Для всех возрастов
Сивоконь С.И.
Как весьма немногие, Самуил Яковлевич Маршак умел писать для всех возрастов: его стихи, как самые верные друзья, сопровождают нас на протяжении всей нашей жизни. В самом деле: «Детки в клетке», сказки о глупом и умном мышонке, «Тихая сказка» и еще множество стихов — это для самых маленьких; «Рассеянный», «Багаж», «Почта», «Сказки для чтения и представления» «Кошкин дом», «Терем-теремок», пересказы английских детских песенок (они издаются у нас под заглавием «Плывет, плывет кораблик») — для старших дошкольников; «Вчера и сегодня», «Война с Днепром», «Мистер Твистер», «Рассказ о неизвестном герое», «Откуда стол пришел?», «Праздник леса», пьеса «Двенадцать месяцев» — для младших школьников; «Быль-небылица», пьеса «Горя бояться — счастья не видать» — для подростков; эпиграммы, лирика, стихотворная сатира, пьеса «Умные вещи», переводы из Шекспира, Бернса, Блейка, Гейне, Петефи — для юношей и взрослых. Наконец, став родителями, мы вновь вместе с малышами обращаемся к стихам Маршака.
«Особенности Маршака как детского писателя я вижу в том, — говорил А.А. Фадеев, — что он первым среди писателей, существующих в мире, сумел рассказать самым маленьким детям о содержании нашей новой жизни, передать им новые идеи, то есть, короче говоря, заговорить с детьми младшего возраста по самым основным вопросам политики, о чем никто и никогда за все время существования детской литературы с детьми этого возраста не разговаривал».
Выдающийся польский педагог и писатель Януш Корчак призывал не опускаться, а подниматься до чувств ребенка, потому что его чувства глубже, сильнее наших, взрослых.
Маршак тоже был убежден в этом, и его отношение к ребенку — не сентиментальное, а уважительное. «В сущности, в первые годы детства человек проходит самый трудный из своих университетов», — писал он в автобиографической книге «В начале жизни».
Маршак родился в талантливой семье, подарившей миру трех известных детских писателей: самого Маршака, его младшего брата Илью, писавшего под псевдонимом М. Ильин, и младшую сестру Лию, которую юные читатели знают как писательницу Елену Ильину (широко известна ее повесть «Четвертая высота»). Семья была дружная, где все трогательно заботились друг о друге, ценили способности друг друга и не забывали их отмечать публично.
Особую роль в этой семье играл отец, Яков Миронович Маршак, — талантливый химик-самоучка с очень широкими познаниями, в том числе и в области литературы. Достаточно сказать, что Добролюбова, Писарева и Щедрина он знал чуть ли не наизусть, а стихи Гёте читал в подлиннике... Он рано заметил поэтическое дарование Сёмы и однажды, в минуту откровенности, прямо признался ему: «Я горжусь, что у меня сын поэт...»
Первый свой сборник стихов — еще домашний, в виде альбома, — Сёма подарил отцу с посвящением, где были такие строки:
Прими от сына первый дар.
Не ты ль во мне создал поэта?
Не ты ли бросил искру света
В мой ум и зародил пожар
В моей груди?
Яркую память о себе оставил у Маршака и один из его учителей, сильнее других повлиявший на литературное и нравственное развитие будущего писателя. Звали его Владимиром Ивановичем Теплых, и преподавал он в Острогожской мужской гимназии (где начинал учиться Маршак) не русский язык и литературу, а латынь и позднее — греческий.
«Не много встречал я на своем веку людей, — признавался Маршак, — которые бы так талантливо, смело, по-хозяйски владели родным языком. В речи его не было и тени поддельной простонародности, и в то же время она ничуть не была похожа на тот отвлеченный, малокровный, излишне правильный, лишенный склада и лада язык, на котором объяснялось большинство наших учителей.
Отвечая ему урок, мы чувствовали по выражению его лица, по легкой усмешке или движению бровей, как оценивает он каждое наше слово. Он морщился, когда слышал банальность, вычурность или улавливал в нашей речи фальшивую интонацию. В сущности, таким образом он постепенно и незаметно воспитывал наш вкус».
Иным был учитель словесности Антонов, которого, по словам Маршака, «пугал малейший отход от буквальности. Встретив в работе восьмиклассника выражение «глубокая мысль», он дважды подчеркивал его и писал на полях: «Глубокой может быть только яма».
Что ж, и такой педагог небесполезен будущему поэту, который должен ведь помнить и то, как не надо говорить и писать... Сочиняя впоследствии свои статьи о преподавании литературы в школе, о неудачных хрестоматиях, портящих детям вкус, Маршак наверняка вспоминал своего «учителя словесности», в духе которого сочинены были многие перлы тогдашних (да и не только тогдашних) школьных хрестоматий:
Лежит так много здесь яиц,
Что мы имеем от куриц.
В Петербурге мальчик Маршак познакомился с критиком Владимиром Стасовым. Тот поначалу встретил Маршака недоверчиво, с трудом согласился послушать стихи щуплого провинциального подростка. «Но не прошло и минуты, — вспоминал потом Стасов, — я уже был покорен, я был побежден, захвачен и унесен. Маленький мальчишечка в слишком коротких панталонах владел мною, и я чувствовал великую силу над собою. И голос у него совсем другой был, и поза, и глаза, и взгляд. Это вдруг сделался взрослый человек, крупный и значительный. И какое разнообразие было у этого значительного человека. И лирика, и полет, и древняя речь...»
На всю жизнь Маршаку запомнились пожелания великого Стасова, высказанные им в письме: «Первое — что ты никогда не переменишь своей веры, какие бы ни были события, обстоятельства, люди и отношения;
Второе — что ты будешь искать все более и более правды в жизни и будешь все более и более чуждаться риторики, красивых, но праздных слов и картин, пустых фейерверков и цветных иллюминаций;
Третье — что никакой успех и расхваливанья не сдвинут тебя с настоящей хорошей дороги и не затемнят твою головушку фольгой самомнения и мишурой нравленья толпе».
Можно ли сказать, что юному Маршаку повезло в его ранних встречах с великим современником? Да, разумеется. Но не менее важно, что, всеми обласканный и расхваленный, он не загордился и не просто во все глаза глядел на возникающих перед ним знаменитостей, но и пытался что-то от них воспринять, научиться чему-то. «Может быть, именно в тот вечер я впервые ощутил не только силу музыки, но и великую власть слова, когда оно понято до конца и стоит на своем месте, поддержанное всей широтой дыхания, всей мощью ритма, всей глубиной образа», — замечает Маршак, вспоминая впервые услышанное им у Стасова пение Шаляпина.
В середине 30-х гг., когда Маршак в Ленинграде занимался с литературно одаренными детьми, он особенно следил за тем, чтобы его воспитанники не спешили стать «просто писателями», а накопили прежде жизненный опыт, приобрели какую-то профессию, не связанную с литературой. «Из «вундеркиндов», — писал он в конце жизни, — редко выходят настоящие поэты и прозаики, а будущим писателям не нужна, вернее даже вредна, ранняя специализация».
Сам он стал «просто писателем» только в пятьдесят лет, когда расстался с ленинградской редакцией Детиздата и переехал в Москву.
Позади остались годы учебы в Англии (тут он окончил настоящий университет!), «Школа простой жизни» в Уэльсе — отличное поле трудового воспитания и общенья с детьми; работа в Воронеже с детьми беженцев, страдальцами первой мировой войны; работа, уже при советской власти, в Петрозаводской детской колонии; Краснодарский детский. городок с созданным там замечательным театром для детей, одним из первых в стране; и, наконец, Петроград, где развернулись главные его таланты: в местном ТЮЗе, где он работал завлитом, в Показательной библиотеке Петроградского пединститута дошкольного воспитания, которую благодаря созданному здесь Маршаком литературному кружку или студии поздней назовут «колыбелью советской детской литературы», а также в детских журналах («Воробей», «Новый Робинзон») и детской редакции Госиздата, когда вышли его первые собственные книжки и первые книжки под его редакцией и когда в его окончательном выборе уже никто не мог усомниться.
На собственном опыте зная особенности детского восприятия мира, Маршак и в стихах для детей старается смотреть на мир глазами ребенка.
Мышление ребенка конкретно. Когда заходит речь о столе, он представляет себе не стол вообще, а вполне конкретный стол, который ему лучше запомнился. А восстановив этот стол в памяти, ребенок тут же начинает думать, откуда этот стол взялся, как пришел к нему в дом. Поэтому стихотворение Маршака «Откуда стол пришел?», построенное как раз на таких, самых интересных для ребенка подробностях, как нельзя лучше отвечает законам детского восприятия. Сила воображения поэта, представляющего себе стол в его «родной стихии» — в лесу, где Он был в чешуйчатой коре,
А меж его корней Барсук храпел в своей норе
До самых вешних дней...
делает это стихотворение близким и понятным ребенку.
Ребенок ценит в стихах звонкость, энергию, словесную игру — у Маршака сколько угодно таких стихов. Знаменитый «Мяч» от начала до конца являет собой пример этой звонкости, этой словесной (но и не только словесной!) игры.
Впрочем, несмотря на эту постоянную настройку на волну детского восприятия, Маршак не просто потакает ребенку во всех его увлечениях. Он беседует с ребенком уважительно и серьезно, сообщая ему не урезанные и упрощенные знания о мире («вырастешь — узнаешь»), а полные, окончательные — те, что сообщил бы и взрослому. Хотя сообщает с учетом возможностей ребенка, доступкым ему языком. Это и позволяет поэту обращаться в стихах для детей к важным и, казалось бы, сугубо «взрослым» темам («Вчера и сегодня», «Война с Днепром», «Мистер Твистер», «Рассказ о неизвестном герое», «Быль-небылица», «Праздник леса»). Каждое из этих стихотворений — подлинный эталон детского стиха, образец того, как, не поступаясь ни глубиной, ни поэзией, толковать с детьми о жизни, истории, нравственности. При этом поэт не опускается до морализирования, ибо хорошо знает: «Плоская, поверхностная мораль всегда отталкивает и подрывает доверие к литературе и к морали».
И даже когда без морали вроде бы совершенно не обойтись, — в «Мистере Твистере» или в «Пожаре», — Маршак умел обойтись без явного, очевидного ее выражения, будучи убежден, что по-настоящему воспитывает лишь то сочинение, выводы из которого читатель делает сам.
Отлично приспособленные к детскому воспитанию, стихи Маршака в то же время остаются на уровне «взрослого» поэтического мастерства. Недаром его «Детками в клетке» восхищалась Марина Цветаева, а Владимир Маяковский с удовольствием декламировал строки из «Сказки про глупого мышонка» и «Цирка».
В отличие от К. Чуковского, А. Гайдара, Л. Кассиля и некоторых других своих коллег по детской литературе, Маршак чувствовал себя скованно в большой и «официальной» детской аудитории; он предпочитал общаться с отдельными детьми. Но бывали и исключения из этого правила. Замечательный эпизод вспоминает, например, критик Вера Смирнова, свидетельница встречи Маршака с испанскими детьми, эвакуированными в нашу страну в 30-е гг. Сначала он пытался наладить контакт со старшими детьми, читал им стихи — они его не понимали. Но тут его пригласили в комнату к малышам. Они не знали, что перед ними детский поэт, — на них подействовали чары человека, искренне любящего детей. «...Я видела Маршака таким, — вспоминает Смирнова, — каким не видела его ни до того, ни после: он весь отдался этим детям, он был — сама любовь и нежность, он ласкал их, брал на руки, наклонялся к ним чуть не до земли, ерошил им волосы, что-то говорил им — и они его понимали! Он широко раскрывал объятия и, казалось, мог обнять их всех. Здесь не прозвучали его стихи... но та сила любви, которая рождала его поэзию, которая жила в нем скрытно, теперь обнаружилась и вылилась щедро...»
Та же сила питала его дружбу с собственными детьми, а потом и со внуками. Старший сын Маршака, Иммануэль Самойлович Маршак, вспоминает, как во время его болезни (ему было шесть лет) вся семья превратилась во флотский экипаж (дело было в Евпатории, на берегу моря). «Всем членам семьи были присвоены морские чины: дед стал адмиралом, отец — капитаном... Я начал карьеру с юнги и постепенно, за заслуги в поддержании флотской дисциплины, продвигался по служебной лестнице, дойдя в конце концов, кажется, до капитана 2-го ранга... Дисциплина в экипаже была неукоснительная. На приказ (приказами не злоупотребляли) по поводу еды, одежды, сна или игры следовало ответить: «Есть!» — и беспрекословно его выполнить».
Игра во флот продолжалась и дальше, уже в Ленинграде и его окрестностях. Тут она приобретала не только дисциплинарные, но познавательные и даже литературные цели. Найдя подходящую терраску, отец и сын ставили и убирали паруса, брали на абордаж вражеские корабли, высаживали десанты, а при кораблекрушениях спасались вплавь или на шлюпках. «Мы боролись с несправедливостью, помогали обреченным и совершали доблестные подвиги, — вспоминает сын писателя. — И вместе с тем в нашей морской жизни было много бытовых подробностей — мы питались солониной, сырой рыбой и сухарями, спали в гамаках, страдали от морской болезни, голода и жажды.
По существу, я познакомился в этих играх со всеми аксессуарами книг о путешествиях и приключениях, преподнесенных мне отцом в живых образцах — с плотью и кровью, хорошо слаженным сюжетом и превосходным языком. И каждое продолжение игры было для меня праздником...»
Собственные дети и внуки не раз подавали Маршаку «заявки» на создание новых стихов. Старший его сын вспоминает, что «Усатый-полосатый» возник из сказки, которую рассказывал отец своему младшему сыну Якову. Да и подлинный номер московской квартиры Маршака, упоминаемый в стихотворении «Великан», говорит о том, что эти стихи также написаны «по домашним надобностям».
Маршака очень взволновало письмо, пришедшее к нему однажды от группы 10-11-летних ребят: они замечательно объясняли, место своего проживания. «Посмотрите на карту СССР, — писали они.— Найдите реку Обь, в нее впадает Иртыш, в Иртыш — Тобол, в Тобол — Тавда. Тавда образуется из двух рек: Сосьвы и Лозьвы. Так вот, мы живем в
В этом письме Маршака восхищала не только мастерски поданная информация, но и прекрасное чувство слога, даже ритм фраз. Письму этому он посвятил вскоре маленькую статью в «Правде». Статья эта кончалась так: «Читаешь эти строки и думаешь с гордостью и радостью: вот какие растут у нас ребята в отдаленной глуши, которая перестала быть глушью».
Сферу детской литературы Маршак считал для себя главной, хотя начинал он свой путь в литературе как «взрослый» поэт. Он говорил, что только изредка позволяет себе подхалтурить во «взрослой» литературе. Это, конечно, шутка. Редко кто из писателей подходил так ответственно, так серьезно к своей литературной миссии, касалась ли она детской или «взрослой» сферы. Недаром с ним так любили беседовать многие молодые и не слишком молодые литераторы (да и сам он не меньше любил беседовать с ними). Его «взрослая» лирика и сатира, многочисленные статьи о детской и недетской литературе, о школьных учебниках и хрестоматиях, яркие литературные портреты Б. Житкова, А. Гайдара, М. Ильина и других писателей, памятный всем содоклад по детской литературе на Первом писательском съезде «О большой литературе для маленьких», порученный ему М. Горьким, наконец, переводы и статьи о теории перевода — все это по-настоящему серьезно и глубоко, выдержано в лучших традициях этих жанров. И удивляться этому не придется, если вспомнить, что над страницами своих статей и докладов Маршак работал так же долго и тщательно, как над строками своих стихов. Помогавший ему в работе над книгой «Воспитание словом», которая сложилась у Маршака из газетно-журнальных статей, критик Борис Галанов вспоминает, что, «переписав шесть строк, Маршак требовал перечитать шесть страниц, а если переписывалась целая страница, нужно было перечитать всю статью размером в лист-полтора».
Переводчикам — работникам «службы связи между народами», как он их называл, — Маршак посвятил одну из своих лирических эпиграмм:
Хорошо, что с чужим языком ты знаком,
Но не будь во вражде со своим языком!
Если прав был Александр Фадеев, называя (в
Л-ра: Русский язык в национальной школе. – 1987. – № 10. – С. 37-41.
Произведения
Критика
