Символ в художественном тексте М. Цветаевой
Е.А. Быстрова
«Символ — это центр, из которого исходит бесчисленное количество радиусов, образ, в котором каждый, смотря по своей точке зрения, видит что-либо иное и по отношению к которому тем не менее все согласны, что он представляет одно и то же».
Артур Шопенгауэр
С точки зрения символологии рассмотрим прежде всего циклы М. Цветаевой «Бессонница» и «К Блоку». Если подходить к понятию символа расширительно, как это предлагают О. Мандельштам, С. Аверинцев, А. Лосев, Э. Кассирер и другие, то под категорию символа попадает буквально все, что связано с человеком и его жизнедеятельностью. Даже сам человек — тоже символ. И разве сама Цветаева не символ, трагический символ своей эпохи? Составных символа может быть большое количество, так же, как и его смыслов. Только не можем сказать о Цветаевой, что она символ внутреннего единства своего существа, что она обрела согласие с самой собою.
Каждая клеточка поэтической системы творит символ, каждая таит в себе неразгаданность и красоту. Хотя мы и рискуем интерпретировать тексты, но постичь тайну символов до конца никто не может. В системе символов Цветаевой интересен ее поэтический синтаксис, все его фигуры — эллипсис, анафоры, инверсия, переносы, риторические фигуры и др. Тире — орденский знак для посвященных, тайный знак и поэтому — символ неразгаданности. Сам поэт это декларирует:
Как на знак тире —
Что на тайный знак Брови вздрагивают...
«В седину — висок...»
Как символ неразгаданности знак тире взывает к сотворчеству, к сопричастности, ведет в подтекст. Каждый за «тайным знаком» видит и читает что-то свое, поэтому в тире — бесконечное количество смыслов. Стихи Цветаевой нельзя читать бегло, в них нужно вчитываться, «вчувствоваться», вдуматься:
Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза...
За обрывком мысли, за эллиптической фигурой — многое домысливается. Но кто может сказать, что он понял верно, до конца постиг поэтову мысль, поэтово чувство? Никто. Если позволить себе расшифровать, декодировать скрытый смысл фигуры эллипса, его символическую тайну, использовав право интерпретатора на интуицию, то «ах, нельзя» — это и желание сохранить тайну, и признание в том, что словами нельзя выразить все буйство чувств, страстей, связанных с символом «имя твое».
Теснота — это емкость, лапидарность, многозначность, т. е. символистичность. Каждая лексема становится символом с многими смыслами.
За каждым тире у Цветаевой чувствуется жест руки адресанта в сторону адресата, реципиента. Эти многозначительные тире и то, что скрывается за ними, — не просто выработанный поэтом прием или штамп. Тире — это тайна символа, у него свой ритм повторяемости, а ритм — это стиль, манера. Вокруг каждого тире возникает своя поэтическая аура, свое художественное и символическое пространство, которое всякий раз мы заполняем по-своему. Иногда тайный смысл этого пространства ставит нас в тупик:
Иду к двери,
За которой — смерть.
Проще всего вместо тире поставить сказуемое — есть, находится. Но ведь может быть и иначе: поджидает, подстерегает, но может быть это чужая смерть, но может быть это символ пустоты, одиночества, разлуки или даже — бессмертие.
Скрытый намек тире может относиться и к подлежащему, субъекту:
Длинным криком,
Лебединым кликом —
Зовет.
Если учитывать контекст стихотворения «Нежный призрак...» или контекст всего цикла «К Блоку», то пропуск субъекта в приведенном примере мог бы быть заполнен как декодирование символа БЛОК: лебединым кликом зовет тот, к кому обращен весь цикл: Предстало нам — всей площади широкой! — Святое сердце Александра Блока.
Символ сердце — здесь антецедент Блока, но есть и другие: рыцарь без укоризны, нежный призрак, тот, кто снеговой ризой одет, голубоглазый, снеговой певец, снежный лебедь. Все это элементы декодированного центрального символа, его парадигма, его символы-сателлиты, его семантический дескриптор.
Символ в фигуре эллипса может формировать афоризм, законченное изречение, смысл которого проверен жизненным опытом автора. Введенные в текст афоризмы живут самостоятельной жизнью, но тем не менее проясняют концепт целостного стихотворения или даже цикла:
Зверю — берлога,
Страннику — дорога,
Мертвому — дроги,
Каждому — свое.
Женщине — лукавить,
Царю — править,
Мне — славить Имя твое.
Все эти изречения созданы с использованием фигуры эллипса, каждое из них не только афористично, но и символистично. В своем единстве они создают и символ и концепт. Символ — философского характера, экзистенциального, куда вливаются его составные, а сам символ дробится, и каждый элемент может жить самостоятельной жизнью и формировать свое эстетическое поле.
Мы полагаем, что все символы подлежат определенной классификации: а) символы-эйдосы, архетипы, вечные символы, б) символы традиционные, устоявшиеся во всей мировой литературе, например: душа, сердце, разум и в) символы, мгновенно возникающие в тексте, необходимые для него, собственно авторские, новаторские. У Цветаевой преобладают символы первой и второй группы.
Лирический герой (героиня) Цветаевой, ее субъектное «Я» — это тоже символ, излучающий огромное количество смыслов. Он бывает максимально приближен к автору, а может быть маркером разных личностей и миров, никогда не обретающих внутреннего единства, так как удел каждого — страдание: «Страдание — условие деятельности гения». А. Шопенгауэр полагает: «Только после того как у нас возникает в известной мере разлад с действительным миром и недовольство им, мы обращаемся за удовлетворением к миру мысли». По отношению к Цветаевой это действительно так: все ее символы, т. е. весь мир ее образов родило страдание. Одной из функций символа является коммуникативная функция в диалогической ситуации. Всеми клеточками своего естества герой взывает к реципиенту, каждый объект внимания — символистичен:
О поглядите — как
Веки ввалились темные!
О поглядите — как
Крылья его поломаны!
«Думали — человек!»
Разновидностью символов становятся хронотопы, локально-темпоральные знаки с глубоким подтекстом. В стихотворении «У меня в Москве купола горят...», кроме топоса — точные указания времени суток: ночь, утро, после бессонной ночи. Бессонница — емкий, многозначный символ, время творческих раздумий, но и время страданий душевных и физических:
Обвела мне глаза кольцом
Теневым — бессонница.
Оплела мне глаза бессонница
Теневым венцом.
Тире перед символом бессонница — вектор в подтекст, заместитель какого-то определения, возможно — проклятая, мучительная, бесконечная, изнурительная. А может быть желанная, благодатная? Каждый прочтет по-своему, по-своему расшифрует символ. Но и сама Цветаева никогда однозначно ни о чем не говорит. Так, бессонница уже не просто физическое состояние человека, отсутствие сна, вызывающее болезненные ощущения, символ становится субъектом действия, как будто двойником героя:
Бессонница! Друг мой!
Голубка! Друг!
— Подруга!
Самостоятельность существования символа подчеркнута большой буквой:
С Бессонницей кучу...
Конечно же, трудно согласиться с А. Шопенгауэром, когда, облекая свою мысль в афоризм, он заявляет: «Чем больше в книге разных тире, тем меньше мыслей». У Цветаевой как раз наоборот — каждое тире символистично, за каждым свой смысл, своя мысль, свой призыв поэта к сопричастности, к пониманию. И может быть — к любви?
Л-ра: Русский язык и литература в учебных заведениях. – 2002. – № 6. – С. 4-6.
Произведения
Критика
