Немного света. Рецензия о гастролях театра «У Моста» в Москве
Немного света
Алексей Битов
о гастролях театра «У Моста» в Москве
Действие равно противодействию, Волга впадает в Каспийское море, а в жизни всё когда-нибудь случается в первый раз. До недавнего времени не было такого, чтобы три вечера подряд я смотрел спектакли одного режиссёра, а тут, выходит, установил личный рекорд. Год назад было похоже, но чуть хуже: три спектакля за четыре дня, с одним выходным. Что характерно, обе «многодневки» связаны с одним и тем же театром (Пермский «У Моста») и, естественно, с одним и тем же режиссёром – С. Федотовым; «Панночку» и «На дне» посмотрел по второму разу, «Калеку с Инишмана» – впервые.
В интервью 2013 года Федотов поделился своим ноу-хау: «Знаете, что такое 4D. Это натуральные запахи. Мы начали репетировать «На дне», и вдруг поняли, что там обязательно должно быть все натуральное, все настоящее. И мы там начали есть настоящие пельмени, курить папиросы, пить настоящую водку, есть лук с чесноком. Оказалось, что это такой способ, невероятный способ, но мы попали вот в эту очень необычную атмосферу горьковской ночлежки». Страшно подумать, что будет, если по тому же пути пойдут некоторые наши «новаторы», обожающие тырить чужие находки... но сегодня обойдёмся без «новаций». Тем более, запахов на сцене я не учуял – то ли их до Москвы не довезли, то ли роза ветров обернулась ко мне шипами... Короче, пришлось положиться на зрение и слух, как в старом добром психологическом театре.
Собственно, по существу это он и был.
Смысл психологического театра – не в том, чтобы праздные зрители наблюдали за «зверушками» на сцене или подглядывали в замочную скважину, кто, кого и сколько раз; психологическим, как ни крути, может называться только тот театр, в котором зритель «втягивается» в сценическое действие, как в своеобразный водоворот. На мой взгляд, у Федотова это происходит прежде всего в «На дне» (говорю, понятно, только о тех спектаклях, которые видел). Отношения с пьесами Горького у меня, так уж повелось, не складываются, причин тому несколько – тут и многословие героев, и некоторое однообразие основного противостояния («Распря Ужа и Сокола...», по меткому выражению К. Чуковского); в спектаклях по Горькому «затащить» такого зрителя на сцену очень сложно, однако Федотову это, можно сказать, удалось. Каким образом? К пьесе Федотов, прямо скажем, подошёл не канонически: он сделал из Горького то ли Босха, то ли Брейгеля; «зверушек» в спектакле нет и в помине, в том числе нет ни Ужа, ни Сокола – Лука необычен, а пьяный монолог Сатина (кстати, это прописано у автора, монолог начинается словами «Когда я пьян...») с упоминанием Наполеона и Магомета ничем по сути не отличается от пьяных сказочек Насти о Гастоне-Рауле, просто её «виртуалы» попроще (сейчас бы сказали – «телесериалами навеяно»), а Сатин, напротив, тогдашних прогрессистов начитался. При этом чётко выстроенный ритм спектакля не даёт монологам растекаться мысью по древу, и количество слов уже не утомляет.
Очень работает в спектакле свет – точнее, его практическое отсутствие (а разве «На дне» может быть светло?) В «Калеке» свет тоже приглушён, но не больше, чем надо, а вот «Панночку», честно говоря, хотелось бы посмотреть на другой сцене – в «дневной» части, на мой взгляд, света немного не хватает, что может объясняться особенностями ГИТИСовской сцены. Но темнота «На дне» – всё-таки режиссёрского происхождения, уверен.
Режиссёрский почерк Федотова узнаётся во всех его спектаклях, но необходимо отметить: самоцитат при этом не просматривается. Уже писал как-то, что театр Федотова держится, в сущности, на двух китах – ритме и сценографии. Кстати, сценографически спектакли решены по-разному (Федотов – и режиссёр, и сам себе сценограф): «вещдоки» везде расставлены по периметру (слева – погуще), но середина разделена то вдоль авансцены (ворота в «Панночке»), то поперёк (стол в «На дне»), а то и вовсе пуста (большинство сцен «Калеки»). И время в спектаклях движется (или стоит на месте) совсем по-разному: резкие смены ритма в «На дне», чередование «дня» и «ночи» в «Панночке» и плавная замедленность «Калеки» (с редкими невзрывными ускорениями). Колебания во всех случаях диктуются текстом, а не прихотью постановщика или желанием кого-то удивить «оригинальностью» своего прочтения.
Собственно, это и есть психологический театр в его режиссёрской «ипостаси»; более того, это и есть режиссёрский театр, в отличие от псевдо-режиссёрских перформансов, построенных на эпатаже и гэгах, призванных как-то прикрыть профессиональную немочь постановщика. Федотову фиговые листки не нужны, скрывать ему нечего, ни о какой немочи в «У Моста» речи не идёт.
Пожалуй, в порядке нелирического отступления тут надо бы подчеркнуть, что возможны другие виды театра – и не психологический, и не режиссёрский. Но сейчас лучше не отступать в сторону; следуем по заявленному маршруту.
На этой «трассе» у режиссёра есть один равноправный попутчик – драматург. К авторам своим Федотов относится нежно (а иначе – зачем ставить?), считает их (и только их) равноправными партнёрами и яростно защищает от нападок. Но при всей бережности и трепетности слегка перерасставляет финальные «знаки препинания»: вместо восклицания получается вопрос, вместо многоточия – точка; во всяком случае, так происходит и в «Калеке», и в «Панночке». К слову, из трёх пьес я выше всех ставлю именно «Панночку», но я не спектакли ставлю. Возвращаемся в театр.
Даже самый режиссёрский театр невозможен без актёров, а в психологическом театре они тем более всегда на виду. Насколько могу судить, на первом плане у Федотова – прежде всего, Сергей Мельников (Дорош, дурачок Бартли, Лука) и Владимир Ильин (Явтух, Малыш Бобби, Сатин). Не приметить Мельникова трудно, он своеобразен (и при этом убедителен) не только в «На дне», но и в «Калеке»; вроде бы, ещё шажок-другой – и начнётся шарж, но актёр чувствует эту грань и не только не переступает, но и не подходит на опасное расстояние. Ильин столь выраженной типажностью не обладает, но он, похоже, выполняет функцию своеобразного «диспетчера», проводника режиссёрского решения – по крайней мере, в «Панночке» именно он задаёт необходимый ритм, а в «Калеке» только с его выходом начинается основное действие (до этого шёл «разгон»). При этом, что любопытно, ни в одном из трёх спектаклей они не противостоят друг дружке: Дорош и Явтух играют «в одной команде», Бартли и Бобби мало соприкасаются «по ходу пьесы», а гипотетических «Ужа» и «Сокола» Федотов предусмотрительно развёл. Не факт, что на сцене возникла бы «вольтова дуга», если бы Мельников и Ильин «столкнулись» на сцене – слишком они разные, могли бы и пройти один сквозь другого, как землянин и марсианин в известной новелле из «Марсианских хроник» Брэдбери. А могли бы высечь искры, но театр-то режиссёрский, и умелому дирижёру нужно не столкновение струнных с духовыми, но общее звучание, заданное движением его «волшебной палочки». Разумеется, это не означает, что на альте или кларнете может играть, кто угодно, каждая партия по-своему важна, и двумя солистами федотовский оркестр не исчерпывается. Отмечал уже, насколько хорош в «Калеке с Инишмана» дуэт тётушек (М. Шилова и Т. Шуликова); Шилову больше не видел, а Шуликова была не менее органична и в «На дне» (Квашня)... наверное, можно не продолжать, пермский оркестр вполне звучит.
А дирижёру Федотову – отдельное спасибо, как и положено в таких случаях.
Фото - Полина Королева
