Дар человечности
Н. Подзорова
На необычной для себя ноте беспечности, безмятежности начинает Владимир Тендряков свою новую повесть «Весенние перевертыши». Его герой твердо усвоил, «что такое хорошо, что такое плохо», мир вокруг предстает простым и ясным, и в этом мире он, тринадцатилетний Дюшка Тягунов, — не последний человек. Кажется, чего же проще: «хорошо — учиться на пятерки, хорошо — слушаться старших, хорошо — каждое утро делать зарядку». Однако все до поры. И вот случилось... Дюшкиного безмятежного сердца коснулась любовь. Оказывается, Римка Вратенева, которая живет в их подъезде и которую он видит раз по десять в день, похожа на Наталью Гончарову, жену Пушкина! «Творец тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна, чистейшей прелести чистейший образец...» Красавица! И вот нельзя уже отвести глаз от ее курчавящихся у висков волос, легких взлетающих рук, и сердце не умещается в груди, и небо совсем иное — притягивающее и звонкое, и сам он стал словно зорче видеть, чутче слышать, острее воспринимать мир, который вдруг чрезвычайно изменился, этот «ясный, устойчивый мир стал играть с Дюшкой в перевертыши».
Теперь уже нельзя определенно, однозначно ответить, хорошо ли, плохо ли носить в портфеле кирпич против своего ровесника Саньки Ерахий, быть безоглядно, самодовольно счастливым в присутствии друга Миньки, или — еще сложнее! — понять, что человек может одновременно быть «добрым, а плохим», как думает о своем отце Минька Богатов. То, что еще вчера Дюшка не замечал, чего не слышал, с чем мирился, сегодня касается его лично, остро радует, изумляет или, напротив, ранит, печалит.
Невелика и незнатна вроде бы разбитая лесовозами улица Жан-Поля Марата в лесном поселке Куделино, но жизнь людей, ее населяющих, таит свои драмы, радости и боли. Нужно только всмотреться в каждого из этих людей, как всматривается теперь ставший иным Дюшка.
Вот у Минькиного отца, Никиты Богатова, «все не так, как вокруг Дюшки, — идут рядом, живут рядом, но в разных мирах. А Дюшкин отец тоже совсем, совсем рядом, но у Дюшки одно, у отца другое. И у матери другое, не похожее ни на Дюшкино, ни на отцовское, ни на Никиты Богатова... Неужели сколько людей, столько и разных миров?»
Огромность мироздания, изменчивость человеческих отношений постигает прозревающая Дюшкина душа. Вряд ли истинная виновница этого прозрения — Римка Вратенева. Случилось иное: Дюшкина душа обрела вдруг какую-то внутреннюю зоркость, и Дюшка изменился, научился наблюдать, размышлять. Его восприятие окружающего так обострилось, что Дюшка, кажется, почувствовал движение самого времени и ощутил это в себе остро и явственно.
Нет, не изменил взыскательному взгляду на человека, звучанию своей прозы Владимир Тендряков в повести «Весенние перевертыши». Детскую душу, внутренний мир тринадцатилетней личности он застает на переломе, в момент качественного ее изменения, мужания. Оттого и тональность повести переменчива, как хрупка и переменчива потаенная, невидимая миру духовная жизнь мальчика, становящегося подростком.
Кто-то чуткий и мудрый сказал: «Ребенок — отец взрослого человека». Здесь нет парадокса: цельный, «идеальный» мир детства подчас «мудрее» мира взрослых. Рыцарски бескорыстная, бережная, не отягощенная еще житейскими разочарованиями любовь Дюшки Тягунова к людям, максимализм его чувств и поступков заставляют взрослых — и отца, и мать, и «приходящую» бабушку Климовну, и старого учителя «Васю-в-кубе», и даже красивую директоршу с «громким, решительным голосом» — идти к истине по тропинке детства, смотреть на Дюшкину драму с его высокой отметки.
Много неожиданного открывает тендряковский герой в жизни и в себе самом. Все в этом мире связано между собой и все зависят друг от друга: судьба лягушки, висящей в Санькиной руке вниз головой, — от жестокости Саньки; жизнь больного Гринченко — от таланта и самоотверженности врача, Дюшкиной матери; доброе настроение матери — от внимательности отца; счастье Дюшки — от взгляда Римки, а Римкина печаль — от равнодушия Левки Гайзера... И эта зависимость делает Дюшку ответственнее, сильнее, он уже способен, защищая слабого Миньку, бросить в лицо страшноватому Саньке Ерахе: «Не тронь человека!» Личность подростка показана в развитии, и мы уже предчувствуем в Дюшке характер общественный, деятельный, человечный.
Писатель не прослеживает истоки другого, противоположного Дюшке характера, злонамеренного, ограниченного и жестокого Саньки. Пожалуй, в повести это единственный образ «без роду, без племени». Он не имеет, несмотря на живописную выразительность, той достоверной объемности, как многие другие персонажи. Санька выступает как бы обобщением, символом активной недоброты, общественно опасного зла — пусть зла еще в зародыше, в чуть проклюнувшемся ростке. Но знаем мы, что впоследствии в жизни такой Санька может обернуться коварным, беспощадным бандитом Бушуевым («Тройка, семерка, туз»), или душевно глухим Кешкой («Поденка — век короткий», или бездушно ретивым исполнителем Божеумовым («Три мешка сорной пшеницы»). Человек начинается с детства. Он начинается еще и с сочувствия, с сострадания, с деятельного добра.
Писатель в «Весенних перевертышах» вопреки своей традиции отбора жизненного материала намеренно исследует вполне заурядный, без исключительных ситуаций жизненный фон.
В конечном счете все устроилось к лучшему в поселке Куделино: выздоровел раненный Санькой Ерахой Минька, «Саньку теперь, должно, уберут из поселка», Никиту Болотова Дюшкин отец пристроит к настоящему делу, мать поставила на ноги умиравшего Гринченко. А Дюшка все-таки останется со своей бедой: Римке Братеневой нравится не он, а Левка Гайзер — «под опущенными ресницами родилась колючая искорка, поиграла робким лучиком и освободилась от плена — прозрачная капелька, нехотя ползущая по глубинному опушенному румянцу. Слеза не по нему». Любовь Дюшки безответна. Это его первая жизненная драма. Да, драма, и писатель очень серьезен и уважителен к ней.
Повесть «Весенние перевертыши» завершает новую книгу Тендрякова. Кроме нее, в сборник входят еще пять повестей: «Три мешка сорной пшеницы», «Кончина», «Поденка — век короткий», «Суд», «Тройка, семерка, туз». Название сборника «Перевертыши» не просто усеченный заголовок одной из повестей. Все их объединяет мысль: «Прекрасный мир окружал Дюшку, прекрасный и коварный, любящий играть в перевертыши». Старинное слово «перевертыш» писатель здесь толкует не только как безобидный «перекидыш», но и как грозящий бедой «оборотень».
«Почувствуй мое, как свое...» — это непреложное условие Тендрякова во взаимоотношении с читателем.
Настя Сыроегина, двадцати семи годов, свинарка из деревни Утицы («Поденка — век короткий»), не помышляла ни о славе, ни о статьях в газете в ее честь...
Она ждала своего счастья, и пусть оно будет «самое незатейливое, такое, как у всех, как у Глашки, как у Павлы, чтоб муж... чтоб дети, чтоб семейным теплом была согрета изба и мать на старости лет в приюте». Пришло оно, наконец, счастье, все у нее, «как у людей», все, что можно желать, — и любовь, и достаток в доме, и почет в колхозе, районе, области. Но не спит ночами, мечется Настя Сыроегина: виной всему — «мертвые поросячьи души», приписки. И Настя ищет оправдания, выхода для себя: может, не только она сбилась с дороги? Суд собственной совести выносит приговор: «Не настоящая ты, Настя, фальшивый камушек в дорогой сережке». Горит новый свинарник, горят в нем, истошно визжа, выращенные ею свиньи, рвется к небу Настин «надрывно зовущий, плачущий голос: «Спаси-те!! Спаси-те!!»...
Писатель завершает повесть значительной фразой: «Люди добрые, спасите Настю». В этой фразе укор и Насте и тем, кто способствовал тому, что молодая женщина пошла на преступление, и сострадание к ней. И тогда все те, кто в повести держался как бы в тени, на обочине, но кто каким-то образом касался Настиной жизни, судьбы, выявляются отчетливо, и столь же отчетливо обозначается их доля вины. Кто же виноват? С чего началось падение Насти Сыроединой?
И писатель обвиняет и Веньку Прохоренко, первого парня, который обманул юную любовь и надежду Насти, и Кешку Губина, не желавшего считаться с ее дочерними чувствами, дочерним долгом, и ее «желторотенького» мужа, одержимого бодрячеством Костю Неспанова, притулившегося к знатной свинарке района... Но более других обвиняет Тендряков Артемия Богдановича Пегих, председателя колхоза. Безнравственный Пегих, который вместо планомерного подъема всего колхоза на основе разумной системы хозяйствования хочет вырваться в передовые на дутом рекорде, лишь бы пустить пыль в глаза районному начальству, лишь бы греметь, мелькать в газетах. Не быть, а казаться! И тогда за это платят своей судьбой такие, как Настя. И тогда с противоестественным чувством равнодушия к земле уходят из колхоза в «городскую жизнь» молодые ребята Венька и Кешка, подается в буфетчицы в райцентр Маруська Щеноткина.
Тему ответственности людей друг за друга, взаимосвязанности жизней писатель заявляет в повести во весь голос, остро, порою обращаясь к открытой публицистике. Верный своему художественному принципу, он доводит коллизию повести до исключительности, героиню — до душевной трагедии, чтобы читатель в мире сильных чувств и сострадания острее понял и свою ответственность за конкретного человека, и вынес нравственный урок: «Почувствуй мое, как свое...»
Герои повести «Суд» не только ищут, чья шальная пуля убила во время медвежьей охоты проходившего мимо парня. Речь в повести идет и о доверии к человеку. Кто да невольно убил парня? Полуграмотный фельдшер, сосед медвежатника Тетерина, неудачник, «несерьезный человек» Митягин, и стрелять-то толком не умеющий? Или Дудырев, «фигура» в этих местах, начальник строительства деревообделочного комбината?
Привычный деревенский герой, старый охотник-медвежатник Семен Тетерин, «олицетворение народа», априори несет в себе функцию истинности поступков и подлинности чувствований. Но Константин Дудырев, интеллигент из города, человек, отделенный от злосчастного Митягина несколькими ступенями служебной лестницы.
В разборе несчастного случая на охоте, казалось бы, исконный хозяин местных лесов должен взять верх, одержать нравственную победу — так диктует традиция характера. Однако Тендряков-художник мыслит в русле движения и обновления жизни, совершенствования человеческих отношений. Добрее, последовательнее, ответственнее за человека оказывается «пришелец», «разрушитель» векового деревенского уклада и покоя, но и носитель новой морали — Константин Дудырев.
Повесть «Суд», пожалуй, полемизирует с теми произведениями, где идеализированный, статично неизменчивый народный тип сельского жителя доведен до обобщенности лубка. На этот тип в литературе порой не влияют ни годы, ни изменение общественного уклада, ни социальные перемены в деревне, ни взаимодействие ее с городом. У Тендрякова этот тип высвечивается на фоне новизны, перестройки жизни. «Люди меняются медленнее, чем сама жизнь... Мало поднять комбинат, проложить дорогу, переселить людей в благоустроенные дома. Это нужно, но это еще не все. Надо учить людей, как жить», - размышляет Дудырев, отстоявший Митягина от обвинения суда и от предавшего его своим невмешательством Тетерина.
Вот тип человека, «распахнутого для всех», — таковы Федор Тягунов — отец, Дюшка, «Вася-в-кубе», таковы Константин Дудырев, Саша Дубинин («Тройка...»), Женька Тулупов, Адриан Глущев, секретарь райкома Иван Бахтьяров («Три мешка...»), Сергей Лыков («Кончина»). Это люди, ответственные за жизнь, гармоничные «делатели» добра. На них надеется, в них верит писатель Тендряков.
Л-ра: Октябрь. – 1974. – № 10. – С. 212-214.
Произведения
Критика
