«Я друг добра, я гражданин...»
Алексей Ионов
На одном из воронежских бульваров, в тени пирамидальных тополей на постаменте из карельского гранита установлена бронзовая скульптура — человек в сюртуке, с поникшей, словно от жизненных тягот, головой. Это памятник уроженцу Воронежа, поэту Ивану Саввичу Никитину. И действительно, жизнь его, полная всяческих лишений, прошла в непрестанной борьбе за человеческое достоинство, в горестных раздумьях о тяжкой доле народа, в изнурительном труде.
Родился Иван Никитин 21 сентября (ст. ст.) 1824 года. Воронеж в то время был небольшим городком со слободами, сохранившими названия от петровских времен. В роскошных особняках жили богатые дворяне, купцы, скотопромышленники, владельцы хлебных ссыпок, салотопенных, обозных, кожевенных заводов. На окраинах, в бревенчатых избах и лачугах, ютились мелкие торговцы, мастеровые, извозчики и всякая голытьба. В окраинной слободке, в приземистом доме жила и семья Никитиных. Отец Ивана Саввича владел небольшим свечным заводом и лавкой. Рано умерла мать будущего поэта Прасковья Ивановна, мальчик остался под опекой престарелой няни и заводского сторожа.
Однообразно и печально
Шли годы детства моего, —
вспоминал позже Никитин в одном из своих стихотворений.
Мальчик учился в приходском и уездном училищах, затем отец отдал его в духовную семинарию. Но здесь пытливого юношу тяготили полуказарменный распорядок, начетничество, мертвящий гнет богословия. В конце концов он оставил семинарию.
Источником неизбывного горя были для Ивана Никитина невежество и грубый, деспотический характер отца. Самодурство и пристрастие к хмельному вконец опустошили мошну старика. На последнее он обзавелся постоялым двором, взвалив на плечи сына новые непосильные заботы.
Днем и ночью Иван должен был принимать на подворье приезжих мужиков и чумацкие обозы, отпускать овес и сено для лошадей, готовить постояльцам пищу, слушать их пьяный галдеж. Лишь в ночные часы он мог уединиться в своей комнате, зажечь сальный огарок и отдаться необоримой страсти — чтению книг и журналов. К этому юноша пристрастился еще вученические годы. Тогда читал он и евангелие, и жития святых, стихотворения о природе, в духовной семинарии — сочинения греческих и римских историков и поэтов, несколько позднее — вольнолюбивые стихи Пушкина и Лермонтова, а теперь его душу тревожил Шекспир, романтические бунтари Шиллера, он благоговел перед пламенными статьями Белинского и обливал слезами переписанные в тетрадку стихотворения Некрасова о неимоверных страданиях угнетенного народа, о крепостническом произволе на Руси.
Зачитывался он и стихотворениями своего земляка Алексея Кольцова, находя в его недолгой жизни много родственного своей горестной судьбине. В редкие минуты он брал в руки гитару или гусли и находил в их звуках мимолетное утешение.
Владела молодым Никитиным и еще одна потаенная страсть: он писал стихи, но признаться в этом не решался никому. Узнай невежественные обыватели, что по соседству с ними, на постоялом дворе объявился «сочинитель», они извели бы его насмешками и пересудами. А если прослышат еще, что его стихотворения появляются в газетах, то и подавно не дадут проходу. Сам-то он видел себя признанным поэтом только в мечтаниях.
Иван Никитин жил в глухую пору. Народ изнывал в рабстве. Крестьяне голодали, надрывались от непосильной работы на барских полях. Страдал и городской мастеровой, лишенный каких-либо прав, кроме права работать до седьмого пота, получая за это нищенскую плату.
Горек был в ту пору удел и русского писателя, если он сострадал народному горю, возмущался произволом крепостников и безбоязненно заявлял об этом в своих книгах. Одни из них, в том числе Плещеев, Шевченко, Чернышевский, за неугодные царю и его приспешникам произведения были сосланы, другие попали на каторжные работы, а третьи — поплатились жизнью. В условиях полного бесправия и свирепой цензуры литератору-гражданину, чтобы писать о жизни народа правду, нужно было обладать мужеством.
Молодой, никому неведомый поэт знал жизнь городских и сельских тружеников, изведал сам немало горя, но в стихотворных своих раздумьях пел хвалу степям и лесам, в мистическом томлении возводил очи к звездному небу и нашептывал как бы в полусне, в полуяви:
Мне сладко под твоей грозою
Терпеть и плакать, и страдать;
Молю: оставь одну со мною
Твою святую благодать.
А то, случалось, проникался слезливой чувствительностью, и тогда из-под его пера выходили «Вечность», «Дума», «Жизнь и смерть», «Развалины», «Мрамор», «Небо» и другие, окутанные мрачным флером стихотворения, полные сожалений о непостижимости тайн мироздания, о бренности всего земного.
О, как велик и беден человек!..
Ему было 19 лет, когда он осмелился отправить в редакцию «Воронежских губернских ведомостей» несколько стихотворений, не указав своей фамилии и адреса. Редакция их не напечатала. Через десять лет — в ноябре 1853 года — он написал редактору той же газеты письмо и приложил к нему новые свои сочинения. Через неделю они появились в газете. Лучшим среди них было большое стихотворение «Русь», вобравшее в себя размышления поэта о величавой истории России, беспредельности ее владений, ее могуществе и славе. В связи, с начавшейся в то время в Крыму войной оно приобрело особое патриотическое звучание, его перепечатала столичная газета, имя воронежского поэта стало известно широкому кругу читателей. Стихотворения Ивана Никитина после того начали появляться в журналах «Библиотека для чтения», «Москвитянин», «Отечественные записки», «Современник».
Но в его произведениях, охотно принимаемых журналами, не было того, о чем поэт хотел сказать народу. Неутомимый труженик, человек неукротимой воли поставил для себя задачу совершить подвиг — достигнуть возможной для его времени наивысшей образованности, подняться к высотам человеческого духа, стать истинным поэтом, а не ординарным воздыхателем о народной печали. Не таков был он по натуре! Но ему все-таки нужен был какой-то толчок. И помощь подоспела к нему в образе заботливой и суровой литературной критики.
В 1856 году граф Д. Н. Толстой, либерал, искушенный в приемах усмирения народного недовольства, учуял в Никитине незаурядное дарование и издал в Воронеже первый сборник его стихотворений. В предисловии он представил поэта-самородка кротким созерцателем природы, проповедником православия, верноподданным благостным мирянином.
«В настоящее время,— писал в газете «Ревю Паризьенн» в августе 1840 года О. Бальзак,— могущество России покоится главным образом на объединении религиозного и монархического принципа». В соответствии с этим принципом издатель и отбирал произведения Никитина для его первой книги. Содержание сборника оказалось далеким от того направления в русской литературе, дорогу которому прокладывала гражданская поэзия Н.А. Некрасова, статьи Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова, выражавшие настроения и надежды подневольного крестьянства, рабочего и ремесленного люда. И поэт, заодно со своим сиятельным милостивцем, незамедлительно получил суровую отповедь. Журнал «Современник» дал произведениям Никитина резко отрицательную оценку. Критик-аноним (а им, как выяснилось позже, был сам Н.Г. Чернышевский!) ставил в укор поэту подражательность, мелкотемье его произведений, их созерцательный характер и строго указывал на непозволительное уклонение от насущных вопросов времени. «Мы советовали бы г. Никитину..,— писал критик,— ждать, пока жизнь разбудит в нем мысль и чувство, не вычитанное из книг и не заученное, а свое собственное, живое, от которого бьется сердце, а не только скрипит гусиное или стальное перо».
Рецензия в «Современнике» ошеломила поэта. Но досадовать он мог не только на рецензента. Ведь у него еще до выхода книги были написаны «Три встречи», «Рассказ крестьянки», «Внезапное горе», «Мщение», «Бобыль» — стихотворения о жизни и страданиях простого народа, но «друзья» посоветовали ему не публиковать эти вещи. А знал ли критик, что его книжечку обкорнала и цензура? Какой-то усердный упырь выбросил из рукописи стихотворение «Оставь печальный твой рассказ», призывающее поэтов не обходить молчанием несовершенства общества. Вычеркнул он и «Бурю», усмотрев в этом произведении намек на возможные проявления народного гнева. Подозрительность — неотъемлемая черта деспотического правления. Правда о бедствиях народа — для деспотов пуще холеры: они боятся ее и удушают руками цензоров, тюремщиков и полицейских. Критик из некрасовского журнала побудил поэта задуматься и над тем, что лежит за пределами литературы...
Истинный художник, каким бы туманом ни заволакивала его глаза наемная философия, как бы ни душила его монархическая цензура, никогда не предпочтет сытое, купленное лакейством личное благополучие народным интересам. И Никитин, глубоко познавший бедность и отчаяние народа, остался верен ему. Ко времени появления в «Современнике» приговора его первому литературному детищу в столе у него уже лежала рукопись давно начатой поэмы о жизни городской бедноты, о крушении в этом неправедном мире самого светлого человеческого чувства — чувства любви, о преступном благоденствии угнетателей, коим позволено присваивать чужой труд и безнаказанно попирать достоинство человека.
Главной фигурой поэмы Никитин избрал личность, кажется, не тронутую еще ниодним из русских писателей и малопримечательную, какую мог подметить в сутолоке жизни лишь очень зоркий художник. Из жителей городских низов в литературе к тому времени были известны чиновник Акакий Акакиевич из гоголевской «Шинели», влюбленный бедняк Макар Девушкин из «Бедных людей» Достоевского. Иван Никитин, несомненно, будучи знакомым с наиболее значительными произведениями критического реализма 40-х годов, решил вывести на литературную арену новое лицо — кулака и возвысить его до степени социального типа. Слово «кулак» в середине минувшего века имело не тот смысл, какой придан ему в нашем веке. Кулак, как объясняет в своем «Толковом словаре» В.И. Даль, это — «скупец, скряга... перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик, особ, в хлебной торговле, на базарах и пристанях, сам безденежный, живет обманом, обчетом, обмером...».
В поэме «Кулак» действует именно такой базарный плут Лукич. Он подвизается на рынке и ярмарках как перекупщик, в городе — как маклер и сводник. Нередко он бедствует, голодает, пьянствует, терпит за свое плутовство побои, постоянно враждуя со всеми, деспотически угнетает свою семью и, страшась бедности, нищеты, разрушает счастье своей единственной дочери Саши, принудив ее отказаться от любви к работящему, пригожему столяру Василию и выйти замуж за нелюбимого, хамоватого купца. Чем расплывчатее, неопределеннее был в социальном отношении избранный поэтом персонаж, тем труднее было создать из него художественно завершенный тип, но Никитин великолепно справился со своей задачей. Над поэмой он работал упорно, добиваясь для каждой из ее 4000 строк чеканной отделки.
Поэт не ограничился изложением превратностей жизни одного мещанина, а создал галерею и побочных характеров: купчины Тараканова, подрядчика-хапуги Скобеева, купца Пучкова, схоласта и взяточника профессора Зорова, столяра Василия и его матери и, изобразив столько лиц и положений, придал своему произведению характер и размеры эпического полотна, где все живет и мыслит на свой манер, по законам своего естества.
Работа над поэмой изнурила Никитина. Отсылая ее в Москву, он писал своему другу Н. И. Второву: «Все — прах и суета! Надо скорее печатать; покуда мне сомневаться в «Кулаке» и в самом себе? Уж кончить бы разом да и концы в воду!»
Поэт опасался, что после того, как его первую книгу разругал «Современник», поэма останется не замеченной критикой или же будет встречена ею недружелюбно. Но опасения его оказались напрасными: поэму прочел Н.А. Добролюбов, и скоро на восьми страницах «Современника» появилась его статья с подробным изложением содержания поэмы, множеством цитат из нее и верным истолкованием ее бесспорных идейных и художественных достоинств. К великой радости автора, критик безошибочно разгадал его главный замысел и объяснил читателям, что Лукич — это не злодей, не живодер, но продукт царящей в обществе социальной несправедливости, социальных пороков. А по адресу измывающихся над Лукичом богатеев он сказал с презрением: «Жалкие люди! Грустно и больно смотреть на них, и с тем большим сочувствием встречаем мы произведения г. Никитина, полные гуманных идей». Эти стихи Добролюбов назвал превосходными и закончил статью цитатой — завершающим поэму авторским раздумьем о своей жизни и судьбе своих трудов.
Похвала со страниц лучшего в России журнала окрылила поэта. В эти годы он много и успешно работает над новыми произведениями, открывает в Воронеже, на главной — Дворянской улице, книжный магазин и читальню при нем, поддерживает деловые связи со своими друзьями Н.И. Второвым и И.А. Придорогиным, историком и библиографом П.И. Бартеневым, уроженцем Воронежа, в будущем известным издателем А.С. Сувориным, главою художников-передвижников И.Н. Крамским, известным петербургским книготорговцем А.Ф. Смирдиным и многими другими.
Больной, обремененный делами, поэт создает в эти годы множество прекрасных, правдивых стихотворений о нелегкой жизни пахарей, извозчиков, ямщиков, портных, бурлаков и городской бедноты. Рисуя правдивые картины их труда и быта, И.С. Никитин, подобно другим поэтам некрасовской школы, надеялся разжечь в людях ненависть к их тусклому прозябанию, пробудить в них жажду свободы и счастья. Рукою зрелого мастера он пишет в эту пору строго выдержанные в духе критического реализма и, быть может, основанные на изустном бытовании стихотворные сказы, или, как называет их В.М. Сидельников, «поэтические новеллы: «Ночлег извозчиков» «Ссора», «Жена ямщика», «Упрямый отец», «Неудачная присуха», «Бурлак», «Порча», «Рассказ ямщика», «Хозяин», ««Исповедь» и другие.
Пишет он в те же годы и ряд социально острых произведений, не оставляющих ни малейшего сомнения в отношении его политических взглядов. Эти стихотворения — «Староста», «Медленно движется время...», «Тяжкий крест несем мы, братья...», «Падет презренное тиранство...», «Опять знакомые виденья...», «Старый слуга», «Филантроп» — естественно, не могли быть напечатаны в то время и увидели свет лишь в годы революционного подъема в начале нашего века и после Октябрьской революции.
Долго и упорно работает Никитин над вольнолюбивой поэмой «Тарас», неутомимо переписывает и снова скрупулезно правит поэму «Городской голова». В резко сатирическом стихотворении «Ах, прости, святой угодник!» поэт обличает нравы духовной семинарии, а затем решает воплотить ту же тему в прозе и пишет «Дневник семинариста». В этой реалистической повести, появившейся в книжной публикации двумя годами раньше «Очерков бурсы» Н.Г. Помяловского, писатель категорически осудил духовную семинарию как средоточие невежества, обскурантизма и место духовного закабаления молодежи.
Увидеть свою повесть напечатанной И.С. Никитину не привелось. В былые времена литераторы в России не жили долго. Совсем молодыми ушли из жизни яркие светочи революционной демократии Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев, Н.Г. Помяловский... Молодым, едва достигнув 37 лет, угас и Иван Никитин.
Жизнь и произведения И.С. Никитина оставили глубокий след в жизни народа и оказали благотворное влияние на развитие его культуры. Стихотворения, вошедшие во множество дореволюционных хрестоматий и песенников, изданные красочными лубками, положенные на музыку многими композиторами и иллюстрированные известными графиками, учили людей тонко воспринимать природу и ценить ее целительную силу, любить родину, быть отзывчивыми к человеку в нужде.
«Никитин еще не оценен в достаточной мере, — сказал о нем в 1899 году Л.Н. Толстой, — Его оценка в будущем, и с течением времени его будут ценить все более и более. Никитин переживет многих, даже более крупных поэтов...».
Предвидение Толстого оправдалось. В Советской стране произведения И.С. Никитина издавались многократно и разошлись в сотнях тысяч экземпляров. Вышел том избранных произведений поэта и на Украине, их переводят и издают в Белоруссии, в республиках Прибалтики. Жизнь и творчество Никитина исследуют в Болгарии и Чехословакии, а «Дневник семинариста» был издан на итальянском языке в Милане.
Благотворное влияние личности и поэзии Ивана Никитина испытали на себе многие выдающиеся политические и общественные деятели. Никитинская «Песня бобыря» была одной из любимых песен молодого Ленина.
Иван Бунин еще в начале своего литературного пути — в 1894 году в статье для «Полтавских губернских ведомостей» назвал Никитина «сильным человеком» и сказал о нем убежденно: «Он в числе тех великих, кем создан весь своеобразный склад русской литературы, ее свежесть, ее великая в простоте художественность, ее реализм в самом лучшем смысле этого слова».
Эстетическое влияние Никитина можно без труда обнаружить в поэзии М. Исаковского, А. Твардовского и других советских поэтов. С чувством любви к русскому собрату и задушевно, как это было свойственно всей его поэзии, высказался о нем и Владимир Сосюра: «Івана Савича Нікітіна я люблю з дитинства, колись плакав над його віршем «Жена ямщика», вивчав його маленьким у школі, дорослим зачитувався його задушевними віршами й поемами. Я завжди думаю про нього, як про живого». Этот отклик поэт прислал воронежскому Дому-музею И.С. Никитина вместе со своим переводом стихотворения И.С. Никитина «Вырыта заступом яма глубокая».
Оглядываясь на свою недолгую и полную трудов и страданий жизнь, Иван Никитин сказал о себе в последнем стихотворении:
Я Друг добра, я гражданин...
Л-ра: Радуга. – 1974. - № 10. – С. 276-278.
Произведения
Критика
