Кристина Бахмудова. Из мемуаров журналиста N***
Из мемуаров журналиста N***. Октябрь 1959 г. Опубликовано в 1975 г., США.
Оглядываясь назад сквозь пыль десятилетий, прислушиваясь к гулким, уже отзвучавшим разговорам, мелодиям и мотивам, я всегда с содроганием всматриваюсь в то место, разделившее, как это принято говорить, жизнь на «до» и «после». А, чёрт его возьми, именно оно впечаталось в мою память прочнее, чем свадьба или мой пятидесятый юбилей; каждый год того десятилетия отчеканен в мозге отчётливее, чем колоски пшеницы на самом новом центе. Я долго не брался за перо – всё надеялся, что не понадобится, что это воспоминание так же, как и сотня других неважных вещей, переместится в самый задний ящик моего сознания и сойдёт в могилу вместе со мной. Что это? – мои уши заранее сворачиваются в трубочку от гвалта возмущённых и оскорблённых молодых сограждан лет через 50, - он, мол, был журналист, писака, да как он мог такое упустить, как можно о таком не рассказать, мы хотим знать, нам надо зрелищ! Э, нет, не проведёте, многоуважаемые будущие соотечественники, я не для показухи это пишу, я – для Человека. Я знаю, чего захочется поколениям американцев, дедушкам и бабушкам которых не довелось (за это действительно стоит благодарить Провидение, и не раз) соприкоснуться с…Великой депрессией (я оттягивал здесь упоминание этого словосочетание, как мог) – насытить своё воображение картинами разрухи тех времён, обсудить всё это, попивая колу и заедая её бутербродом, и выразить своё сочувствие. Будь я рядом, меня бы стошнило прямо им на стол, и стыда бы я, поверьте, любезные, ни капли бы не испытал. Разве сердце не подскажет вам (пусть я слишком резок или груб) – обсуждать голодную смерть миллионов людей, поглаживая набитое пузо, - кощунство и оскорбление тех, чьи жизни навсегда остались во временном отрезке между 29 и 39 годами. Все эти соображения тормозили моё перо, я совсем не хотел, чтобы через десятки лет люди с наслаждением размазывали всю скопленную за это сокрушительное десятилетие грязь по своим гостиным, пятная запоздалым сочувствием её священную чистоту – да, именно так. Однако я понимал, что где-то в корне, в самой глубине суждения был неправ. Я не мог довериться людям, не мог представить, чтобы мужчины и женщины, ничего не испытавшие на собственной шкуре, могут чувствовать горечь за случившееся не с ними, не мог вообразить, что живое сострадание всколыхнет души людей, в каждом из которых есть тот самый Человек, всепонимающий, всесочувствующий ближнему только потому, что оба они сделаны по одному образу и подобию. Словом, я недооценил людей. И в знак признания своей вины я всё же пишу. Не обо всём, сразу – не обо всём. Но о самом трогательном – сейчас, иначе я не решусь совсем.
Я обращаюсь не к тем, кто, как и я, в одно, казалось бы, такое же обычное утро, как и все другие, решительно потерял всякую возможность на прежнюю спокойную жизнь, хотя и нам может оказаться полезным взглянуть на дело со стороны. Однако я всё же более направляю речь свою к людям несведущим, к будущему, поэтому прелюдией к сокровенному материалу, который я хочу привести ниже, будет небольшая историческая справка – я буду предельно краток, создавая общую картину того, как обстояло дело с точки зрения политики и финансов.
29 октября 1929 года, в день, позже получивший название «чёрного вторника», произошло крупнейшее в мировой истории крушение фондового рынка США. За несколько дней до этого, 24 октября, в Нью-Йорке на Уолл-стрит, финансовом сердце Америки, собрались тысячи брокеров, убытки которых после 5 часов торгов составили десятки миллионов долларов. После небывалого подъёма в американской экономике 20-х годов неизбежно должен был наступить спад, однако это не настораживало правительство США во главе с Гербертом Гувером, президентом США с 1929 по 1933 год.
Великая депрессия, ставшая крахом «олигархического капитализма», начиналась не в один день. Вся Америка тогда была задействована в торгах акциями: биржевая паутина разрослась на территории Соединённых Штатов, опутывая каждого, от простого сапожника до профессионального бизнесмена. До того, как грянул гром, цены на бумаги росли почти в геометрической прогрессии, перспективы открывались сумасшедшие, и брокеры постоянно покупали и продавали, вкладывали и вкладывали. Способствовало увеличению количества денежных спекуляций на фондовых биржах и возвращение послевоенной Британии к золотому стандарту: происходил отрыв бумажной экономики от реальной, что тоже являлось одной из причин последующего финансового крушения. Мыльный пузырь с каждым финансовым витком на бирже наливался всё больше, разрастаясь до невероятных размеров и, в конце концов, должен был лопнуть.
Франклин Рузвельт, сместивший на посту президента Герберта Гувера, потерявшего всякое народное доверие, активно предпринимал все возможные меры для предотвращения более тяжёлых последствий Великой депрессии. Его неслучайно уподобляют ковбою, стреляющему в цель, которая находится слишком далеко: он не видит, куда именно стреляет, но выпускает около ста пуль, и десять из них действительно попадают в мишень. Рузвельт олицетворял собой один из четырёх возможных путей выхода из кризиса: (Гитлер и Муссолини, Сталин, Лебрен символизировали три других). Президент тогда предпринял множество реформ, среди которых: стремление к сверхмонополизму на рынке, легализация алкогольной продукции (мера способствовала уничтожению большого теневого сектора в экономике), установление государственных цен на зерно, учреждение федеральной администрации помощи, образование NIRA (National Industrial Recovery Act) и непосредственно связанной с этой организацией PWA (Public Works Administration), однако позже Верховный суд ликвидировал большинство нововведений и возвратил свободу предпринимательству.
1935 год стал переломным моментом, именно тогда были введены социальные гарантии, которые сохраняются в США и на сегодняшний день.
Джону Мейнарду Кейнсу, известному экономисту-неоклассику, принадлежит роль учёного, осветившего первые последствия и результаты Великой депрессии; он же наметил путь выхода из неё, идейная суть которого заключалась в финансировании спроса.
Вторая мировая война ознаменовала начало выхода США из глубокой ямы, куда страна была затянута. Государствам требовалась война как единственный возможный радикальный способ сменить курс и развернуть штурвал в противоположную сторону, спасти хиреющую экономику. Предположения Кейнса оказались оправданными; США удалось выкарабкаться за счёт снабжения европейских стран оружием.
Годы Великой депрессии унесли необъятное множество жизней, подорвали экономику страны и сломили десятки тысяч судеб. Мой отец погиб в одном из «гувервиллей» (стихийные лагеря для бедных – прим.авт.), моя мать умерла от голода, мне тогда было уже почти 20 лет, жил я у тётушки, которая сводила концы с концами благодаря социальному пособию и тем долларам, которые я приносил, если в порту была работа. И хотя я не собирался выносить на растерзание общественности тайники своего сердца, тем не менее, доверившись вам, читатели, единожды, я уже не буду скрывать ничего, что могло бы дать вам понять, что это всё действительно было. Странно: когда человеку говорят о смертях миллионов, он, конечно, скорбит, но весьма общо, совсем ненадолго, но когда умирает кто-то из близких тех, с кем когда-то довелось побеседовать или кого довелось послушать (прочесть – как в нашем случае), - горе проникает немного глубже.
Среди той разверзнутой воронки, готовой поглотить всё и вся, были и те, кому посчастливилось выстоять, причём не на четвереньках и не ползком, а именно стоя, как и подобает Человеку. Я говорю о Джеймсе Джиме Брэддоке, боксёре из штата Нью-Джерси. В таком далёком и таком близком марте 1935, когда Брэддок одержал победу над Артом Ласки, я получил возможность побеседовать с Джимом. Мы встретились на Times Square, неподалеку от Madison Square Garden. Наверное, я вёл тогда разговор очень неумело, но Джим всё же отвечал мне, и после разговора с «Золушкой» бокса я опрометью помчался домой, в сухой и тёплый (жаловаться было грех) подвал и записал всё в точности, как мне запомнилось, и здесь приведу без изменений. Сам Брэддок, прочитав это, не даст мне соврать.
Я представился, и беседа, разумеется, сразу завертелась вокруг того, чем ежечасно, ежеминутно и ежесекундно были обеспокоены практически все простые граждане США.
- Скажите, мистер Брэддок, как вы думаете, почему вообще всё это завертелось? Америка процветала, и в один миг всё рухнуло: всё, что было накоплено людьми, исчезло. Как такое могло произойти?
- Ну, Джон, - тут Брэддок дружески потрепал меня по плечу, хоть мы и виделись первый раз, - мы все стали жертвами биржи. У меня были акции, у него были акции, мы все покупали ценные бумаги. Ощущение обеспеченности и возможность быстрее «навариться» заставляли нас вкладывать и вкладывать, а потом – БАМ! – и рвануло. Так рвануло, что чёрт его знает, как долго нам жить, сберегая каждый цент.
- Наверное, с этим надо что-то делать? Как-то выбираться из финансовой ямы?
- Делать надо, но только тебе или мне не придумать экономический план развития США на пять лет вперёд, поэтому тут мы ничего не можем. Да и надо ли? Мы можем кое-что другое – работать. Пока что это единственное, в чём я вижу смысл – работать, чтобы мои дети были сытые, чтобы молоко не надо было разводить водой. Это тоже тяжело – у нас сейчас всё население безработное (15 млн), но должен быть просвет. У меня – бокс, у кого-то – что-то другое. А то будет, как с расстрелянными ветеранами Первой мировой…(в этом месте Брэддок нахмурился и молчал некоторое время). Один мой приятель говорил, что мы должны организовать что-то вроде профсоюзов, понимаешь? Бороться с правительством. А что такое правительство? И как бороться с жадностью, засухой, нищетой? Ведь чтобы бить, надо знать, куда. Я считал, что Рузвельт нас вытащит, а сейчас…По крайней мере, он не сидит, сложа руки.
- Знаете, я сейчас подумал, что мы, мужчины, действительно можем что-то делать, но как быть с женщинами и детьми, как быть с семьями? У меня нет семьи, но я знаю, что есть у вас, и у многих, многих других. Может, стоит просто уехать отсюда?
- А куда ты уедешь, дружок? Америка тонет, её затягивает под воду огромный спрут, он не только под нами сидит, он под всей страной. Нет, семье надо держаться вместе. Знаешь, Мэй, моя жена, она в 33 году отправила детей в Бруклин. Это было ошибкой. Пусть у нас не было света, тепла, но я боролся. Когда я видел их, когда я знал, что мы все вместе, я боролся и готов был сделать всё, что в состоянии сделать человек, чтобы спасти их, кормить и не дать заболеть. Если они не с нами, значит, всё зря!
- И как всё закончилось? Сейчас, насколько мне известно, вы живёте всё-таки вместе?
- Конечно, куда я без них. Тогда я оставил Мэй и дошёл до крайней точки: пошёл в пункт выдачи социальных пособий. Тут я буквально ощутил дно бедности, я уже касался его всей ступнёй, ниже, казалось, уже не спуститься. После этого я зашёл к своим напарникам и бывшему начальнику по боксу, тогда я первый раз вытянул перед собой шапку. Чувство, которое я испытывал, был не стыд – я не смогу описать тебе этого. Я имел право просить, и мне нечего было стыдиться. Я знал, что они не обязаны мне помогать, поэтому ничего не требовал – я просто просил, больше просить мне было не у кого, после государства и этих людей. И на эти деньги мы уплатили долги за электричество, дети снова были с нами.
- А правда, что вы уже отдали свой долг государству? Мистер Брэддок, если вы ответите сейчас утвердительно на этот вопрос и не солжёте, то я готов называть вас не иначе, как первый боксёр, отправивший Великую депрессию в нокдаун!
- Я вернул долг, и я не вру тебе, дружище, - он усмехнулся, - ты просто пойми, что я мог сделать это, оставив при себе всё необходимое. Мы живём в великой стране, которая помогает нам финансово, когда мы нуждаемся. Пока мне хватает средств, чтобы прокормить семью, а это всё, что сейчас нужно, не правда ли? А кто-то не может и этого. Я вернул эти деньги, чтобы кто-то другой, кто сейчас находится в таком положении, в каком находился я пару лет назад, смог получить необходимую помощь.
- Последний вопрос, мистер Брэддок. Вы начинали успешным боксёром, но депрессия свела к нулю все ваши возможности, вас подвели травмы, на вас посыпались бесконечные счета, которые нечем было оплачивать, у вас трое маленьких детей. Как Вы решились начать всё сначала, да ещё и в такие трудные времена? Америка смотрит на вас с ликованием, ей кажется, что если смог Джим Брэддок, то сможет и она, сможет каждый гражданин Соединённых Штатов. Что держит вас на ногах, мистер Брэддок?
- Спасибо тебе, Джон, такие вещи, которые ты говоришь – они для меня очень важны, и это в том числе не позволяет мне дать слабину. Да, я знаю, что не всякому выпадает второй шанс, я признателен за это судьбе. Но я и не мог поступать иначе, потому что, как ты сказал, у меня дети и жена, они верят в меня и нуждаются во мне. Да, пусть сейчас нам плохо, но ведь можно всё изменить – я стараюсь верить в это, и я пытаюсь менять. Скоро мне предстоит бой с Максом Бэром, и я пойду на него, пойду, потому что я должен знать, что я хозяин своей жизни. Пока это так, я могу справиться с тем, что сейчас выпадает на мою долю.
Джеймс Джим Брэддок сумел довести свое дело до конца. После того разговора он выиграл титул чемпиона мира, победив в тяжелейшем бою, который грозил ему потерей жизни, Макса Бэра. Тогда церкви Нью-Йорка были заполнены людьми - они молились за победу Брэддока, говоря, что он бьётся «за них». Последняя победа была одержана им в 1938 году, в том бою он сразил Томми Фарра. Джеймс остался для американцев символом того, что человек всегда может подняться, как бы низко не опустила его жизнь, какое бы препятствие не встретилось ему на пути. Напоследок замечу, что Джиму удаётся надолго пережить Великую депрессию.
Материал составлен на основе фильма «Нокдаун» (режиссёр Рон Ховард): реплики Д. Д. Брэддока вымышлены, но некоторые цитаты взяты непосредственно из фильма; журналист N***, мемуары которого здесь приводятся – вымышленный персонаж. Теоретическая основа материала (информация о Великой депрессии) взята из передачи Александра Друзя «Час истины» (беседа с Александром Шубиным и Ольгой Павленко). Всё написанное (включая даты) выдумано мною, биография Брэддока реальна.
