Специфика рецепции древних японских преданий и легенд в новеллах Акутагавы Рюноскэ

Прежде всего следует обратить внимание на то, что довольно часто рецепция легенд, преданий и сказок древности Акутагавой Рюноскэ вполне традиционна, как например, в новеллах «Собаки и свирель», «Усмешка богов», «Куклы-хина» и др. Легенды и мифы служат источником мудрости, поскольку в них содержатся универсальные архетипические смыслы, и, благодаря обращению к сюжетам, образам и моделям сказок и легенд создается смысловой «объем» в произведениях, что делает текст многозначным. Широко известно, что эта тенденция вообще характерна для текстов ХХ века: «начиная с 1920-х г.г., то есть времени расцвета модернизма в литературе, практически каждый художественный текст, прямо или косвенно строится на использовании мифа [8, с.266]», — пишет семиотик и философ В.П. Руднев. Понимание глубинных смыслов новелл усложняется тем, что европеец не знаком с тонкостями японской культуры, которая тесно связана с легендами и древними обрядами. На наш взгляд, особенного внимания заслуживает новелла Акутагавы «Куклы-хина», понять глубокий смысл которой невозможно, без знания древних японских обрядов и преданий.

В новелле «Куклы-хина» речь идет о японской семье, которая разорилась после революции Мейдзи (так принято называть реставрацию императорской власти и упразднение сёгуната в 1868 году, вследствие чего произошло изменение внешней политики, и Япония открыла доступ иностранцам). Поскольку нужда заставляет продавать все ценные вещи, одной из последних утрат для семьи становится продажа кукол-хина. В семье есть маленькая девочка, которая больше всех горюет о реликвии, но потом выясняется, что даже строгий отец и европеизированный брат тоже не могут без слез расстаться с драгоценными куклами. Роль повествователя отведена этой девочке О-Цуру, которая уже в преклонном возрасте вспоминает события детства. Куклы описываются с восхищением и гордостью: «…куклы-хина, хоть и принадлежали мне, девочке, были все же очень хороши. К примеру, взять императора и императрицу - в ее венце красовались кораллы, а у него на кожаном, лакированном оби, разукрашенном яшмой, агатом и агальматолитом, были вперемешку вышиты гербы, постоянный и временный, - вот какие это были куклы» [2, с.258].

Куклы-хина для каждой японской семьи являются очень важным атрибутом праздника «хинамацури» (яп. Хина - кукла, мацури - праздник) или праздника девочек, который уже более тысячи лет отмечается ежегодно третьего марта. Это не просто красивые и дорогие куклы, которыми играют девочки, хина - являются символом социальной иерархии общества. Перед праздником каждая семья готовит выставку кукол, в которой должно быть не менее 15 фигур. Саму «выставку размещают на специальной подставке, состоящей из трех, пяти и семи ступеней и покрытой ярко-красной материей» [7, с. 37]. На самом верху - император и императрица, в порядке очередности размещаются три фрейлины, подающие саке, пять музыкантов, два телохранителя и три слуги. На самой нижней полочке стоят игрушечные сервизы и угощения для кукол, также выставляется разнообразная игрушечная домашняя утварь: лакированные комодики, зеркала, музыкальные инструменты, фонари, ширмы и

т. д.

Таким образом, поскольку куклы олицетворяют собой социум и его упорядоченность, для каждой семьи хина - были символом включенности в общество. Семья, владеющая куклами, владела своим «местом» в социальной иерархии, была вписана в социум. С приходом Мейдзи многие семьи лишились такого четко определенного места в социуме, поэтому тема продажи кукол в контексте политических событий звучит особенно остро, даже обретает трагический оттенок. В данной новелле разорившийся отец не хочет продавать кукол, а брат объясняет О-Цуру нежелание отца показывать кукол перед продажей: «Отец не позволяет тебе их посмотреть не только потому, что получил задаток. Если на них смотреть, всем станет жалко…》[2, с.266].

Мотив утраты кукол - утраты места в социальной иерархии сочетается в рассказе с мотивом болезни и смерти. Воспоминания о каждом члене семьи и знакомых, подтолкнувших продать кукол, оттенены ремаркой рассказчицы об их судьбе. «И тут антиквар Маруса, явившийся уговорить отца продать куклы... он давно уже умер...» [2, с.258]; «В конце концов продал их мой брат Эйкити... его тоже уже нет в живых...» [2, с.259]. В день, когда был отдан задаток за кукол, мать поранила губу, и эта рана вскоре стала причиной ее смерти: «Опухоль матери называлась карбункул... конечно, если прибегнуть к операции, карбункул не так уж страшен, но, к несчастью, в то время об операции не думали...» [2, с.262]. Смерть родителей 〇-Цуру дополняется не меньшим несчастьем - сумасшествием брата: «И брат, который даже когда умирали отец и мать, не проронил ни слезинки, который всю жизнь занимался политикой и, пока не попал в психиатрическую больницу, ни разу не выказал ни в чем слабости...» [2, с.265].

Итак, мотивы утраты кукол, смерти и болезни переплетены в новелле неспроста. Исследователи древних японских обрядов С.Б. Маркарьян и Э.В. Молодякова отмечают, что праздник кукол восходит в своих традициях к более древним обрядам, связанным с куклами (нингё). Нингё в древней Японии были не игрушками, а символическими изображениями богов и людей. «Это японское слово пишется двумя иероглифами, дословный перевод которых - «образ человека». Тогда куклы служили защитой от болезней, стихийных бедствий и других несчастий» [7, с.136]. Авторы отмечают, что в далекие времена, именно третьего марта совершался ритуал избавления от болезней и несчастий: «шаманы выполняли обряд перенесения зла и несчастья на фигурки кукол, которых потом бросали в ближайшую реку или ручей, чтобы они унесли прочь все беды и недуги» [2, с.135]. Хотя этот древний обряд, связанный с первобытным анимизмом давно забыт, тем не менее, в новелле смысл этого ритуального действия присутствует. Поскольку куклы-хина были проданы, все защитные функции, которые они выполняли по отношению к членам семьи утратились, следовательно все ее члены заболели и умерли.

Рассмотрим структуру данной новеллы. Основным структурным признаком новеллы исследователи данного жанра (Гёте И.В., Эйхенбаум Б.О., Берковский Н.Я., Тюпа В.И. и др.) считают пуант. «Ведь пуантом, как правило, называют финальную перемену точки зрения (героя, читателя) на исходную сюжетную ситуацию, причем этот поворот может быть связан с новым, неожиданным событием, которое явно противоречит логике предшествующего сюжетного развертывания» [9, с. 389]. Подобным сюжетным пуантом является финальная сцена новеллы: утратившая надежду увидеть кукол-хина девочка, ночью, то ли во сне, то ли наяву любуется великолепием выставленных кукол, которое устроил отец перед ее кроваткой, словно прощаясь с ними. Таким образом, ее попытки в последний раз посмотреть на кукол, о которых она рассказывает на протяжении всей новеллы, увенчиваются успехом. Ее потрясение велико, только сейчас девочка понимает, насколько глубока печаль ее отца: «Но этой поздней ночью я видела, как мой старый отец смотрит на кукол. Это я знаю твердо. Поэтому пусть это был только сон, я не жалею» [2, с.269]. Однако эта финальная перемена точки зрения не столь неожиданна, как для героини, так и для читателя. Указанные нами мотивы утраты - продажи и смерти - болезни «готовили» читателя к финальному осознанию масштабов утраты этой коллекции кукол.

На наш взгляд, истинный пуант в новелле «Куклы-хина» переносится за рамки самого повествования на событие рассказывания новеллы. Для новеллы вполне традиционным является введение «обрамляющего повествования» с четко обозначенным образом рассказчика: «Новелла, как правило, изображает определенное стечение обстоятельств, послужившее поводом для рассказывания той или иной истории, и выделяет, так или иначе, личность рассказчика» [9, с.391]. Последний абзац рассказа графически отделен от остальной части, назовем его условно «послесловием». В послесловии к рассказу нарратор изменяется. Рассказчик, теперь совпадающий с образом автора, повествует о том, что к написанию рассказа его подвиг один случай: «…на днях, в гостиной одного англичанина в Йокогаме увидел рыжеволосую девочку, которая играла головой старой куклы-хина. Может быть, и куклы, о которых говорится в этом рассказе, сейчас тоже подверглись горькой участи лежать в одной коробке с резиновыми куклами и свинцовыми солдатиками» [2, с.269]. Истинный трагизм ситуации открывается читателю только после этих слов, потому, что семья продала своих драгоценных, старинных, священных кукол какому-то американцу из Йокогамы. Бережно сохраняемые в специальных коробках реликвии 一 символы здоровья и благосостояния, эти куклы были магическими предметами, приобщающими японскую семью к социуму, они хранили своих владельцев. В руках американца или европейца, который далек не только от японской культуры, но и от традиции, связывающей человека с природой, эти драгоценные куклы, скорее всего, покалеченные, валяются среди других игрушек. В этом свете трагедия одной семьи вырастает в проблему непонимания разных наций и культур.

Если в данной новелле японское предание выполняет функции углубления и расширения смыслов рассказываемого сюжета, вводится автором для того, чтобы подчеркнуть национальные особенности культуры, выделить специфику мировоззрения японского человека и его связь с традицией то в других новеллах, функции использования национальных сказаний определить достаточно сложно. Речь идет о новеллах, в которых Акутагава прибегает к пародированию древних легенд, например таких, как «Сражение обезьяны с крабом», «Барсук» или «Момотаро». Эти новеллы построены на сюжетах, прекрасно знакомых каждому японцу. Первая из них отталкивается от сюжета сказки о том, как отомстил краб обезьяне за обман (она обманула краба, обменяв его рисовый колобок на зеленую хурму, а он с помощью ступки, осы и яйца убил ее). В гротескной новелле Акутагава излагает дальнейшую судьбу краба и его сообщников. Здесь автор также пародирует систему японского судопроизводства. Вторая новелла связана с легендами о мифологических существах - лисах и барсуках-оборотнях, и автор пытается воссоздать механизм превращения барсука в человека, который произошел в сознании, в воображении людей. Поэтому у Акутагавы не барсук становится человеком, а наоборот, человек становится поющим барсуком, после чего рассказчик задается вопросом «Разве все сущее не есть, в конце концов, лишь то, во что мы верим!» [1, с. 146]. Однако остановимся детальнее на новелле «Момотаро», на наш взгляд, наиболее интересной.

Новелла «Момотаро» воспроизводит сюжет легенды о сказочном герое, юноше Момотаро (Момо-персик, таро-суффикс, часто встречающийся в японских именах старших сыновей в семье), который отправился на Остров Чертей - Онигасиму (яп. они - демон, черт; сима - остров) за сокровищами и, победив чертей, добыл несметные богатства. В данной новелле снова происходит пародирование смыслов, как и в предыдущих произведениях.