О сквозных словах и образах лирики А. Блока
Н.Л. Кожевникова
Блок рассматривал свою лирику как единое произведение, разбитое на главы-циклы, как роман в стихах, в котором каждое стихотворение есть необходимое звено в развитии поэтической мысли. В связи с этим неоднократно вставал вопрос о средствах и способах создания единства лирики Блока. Устойчивость блоковского слова особого рода — это устойчивость при внутренней изменчивости. В.М. Жирмунский в работе, опуобликованной сразу после смерти Блока, указал на сквозной характер некоторых метафорических рядов и выделил основные ключевые слова-образы лирики Блока: ночь, ветер, мрак, туманы, мгла, сумерки, буря, вьюга, метель, иней, зима, весна, лазурь, розы, утро, заря (рассвет), даль, путь. К ним можно прибавить слова корабль, маяк, меч.
Д.Е. Максимов, уделивший много внимания рассмотрению блоковской лирики как единого произведения, писал: «Творчество Блока организуется темами, соотношениями символов-мифов, лирическими сюжетами, даже лирическими зонами, — тем, что можно назвать по их объединяющему значению поэтическими интеграторами... К интеграторам в поэзии Блока принадлежат, прежде всего, его основные символы-мифы, выявленные в образах или поэтических представлениях, тяготеющих к образности — «валентных ей»: «Прекрасная Дама», «Ночная фиалка», «Незнакомка» и родственные ей представления «Русь», «лиловые миры»,«Страшный мир», «черная кровь», «соловьиный сад», «новая Америка» и т.д.».
Объединению стихотворений в сложное единство цикла и всего романа в стихах в еще большей степени способствуют сквозные образные ряды, которые развивают образы огня, снега, опьянения, полета, кружения, пляски, сна, музыки, цветения. О некоторых из этих рядов писала З.Г. Минц (Лирика Александра Блока, вып. 2, Тарту, 1969; вып. 4, Тарту, 1975).
Единство лирики Блока коренится, прежде всего, в необычайной устойчивости блоковского слова. При том, что способы изображения и отношение слова к действительности меняются на протяжении его творчества, основа его словаря остается неизменной. Хотя ключевые слова сами по себе создают относительно слабые связи между текстами — повторяющееся слово-образ может быть единственной точкой соприкосновения между текстами, — их влияние распространяется на множество стихотворений, входящих в состав разных циклов. Эти образы-символы в равной мере характерны и для ранних, и для поздних стихотворений Блока и составляют устойчивую часть его словаря, которая обеспечивает единство его лирики, создает преемственность раннего и позднего творчества при всех их несомненных различиях.
Некоторые существенные особенности слова А. Блока легко прослеживаются в тексте отдельных стихотворений. Исследователи неоднократно указывали на то, что одна из явно выраженных особенностей словоупотребления А. Блока — лексический повтор. «В стихотворении, — писал С.И. Бернштейн, характеризуя «Пляски осенние», — обнаруживается тенденция к интенсификации, сгущению словарного состава, к взаимному увеличению весомости, суггестивности путем их повторения как лексических целых и как носителей отдельных морфем (корневых, прежде всего, но также и приставочных) и далее — путем усиления слов и словосочетаний их синонимами в самом общем смысле».
Первое место среди лексических повторов занимают эпитеты, связывающие разноплоскостные реалии. Часть повторяющихся эпитетов концентрируется в небольшом замкнутом отрезке текста, объединяя разноплоскостные реалии. Устанавливаются зыбкие отношения сходства-различия, совпадения словесной оболочки слов при несовпадении их значений: «На вечереющей лазури Для вечереющей души»; «Там — светлое окно и светлое молчанье»; «И канет темная комета В пучины новых темных встреч»; «Над черной Вислой — черный бред...»
В этих отрезках текста выходит на поверхность менее явное, но более распространенное проявление того же способа объединения слов, а именно рассеянного лексического повтора. Если контактные повторы такого типа организуют лишь небольшой отрезок текста, рассеянные повторы принимают участие в организации всего текста, устанавливая точки соприкосновения между разными его частями. Некоторые стихотворения содержат несколько соотнесенных пар или более сложных построений, связанных повторяющимися словами. Соотнесенные сочетания, связанные повторяющимися эпитетами, неоднородны. Лишь незначительная их часть содержит обычные сочетания с повторяющимися эпитетами. Во множестве случаев сочетания неоднотипны, одни из них имеют прямой, другие переносный характер: «грубые ладони», «грубая страсть» («Ты перед ним...»), «оловянные кровли», «оловянный закат» («Вечность бросила в город...»), «серый сон», «серое утро», «серый постылый налет» («Последний день») и т.д.
Менее распространена, но не менее существенна для организации стихотворения смена эпитета при устойчивом существительном: «в октябрьском тумане», «в непроглядном тумане», «промозглым туманом дышать» («Двойник»), «Дальних скрипок вопль туманный» — «в пустынном вопле скрипок» («Из хрустального тумана»), «легковейная весна», «благосклонная весна», «тиховейная весна» («В синем небе, в темной глуби...»).
Переход от одного значения слова к другому легко происходит в стихотворении и при повторении некоторых существительных. Сосуществует конкретное и отвлеченное применение слова, которое может употребляться как характеристика внутренних состояний и качеств человека. Такому смещению значения иногда способствует притяжательное местоимение, которое передвигает слово в иную — отвлеченную плоскость. На таком переходе основано употребление слова огонь в стихотворении «За темной далью городской»: «Лицо скрывая от меня, /Он быстро шел вперед /Туда, где не было огня /И где кончался лед. /Он обернулся — встретил я /Один горящий глаз, /Потом сомкнулась полынья — /Его огонь погас». Разные смысловые наполнения слова огонь содержатся и в стихотворениях «За городом в полях весною воздух дышит...», «Ангел-хранитель», «Своими горькими слезами...», «Уже над морем вечереет...».
Аналогичным способом соотносятся и разные применения одних и тех же слов в стихотворении «Под шум и звон однообразный...»: слова в прямом значении: «Я ухожу, душою праздный, В метель, во мрак и пустоту» — сменяются теми же словами в переносном употреблении: «Простишь ли мне мои метели, Мой бред, поэзию и мрак?»
О перемещении слова в новую сферу употребления свидетельствуют и другие слова-указатели, например, слово в душе, которое перестраивает смысловое наполнение слова день в стихотворении «Весенний день прошел без дела...». Это слово, в начале стихотворения употребленное в прямом значении, в конце перемещается в иную, иносказательную плоскость: «День догорел в душе давно». Обобщенно-символическое применение слова в конце стихотворения бросает свет на все стихотворение в целом, переключая его в обобщенный план.
На переходе от прямого обозначения к символу строится и стихотворение «В голодной и больной неволе...», где сочетаются разные значения слова лето, с одной стороны, конкретное: «Что лето, шелестят во мраке, /То выпрямляясь, то клонясь /Всю ночь под тайным ветром, злаки», другое — символическое, основанное на библейском образе Господне лето: «Не миновать Господня лета Благоприятного — и нам». Части стихотворения связаны и другим повтором: «Пора цветенья началась... /Народ — венец земного цвета, /Краса и радость всем цветам».
Второй тип отношения между разными значениями слова связан с движением от обобщенно-метафорического или символического употребления к конкретному. На таком переходе основано употребление слов «туман» и «мрак» в следующих отрывках: «И в суете непобедимой /Душа туманам предана». — /«Кого ты в скользкой мгле заметил? /Чьи окна светят сквозь туман?» («Ты смотришь в очи ясным зорям...»), «средь ужасов и мраков потонуть» — «обрывки мрака в глубине зеркал» («Песнь ада»). В обоих случаях переход от одного смыслового наполнения слова к другому сопровождается переходом от множественного числа к единственному.
В стихотворении «Зачатый в ночь, я в ночь рожден...» слово река сначала употребляется в метафорическом контексте: «И все, как быть должно, пошло: /Любовь, стихи, тоска; /Все приняла в свое русло /Спокойная река», затем оно приобретает вполне конкретное значение: «В ту ночь река во мглебыла». Символ пыль в стихотворении «Умри, Флоренция, Иуда...» («Всеевропейской желтой пыли /Ты предала себя сама!») сменяется обозначением конкретной реалии: «Звенят в пыли велосипеды». Вслед за этим вновь появляется обобщенный образ: «Ты воскресить себя не можешь /В пыли торговой толчеи!»
С использованием повторяющегося существительного связаны и некоторые другие способы словоупотребления. Повторяющееся слово в одном отрезке текста обозначает реалию, в другом становится образом сравнения: «С золотистых ульев пчелы /Приносили мед» — «душа, летя на север /Золотой пчелой, /В алый сон, в медовый клевер /Ляжет на покой...» («Дали слепы...»).
Помимо таких явных соответствий между прямым и образным употреблением слова, в стихах А. Блока постоянно используются и менее заметные соответствия между реалией и образом, которые принадлежат к одному семантическому полю. Отношения между прямым обозначением и образом, в той или иной мере с ним связанным, могут быть самыми различными. Слова одного семантического поля используются для обозначения двух реалий, тем или иным образом сопоставленных. Такие связи характеризуют некоторые сравнения. Например, в «Сказке о петухе и старушке» сравнение, начинающее стихотворение, «Петуха упустила старушка, Золотого, как день, петуха!» предваряет появление слова того же семантического поля свет: «Вот — ударило светом в оконце», вслед за которым идут новые образные преломления слов этого же ряда: «Загорелся старушечий глаз... На дворе — словно яркое солнце, Деревенька стоит напоказ».
В стихотворении «Повесть» два ряда обозначений разных реалий — занавеса (занавеска, штора, занавес) и дождя — пересекаются не только благодаря прямому повтору («В окнах, занавешенных сетью мокрой пыли» — «Плотно-белый занавес пустел в сетях дождя»), но и благодаря тому, что сквозной образ сетей принадлежит тому же полю, что и слово занавес. Для сближения разноплоскостных реалий используются синонимические отношения между словами: «увядшей розы цвет в петлице фрака» — «отцветшее лицо» («Песнь Ада»).
Ориентация на соседнюю реалию иногда определяет характер метафор, в состав которых входят отвлеченные существительные: слово «воск» в метафоре «воск души блаженной тает /На ярком пламени свечи» связано со словом свеча. В стихотворении «Есть минуты, когда не тревожит...» внутренне связаны слово в прямом значении напев, традиционная метафора струны души и развивающее ее сравнение как арфа: «И напев заглушенный и юный /В затаенной затронет тиши /Усыпленные жизнию струны /Напряженной, как арфа, души».
Перекличка слов одного семантического поля может существовать на фоне буквальных повторов, подкрепляя их. В стихотворении «Сусальный ангел», основанном на параллелизме, первую и вторую часть связывают не только буквальный и синонимический повторы: «огонь трещит, горит светло... /Но ангел тает» — «Ломайтесь, тайте и умрите, /Созданья хрупкие мечты, /Под ярким пламенем событий», но и образ шалунья девочка-душа, имеющий опору в реалии начала стихотворения: «На разукрашенную елку /И на играющих детей».
Для множества стихотворений А. Блока характерно тяготение к словесно-образному единству, которое создается разными способами. Образный строй ряда стихотворений продиктован исходным образом, который вынесен в начало стихотворений. Таковы, например, стихотворения «Ты горишь над высокой горою...», «Ты — Божий день...», «Я и молод, и свеж, и влюблен...», «Барка жизни встала...», «Грустя и плача и смеясь...», «Сегодня ты на тройке звонкой...». Образное движение стихотворения опирается в той или иной мере на связи конкретного слова, которое использовано как образ-сравнение или опорное слово метафоры. Например, в стихотворении «Я и молод, и свеж, и влюблен...» отправная точка образного движения — метафора, уподобляющая человека клену: «Зеленею, таинственный клен, /Неизменно склоненный к тебе. /Теплый ветер пройдет по листам... /Ты придешь под широкий шатер...». В стихотворении «Грустя и плача и смеясь...» отправная точка — метафора ручьи моих стихов. Ее развивают слова «берег», «струи»: «И каждый стих /Бежит, плетет живую вязь, /Своих не зная берегов. /Но сквозь хрустальные струи /Ты далека мне, как была». В других стихотворениях подобный обобщающий образ подытоживает словесно-образное движение стихотворения. Такова метафора певучей юности русло в стихотворении «Так. Неизменно все, что было...», которому предшествуют такие слова-образы: «И я пришел, плющом венчанный, /Как в юности, к истокам рек. /И над водой, за мглой туманной, — /Мне улыбнулся тот же брег...»
Образное единство стихотворения проявляется и по-другому: сколь бы ни были разнотипны реалии, их образные соответствия почерпнуты из одного источника. В строках «Сердце — легкая птица забвений /В золотой пролетающий час» связаны слова «птица» и «пролетающий». В строке «И буйной музыки волна /Плеснула в море заревое», — «волна» и «море».
Сквозные образы организуют и целые стихотворения. Например, стихотворение «Поднимались из тьмы погребов...» организовано образами поток, море, волны, связывающими разнотипные реалии и явления. Некоторые стихотворения организованы образами горения («Уж вечер светлой полосою...», «Седое утро» и т.д.).
Переходы от конкретного к обобщенному и наоборот, взаимодействие прямого и непрямого — лишь одна из форм проявления многозначности блоковского слова. Не менее важно, но значительно менее обычно существование в тексте противоположных смысловых наполнений одного и того же слова. Противоречивость слова раскрывается в его сочетаемости. Существенная роль в установлении того или иного смыслового наполнения слова принадлежит эпитету. В поэме «Ночная фиалка» разные эпитеты к слову сон противопоставляют два различных употребления — одно общелитературное: «И, наверное, друг мой, шатаясь, /Не однажды домой приходил И ругался, меня проклиная, /И мертвецким сном засыпал», другое, специфически блоковское, созданное не только прилагательными, но и необычным глаголом: «Так заветная прялка прядет /Сон живой и мгновенный, /Что нечаянно радость придет/ И пребудет она совершенной». На переходах от одного значения слова сон к противоположному строится один из фрагментов поэмы «Возмездие»: «В те годы дальние, глухие, /В сердцах царили сон и мгла — /Какие ж сны тебе, Россия, /Какие бури суждены?.. /Но в эти времена глухие /Не всем, конечно, снились сны».
В стихотворении «Перед судом» подобным образом соотносятся разные значения слова край: «Более, чем судьям, мне знакомо, /Как ты очутилась на краю. /Вместе ведь по краю, было время, /Нас водила пагубная страсть... /Ты всегда мечтала, что, сгорая, Догорим мы вместе — ты и я, /Что дано, в объятьях умирая, /Увидать блаженные края...»
Лексические повторы, которые используются для выражения противоположного содержания, — лишь одно из проявлений более общей закономерности — противостоящие друт другу образы представляют собой слова одного семантического ряда. Так, в стихотворении «Авиатор» явно противопоставлены образы — «отцветшие глаза» и «фиалки глаз». В стихотворении «Новая Америка» противопоставлены два лика России. Один из них характеризует подробно разработанный ряд церковных образов — «звон колокольный», «кресты», «ладан... синий и росный», «сквозь земные поклоны, да свечи, /Ектеньи, ектеньи, ектеньи». Из этого же ряда слов почерпнут и образ сравнения: «Куст дорожный по ветру метнулся, /Словно дьякон взмахнул орарем...» Другой лик России рисуется при помощи близких евангельских образов: «Черный уголь — подземный мессия, /Черный уголь — здесь царь и жених, /Но не страшен, невеста, Россия, /Голос каменных песен твоих!» Два противоположных плана опираются на образы, взятые из одного источника.
Особенности слова, которые обнаруживаются в стихотворении, характеризуют и слово в контексте целого. Именно интенсивным характером слова во многом определено и единство романа в стихах. Слово, многократно повторяясь, включается в меняющиеся контексты, в результате чего меняется его смысловое наполнение. Ключевые слова в разных текстах используются то как прямое обозначение, то как символ, то как образ сравнения или метафора: например, слово «небо» обозначает реалию: «На небе — празелень»; «Петроградское небо мутилось дождем». В строках «В этот город торговли небеса не сойдут» слово употреблено символически: небеса — это нечто высокое. Слово употребляется как образ сравнения: «Как небо, встала надо мною», «Смотришь большими, как небо, глазами»; «Как небо, синь струящийся хитон», как опорное слово метафоры: небо глаз. В стихотворении «В ресторане» слово «небо» сначала обозначает реалию: «Сожжено и раздвинуто бледное небо...», а затем использовано как образ сравнения: «Я послал тебе черную розу в бокале /Золотого, как небо, аи».
В стихах третьего тома, где возрастает конкретность, выражающаяся в овеществлении некоторых символов, прямые употребления слов в одних текстах не отменяют их иносказательных употреблений в других. Например, в стихотворении «Ты помнишь? В нашей бухте сонной...» слова «маяк» и «нож» имеют прямое значение: «И вновь обычным стало море, /Маяк уныло замигал»; «Случайно на ноже карманном /Найди пылинку дальних стран». В то же время в других стихотворениях эти слова представляют собой иносказательные замещения отвлеченных понятий: «И плачешь ты, заметив ложь, /Или в руке любимой нож»; «Ты острый нож безжалостно вонзал /В открытое для счастья сердце»; «И так ненужны маяки»; «Весь мир одичал, и окрест/ Ни один не мерцает маяк». Метафора дальней цели путеводительный маяк проясняет смысл иносказания.
Смысловые преобразования слов идут в определенных направлениях, совпадающих для разных слов. Слово используется для обозначения явлений внутренней жизни. С этой целью оно объединяется с притяжательным местоимением: «я не забыл на пире хмельном /Мою заветную свирель», «твоя гроза меня умчала», «будить мои колокола», сочетается со словами «сердце», «душа»: «ворвется в сердце ветер снежный», «я сердце вьюгой закрутил», образует метафоры, в состав которых входит слово «душа»: ладья души, корабль души, распылавшийся уголь души — и обозначение внутренних состояний и чувств: «цветок влюбленности», «снега забвенья». В контекстах другого типа ключевые слова характеризуют жизнь вообще, образуя с этим словом генитивные метафоры: «роковая... жизни гроза», «жизни гибельный пожар» — или метафоры других типов: «Спляши, цыганка, жизнь мою».
В лирике А. Блока широко использована способность слова нести на себе отпечаток предшествующих контекстов и превращаться в слово-автоцитату, слово-отсылку. Прежде всего это относится к образам-символам «Стихов о Прекрасной Даме», но и основные символы «Снежной маски» — ночь, метель, вьюга — становятся в некоторых стихотворениях своеобразными указателями на соответствующее время и события.
Словарь «романа в стихах» не остается неизменным. В цикле «Распутья», а затем в стихах второго и третьего тома он пополняется обозначениями бытовых реалий. Эти обозначения включаются в общее образное движение «романа в стихах» благодаря тому, что их сопровождают традиционные образы, указывающие на их место в определенной иерархии ценностей. Например, слово «змей» как традиционный символ зла характеризует современные реалии: «Меня сжимал, как змей, диван»; «К нему ползет трехглазая змея /Своим единственным стальным путем»; «Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный, /Шлейф твой с кресел ползет на ковер...»
Движение слова-образа в стихах Блока не однонаправленно. Его особенность в том, что оно одновременно существует в разных позициях и контекстах. Разные образные ряды развиваются неравномерно. Одни из них имеют множество разных проявлений, другие, напротив, ограничены лишь небольшим кругом обозначений и сочетаний. Тем не менее все они стремятся к универсальности, к расширению сферы своего влияния при дифференциации и дробности конкретных точек приложения. В связи с этим расширяется сочетаемость некоторых слов. Например, глагол «цвести», который входит в длинный ряд образов цветения, последовательно сочетается с отвлеченными существительными, в частности, с существительными со значением чувств и внутренних состояний: «цвела ночная тишина», «Влюбленность расцвела в кудрях /И в ранней грусти глаз», «очарованье доцвело»; «мыслью сонной цветя, ты блаженствуешь много»; «Ты вспомнишь ту нежность, тот ласковый сон, /Которым я цвел и дышал»; «Ты прочтешь на моем челе /О любви неверной и зыбкой, /О любви, что цвела на земле»; «твоей лазурью процвести». В этот ряд включается и метафора «сердце расцвело» (соответствующее сочетание есть у Фета и Вл. Соловьева).
Слова-образы, принадлежащие к разным рядам, способны дублировать друг друга, выражая одно и то же содержание (страсть — огонь, вино, полет, цветение). Благодаря этому они и более частные сквозные образы могут не только варьировать одну и ту же мысль в разных стихотворениях, но и используются как своего рода синонимы в рамках одного стихотворения. В одних случаях образные соответствия имеет один и тот же предмет речи: «глаза горят, как две свечи» — «безумных глаз твоих мечи» («Песенка»), «очей молчаливым пожаром /Ты недаром меня обдаешь» — «И меня, наконец, уничтожит /Твой разящий, твой взор, твой кинжал» («В эти желтые дни меж домами...»). В других случаях разные образные характеристики приобретают разные, но внутренне связанные реалии: «отцветшее лицо» — «сожженный рот» («Песнь Ада»).
Образные ряды не замкнуты и могут взаимодействовать друг с другом, образуя либо соположения, либо тропы разных типов. Отношения между словами взаимодействующих рядов могут быть различными. Слова обоих рядов имеют прямое значение: «Свирель запела на мосту, /И яблони в цвету», слово одного ряда употреблено в прямом, слово другого ряда в переносном значении: «Запевающий сон, зацветающий цвет»; «Поет ручей, цветет миндаль»; «Расцветают далеко огни»; «На оградах вспыхивают розы». Слова разных словесно-образных рядов входят в состав разнотипных тропов: «Над тобой — как свеча — я тиха, /Пред тобой — как цветок — я нежна»; «Она была живой костер / Из снега и вина»; «Взор мой — факел, к высям кинут, /Словно в небо опрокинут /Кубок темного вина»; «Пронзай меня, крылатый взор, /Иглою снежного огня».
Наибольшее количество точек соприкосновения и пересечения с другими образными рядами имеют образы огня, наиболее многочисленные сами по себе. Почти в каждом цикле встречаются образы, основанные на ассоциативной связи огонь-звук: «И жгут им слух мольбы о хлебе /И красный смех чужих знамен»; «рифм веселых огоньки»; «эй, пой, визжи и жги». Другие ассоциативные связи распространены меньше, но зато они многообразны: огонь-пляска: «запляшет факельное пламя», огонь-полет: «Мы хотели вместе сбросить бремя /И лететь, чтобы потом упасть. /Ты всегда мечтала, что, сгорая, /Догорим мы вместе — ты и я...»; огонь-вино: «А вино уж мутит мои взоры/ И по жилам огнем разлилось...»; «Опьяненный вином золотистым, / Золотым опаленный огнем»; огонь-цветение: «Позволь и мне огонь прибрежный /Тебе навстречу развести, / В венок страстной и неизбежный — /Цветок влюбленности вплести...»; огонь-круг: «Ширится круг твоего мне огня».
Образы горения и глагол гореть, в частности, соприкасаются и со словами других семантических полей, круг которых достаточно широк: «Приближений, сближений, сгораний — /Не приемлет лазурная тишь...»; «То горят и дремлют маки Злых очей»; «Души моей тонкие нити, /Порвитесь, развейтесь, сгорите...»; «Юность... Гасла, плелась и шарахалась прочь»; «Эй, встань, и загорись и жги!»; «Жизнь давно сожжена и рассказана».
Особенность сквозных мотивов и образов в лирике Блока в том, что они потенциально двойственны и могут раскрыться в контрастных друг другу проявлениях: вино как опьянение и как пьянство, круг как символ гармонии и как символ безнадежности, «вечного возвращения», полет как устремленность вверх и как падение, сон как истинная жизнь и как смерть.
Л-ра: Русская словесность. – 1999. – № 1. – С. 11-16.
Произведения
Критика
