «переключения») стереотипа как ассоциативной стратегии языковой игры см. в монографии Т.А. Гридиной «Языковая игра: стереотип и творчество». - Екатеринбург, 1996.