Второе рождение писателя-фантаста
С. Полтавский
1
Всегда спокойный, сосредоточенный, он оживлялся, когда речь шла о научной фантастике: поблескивая стеклами пенсне, иногда с добродушной иронией, чаще с сарказмом, говорил, положив ладонь на последнюю критическую статью:
— Ну, вот! Опять несусветная путаница... Пишут: «Живущая отдельно от тела, говорящая, думающая голова практически немыслима. Идея эта антинаучна». Удивительная способность рассматривать предмет, упершись в него лбом! Неужели так трудно умозаключить от «немыслимого» фантастического образа к реальной идее жизнеспособности изолированных органов, а в будущем, может быть, и к возможности замены больных органов здоровыми? Читатель делает это смелее и лучше. Заставлять мысль отступать перед невозможным — значит вольно или невольно воспитывать в человеке трусость. Да, трусость! Надо приучать спрашивать не «возможно ли?», а «нужно ли?»...
Автора научно-фантастических романов и повестей Александра Романовича Беляева часто подвергали критике люди приземленного воображения, робкой фантазии, склонные подчас забывать о специфике жанра.
Ставилось в упрек многое: и научная «недостоверность» сюжетов, и тяготение к зарубежной тематике, и следование литературным традициям западной фантастики, и даже увлекательность произведений, которую отождествляли с «развлекательностью». Отчасти по этой причине, отчасти потому, что Беляев не сразу нашел путь к научно-фантастической теме, связанной с социалистической действительностью наших дней, издательства не проявляли большого интереса к его произведениям, и в послевоенное время их почти не переиздавали.
У читателя, особенно молодого, произведения А. Беляева больше трех десятков лет пользуются неизменной популярностью. Но разбросанные в периодических изданиях и лишь частично вышедшие отдельными книгами, они не создавали цельного представления о писательском облике автора. Между тем, Беляев первый выступил в советской литературе с большой серией произведений этого рода.
Выход в свет в конце 1956 года двухтомника, а летом 1957 года трехтомника избранных научно-фантастических произведений А. Беляева возвращает читателю автора, недостаточно оцененного в свое время критикой и незаслуженно забытого издательствами. В эти собрания вошла лишь небольшая часть литературного наследия писателя: «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия», «Человек, нашедший свое лицо», «Продавец воздуха», «Звезда КЭЦ», «Чудесное око», «Властелин мира», «Последний человек из Атлантиды», «Ариэль», «Вечный хлеб».
Немногие, может быть, знают, что Александр Беляев, этот юрист по образованию, в молодости испытавший трудности многих профессий, значительную часть своей жизни провел в постели, прикованный туберкулезом позвоночника и параличом конечностей; что волнующе описанные переживания живущей отдельно от тела головы Доуэля носят в известной мере автобиографический характер и заключают в себе какой-то элемент «подлинности»; что кроме Смоленска, где писатель родился в 1884 году, Москвы, Ленинграда и Пушкина, где в январе 1942 года умер, А. Беляев, описавший в своих увлекательных романах, повестях и рассказах столько материков, морей и стран, нигде не был.
Но самым неожиданным «открытием» для читателя явится, пожалуй, то, что литературное наследство А. Беляева далеко не исчерпывается десятком наиболее популярных произведений, известных всем.
Бросается в глаза не только поистине «жюльверновская» плодовитость писателя и жанровое многообразие его творчества, но и широчайший круг затронутых Беляевым научных проблем, смелое введение в фабулу подлинно фантастического элемента.
Собранные вместе, произведения Беляева дают отчетливое представление о сильных и слабых сторонах его творчества и позволяют разобраться в сущности возникшего между писателем и критикой «недоразумения».
Сила Александра Беляева прежде всего в том, что он верно понял природу фантастического образа. Невозможное, превращенное воображением в сбывшуюся реальность, — вот что лежит в основе фантастики, пленяет читательскую мысль. И Беляев, подобно Жюлю Верну, не боится сделать это «невозможное» сюжетным стержнем своих произведений. В романе «Человек-амфибия» он заставляет хирурга Сальватора создать человека-рыбу Ихтиандра, способного одинаково свободно чувствовать себя на суше и в водной стихии. С такой же смелостью воображения он описывает живущую отдельно от тела мыслящую, решающую сложные научные проблемы голову профессора Доуэля, или летающего по воздуху без каких-либо технических приспособлений юношу Ариэля... Он умышленно превращает порой реальную научную проблему в условный, фантастический сюжетный прием, чтобы необычностью поразить воображение читателя, вызвать на спор, разбудить мысль.
Положительный смысл фантастических образов этого рода он видит не в том, что они всегда должны нести в себе зерно научного прогноза. Творческая мощь такого образа может заключаться и в том, что он, стимулируя исследовательский порыв, изобретательность, побуждает человеческую мысль добиваться осуществления невозможного обходным путем. Внешняя «антинаучность» и «невозможность» сказочной идеи ковра-самолета не помещала ей воплотиться научнейшим образом в современной авиации. Невероятный беляевский Ихтиандр имеет сейчас сотни потомков, продолжительное пребывание которых под водой обеспечивается не пересаженными в человеческий организм жабрами акулы, а различного вида скафандрами.
Прав был Жюль Верн, когда в одном из своих писем высказал уверенность: «Все, что человек в состоянии вообразить, люди смогут осуществить на практике».
Этой уверенностью пронизано творчество Александра Беляева.
2
Научная фантастика немыслима без острых сюжетных положений, без приключенческой романтики. Беляев проявляет в своих произведениях незаурядное сюжетное мастерство. Уменье создать неожиданную ситуацию, непредвиденный поворот событий, придать фантастической фабуле реальные очертания, «показать еще не существующее как уже существующее», наряду с этим — свободное, убедительное развитие действия, живой диалог, юмор, способный порой подняться до сарказма (шуточные рассказы «Легко ли стать раком?», «Анатомический жених», трагикомическая повесть «Мистер Смех») — все эти качества имеются у него налицо и по достоинству оценены читателем.
Вдумчивый читатель заметил и другую сторону творчества Беляева: драматизм его образов. Не ситуаций, а именно образов. Здесь заключена своеобразная, недостаточно еще исследованная сторона беляевской научной фантастики, роднящая ее с художественной литературой «большого дыхания».
У жизнерадостного Жюля Верна драматические эпизоды введены лишь для того, чтобы сильнее подчеркнуть торжество человеческой воли над превратностями жизни. Трагичная, в сущности, судьба Робура, гениального изобретателя гигантского геликоптера «Альбатгоса», оказавшегося «несвоевременным», потому что люди не стали еще «достаточно образованными, чтобы извлечь пользу из открытия, и достаточно благоразумными, чтобы никогда не употреблять его во вред». Однако ощущения трагизма нет ни в сюжетных перипетиях романа, ни в душевном мире героя. Не ощутил его и сам автор, спокойно, даже бодро сообщивший читателю устами Робура:
— Я покидаю вас. Секрет своего изобретения я уношу с собой... Явись я сегодня, я пришел бы слишком рано, и мне не удалось бы примирить противоречивые и своекорыстные интересы людей. Народы еще не созрели для единения.
Иное мы видим у Беляева.
В романе «Голова профессора Доуэла» сильное впечатление производит очерченная скупыми, точными штрихами, иногда почти намеками, картина преступления профессора Керна и борьбы его с оживленной им головой профессора Доуэля, ассистентом которого он был. Ощущение глубокого страдания большого ученого и мыслителя, вынужденного отдавать свою мысль проходимцу и карьеристу, использующему ее в личных интересах, проходит через весь роман. Это одновременно трагедия Доуэля и трагедия изуродованного капитализмом общества, в которой он живет.
Сама капитуляция головы Доуэля перед домогательствами Керна полна большого эмоционального содержания. Доуэль отвергает эти домогательства, когда Керн подвергает его мучительным пыткам, но не может устоять, когда тот, разрабатывая в его присутствии важную научную проблему, допускает (не без умысла) ошибки, способные исказить и обесценить верно намеченную линию поисков. Доуэль уступает, так как не может допустить, чтобы нужная человечеству идея осталась неосуществленной. Ему неважно, чье имя будет стоять на научном труде, он хочет, чтобы его мысль стала известной людям, двинула вперед науку, принесла пользу.
Этой острой психологической драме, набросанной широкими, смелыми мазками, противостоит тонкий, порой уходящий в подтекст драматизм противоречивого сплетения человеческих судеб в романе «Человек-амфибия». Необыкновенная операция превращения человека в земноводное существо, предпринятая хирургом Сальватором с целью усовершенствовать человеческий организм, сделать его более способным к овладению не только богатствами земли, но и стихией морей и океанов, не достигает цели. Благородный замысел, рожденный и осуществленный в одиночестве, за стенами удаленного от всего мира тайного убежища, оказался неспособным обнять всю сложность поставленной задачи, учесть все последствия принятого решения. Ихтиандр, человек-рыба, не стал полностью обитателем морских недр и утратил способность продолжительного пребывания на суше. Всю горечь своего положения он начал понимать, полюбив встреченную на берегу девушку Гуттиэре и став объектом корыстных поползновений двух авантюристов, из которых один считает себя ее отцом, а другой путем подкупа добился прав опекуна.
Сложные душевные переживания Ихтиандра, понявшего иллюзорность своей любви к «земной» девушке; горе Гуттиэре, сознающей, что удержать любимого у себя — значит обречь его на гибель; страдания Сальватора, отданного под суд церковникам за «безбожные» опыты над людьми и усомнившегося в правильности найденного решения проблемы, — все это, рассказанное сдержанно и сильно, без ненужных нажимов и подчеркиваний, создает полную драматизма впечатляющую картину, которая запомнится читателю надолго.
Временами писателя можно упрекнуть в том, что неожиданные сюжетные ходы в его произведениях слабо мотивированы, почти произвольны. Это значит, что спор между «тормозом» мотивировок и «динамикой» действия решается автором в пользу динамики.
В повести «Чудесное око» плывущие на сверхмощном океанском пароходе «Левиафан» пассажиры ведут разговор о возможности на судах такого типа аварии наподобие той, какая привела в свое время к гибели «Титаника». Разговор принимает все более тревожный характер, и... в этот момент авария, действительно, происходит. Пароход тонет от неизвестной причины, все пассажиры гибнут. На поверхности моря остается лишь запечатанная бутылка с загадочным документом.
Следующие за этим прологом события совершаются при участии других действующих лиц. Но развертываются они так стремительно и увлекательно, что у читателя нет времени задержаться на вопросах «почему» и «отчего». Необычное начало создало напряжение, которое не ослабевает до последней страницы.
Имена героев Беляева, места, где они действуют, для советского читателя чаще всего — экзотика: Доуэль, Сальватор, Антонио Престо, Жуан Хургес... Англия, Франция, Северная и Южная Америка, острова Северного моря... Критика была права, отмечая высокий удельный вес зарубежной темы в творчестве Беляева. Неправа она была, однако, в том, что упускала из вида (упоминая лишь изредка и вскользь) социальную направленность тематики.
Беляев начал литературную деятельность накануне первых пятилеток, в годы не остывшей еще борьбы с попытками капиталистических стран задушить молодую Советскую республику. Произведения этой поры, проникнутые пафосом гневного разоблачения уродств капиталистического мира, рассказывают о трагическом положении науки и культуры в обществе, где вся философия и мораль сводятся к примитивным «идеям» стяжательства и эксплуатации. Своими произведениями писатель развенчивает претензии капиталистического мира на «превосходство» своей культуры, у которой все лучшее позади, над молодой советской культурой, у которой лучшее — впереди.
В романе «Человек, нашедший свое лицо» писатель изображает драматическую судьбу прославленного невероятным уродством комического киноактера Антонио Престо. Окруженный шумом рекламы, осыпанный деньгами, пока его уродство служило развлечением для публики, Престо оказался выброшенным за борт, никому не нужным после того, как наука воздействием на железы внутренней секреции вернула ему нормальный человеческий облик. Автор придает сюжету явно памфлетную окраску. Похитив меняющие человеческую внешность препараты, Престо мстит отвергнувшей его среде процветающих бизнесменов тем, что делает своих бывших «друзей» уродами, а губернатора превращает в негра, подвергающегося в этом положении всем прелестям варварских правил расовой дискриминации.
Глубокий гуманизм, боевая антикапиталистическая направленность произведений Беляева резко отличают их от потока переводной и отечественной подражательной псевдонаучной фантастики первых двух советских десятилетий, в которой все исчерпывалось часто поверхностным использованием научной идеи и плоским развлекательством.
В начале литературного пути Беляеву пришлось преодолеть немало серьезных трудностей. О первых своих шагах он писал:
«Советская научная фантастика неизбежно должна была пройти стадию ученичества у западноевропейских мастеров. Естественно, мы должны были овладевать стандартными формами. «Голова профессора Доуэля» отражает этот период».
Подражание зарубежной фантастике наложило известный отпечаток на творчество А. Беляева. Но учителями его были, в основном, классики этого жанра: Жюль Верн, Уэллс, Конан-Дойль, а не их эпигоны. У классиков писатель взял лучшее, что составляет основу жанра, создавая ему заслуженную популярность: смелость воображения.
«Привлечь внимание к большой проблеме, — писал он в статье «О моей работе», — это важнее, чем сообщить целый ворох готовых научных сведений... Толкнуть на самостоятельную работу — эго лучшее и большее, что может сделать научно-фантастическое произведение».
Острое «чувство фантастического», уменье найти для него заманчивую и одновременно убедительную форму помогало писателю привлекать внимание к большим и важным проблемам. Так родились темы ученого Штирнера, возомнившего, что он может стать владыкой земного шара, пользуясь массовым «направленным гипнозом» («Властелин мира»), темы природы, в которой вдруг исчез процесс гниения («Нетленный мир»), нет тяжести («Над бездной»), замедлена скорость света («Светопреставление») и т. п.
Это не значит, однако, что писатель не пользовался материалом достоверных научных фактов. Он сознавал, что одна из важных задач научной фантастики — довести до читателя положительные научные знания. «Невозможное» как детонатор творческой мысли читателя не заслоняло у него необходимости раскрывать средствами фантастики увлекательные стороны «готовых научных сведений». В романах «Звезда КЭЦ» и «Воздушный корабль» он пропагандирует технические идеи Циолковского об искусственном спутнике Земли и цельнометаллическом дирижабле; в «Лаборатории Дубльвэ» касается задач продления человеческой жизни; в других произведениях популяризирует, опираясь на фантастический сюжет, теорию относительности, принцип анабиоза, свойства жидкого воздуха и т. д. В то же время в наиболее «невероятных» своих фантазиях он, не без успеха применяя уэллсовский метод, достигает иллюзии полного правдоподобия, используя весь арсенал относящихся к теме современных научных данных.
В «популяризаторских» книгах, однако, перо Беляева заметно слабеет. Жюль Верн мог в «Гекторе Сервадаке» предельно насытить точными данными астрономической науки своего времени описание путешествия героев по солнечной системе, — читатель ни на минуту не забывал, что действующие лица романа воспринимают все эти «готовые» сведения, совершая удивительный, невероятный, фантастический полет на оторванном кометой от Земли куске Африки. Популярная астрономия оказывалась благодаря этому окрашенной всеми цветами фантастической радуги. У Беляева идея подводного телевизора в повести «Чудесное око», развернутая им, как всегда, занимательно и остро, имеет познавательную ценность как попытка заглянуть в ближайшее будущее телевидения. Однако фантастики в ней не больше, чем в замысле конструктора, разрабатывающего идею нового, усовершенствованного механизма, или в пятилетнем плане, намечающем итоговую цифру продукции на последний год пятилетки.
Тяга к советской научно-фантастической теме возникла у Беляева задолго до того, как критика «заметила» у него пристрастие к теме зарубежной. Первые попытки («Чудесное око», «Продавец воздуха») представляли собой как бы сплав этих двух линий.
Открытый аргентинским ученым-революционером Жуаном Хургесом секрет расщепления атома, который он стремится передать СССР для использования в мирных целях; подземная лаборатория для разложения воздуха, построенная английским капиталистом Бэйли в глухом уголке Сибири в целях «уничтожения коммунизма» и раскрытая советским исследователем, — это, конечно, не Советская тема и уж совсем не показ социалистического будущего. Но это уже переходный этап.
Со средины тридцатых годов Беляев упорно пробует глубже разработать тему социалистической научной фантастики. Теперь, когда сделана попытка собрать вместе все созданное Беляевым, видней становится не только общий масштаб проделанной писателем работы, но и ее отчетливая социалистическая направленность. Это позволяет пересмотреть некоторые из чересчур прямолинейных оценок, дававшихся в свое время печатью творчеству Беляева.
Следует отметить, что менее известные читателям и критике произведения, особенно поздние повести и очерки, представляют особый интерес той страстной напряженностью, с какой писатель искал решения задач, стоящих перед молодым советским научно-фантастическим жанром. В своих статьях он не только с редкой самокритичностью на конкретных примерах собственных произведений вскрывал противоречия и трудности этого процесса, но и пытался, вырвавшись из них, двигаться вперед.
«Проблема человека приобретает особое значение в наше время, — писал он в статье «Создадим научно-фантастическую литературу». — Интересует меня человек будущего, жизнь, быт коммунистического общества».
В романе «Лаборатория Дубльвэ» Беляев сделал первую робкую попытку в этом направлении; дать развернутый, глубокий показ характера человека будущего он, по собственному признанию, еще не решился, считая себя для этого недостаточно подготовленным. Более широкое отражение нашли у него жизнь и быт коммунистического общества: преображенный Ленинград, «зеленая симфония» социалистических городов, подземный курорт в Арктике, где все достижения науки и завоевания техники поставлены на службу здоровью человека, — эти темы входят в последние произведения Беляева. Смерть помешала писателю полностью решить поставленные задачи.
Неосуществленным осталось и главное — создание яркого, запоминающегося образа положительного героя новой, социалистической эпохи. Беляевский ученый Штирнер из романа «Властелин мира» запомнился читателю, может быть, не меньше, чем жюльверновский ученый Шульце из романа «Пятьсот миллионов Бегумы». Но образов, подобных капитану Немо, инженеру Сайресу Смиту, капитану Гаттерасу, у Беляева нет. И дело здесь не в уровне писательского мастерства. Дело в больших, принципиальных вопросах жанра советской научной фантастики, до сих пор еще полностью не решенных; основной среди них — о методах реалистического показа человеческих характеров новой эпохи в обстановке, выходящей за пределы сегодняшней реальности.
3
И все же творческий потенциал произведений Беляева, их способность зажигать воображение, их воспитательное и образовательное значение остаются высокими. Что упорный труд писателя в этом направлении был не безрезультатным, свидетельствует тот факт, что многие из его научных фантазий оказались научными предвидениями. Электричество и химия в сельском хозяйстве нашей страны, реактивная авиация, мирное применение атомной энергии в промышленности — обо всем этом он писал четверть века назад, на заре первых пятилеток. Тогда же в повести «Земля горит» он показал в действии Волго-Донской канал. Через два десятка лет, по предварительным наметкам ученых наших дней, будет осуществлен предвосхищенный воображением писателя в романе «Звезда КЭЦ» проект большого искусственного спутника Земли — первой космической станции межпланетных сообщений.
Книги Жюля Верна рождали ученых и исследователей, о чем с законной гордостью говорят его биографы. Выполняет подобную задачу и творчество А. Беляева. Научные проблемы, затронутые в романе «Голова профессора Доуэля» за два года до первых систематических опытов по оживлению изолированных от организма органов, горячо обсуждались на лекциях студентами и преподавателями Ленинградского медицинского института. Большую роль этой книги в привлечении внимания к важной проблеме отмечал профессор В.А. Неговский, смелый новатор в области так называемой «терапии агональных состояний и клинической смерти». Одна из читательниц писала автору: «Прочитав повесть, я сама решила учиться, чтобы стать врачом и делать открытия».
Созданное Беляевым неравноценно по качеству. Наряду с вещами, заслуженно привлекающими читательское внимание, есть и более слабые. Но было бы неправильным считать менее удачные вещи стоящими «ниже критики» и подлежащими списанию со счета.
В том значительном литературном наследстве, которое оставил писатель, каждое произведение несет в себе следы упорных поисков решения большой творческой проблемы. Уловить раскрывающуюся в противоречиях этих поисков линию роста — задача не только благодарная, но в данном случае и назревшая. Оставаясь какой-то частью сюжетов, тем, средств художественного воплощения — итогом прошлого, данью «ученичества у западноевропейских мастеров», творчество А. Беляева другой своей частью обращено к нашим дням, обращено к будущему. Оно поднимает ряд важных проблем, в безотлагательном и четком решении которых кровно заинтересована современная научная фантастика. Писательский труд А. Беляева, на всех его этапах, заслуживает пристального и серьезного изучения. На сильных и слабых сторонах его творчества есть чему поучиться многим из наших авторов, работающих в жанре фантастики.
В них присутствуют смелая фантастика, зовущая к победе над «невозможным», и острое сюжетное мастерство, вводящее в мир сложных и противоречивых явлений, в которых надо уметь разобраться. Соединенные с раскрытием социальных закономерностей, они дают плодотворное направление мыслям, интересам, вкусам читателя.
Многие из научных фантазий Беляева оказались предвидениями, и это говорит о том, что творчеству его, одушевленному лучшими идеями нашего времени, вполне по пути с задачами, которые ставит сегодня перед нами действительность.
Л-ра: Звезда. – 1958. – № 2. – С. 225-229.
Произведения
Критика
