Строгое мастерство
Игорь Шайтанов
Сборник Александра Межирова «Тишайший снегопад» составлен так, что приходится вести разговор о его поэзии вообще. Новые стихи здесь соседствуют с уже известными; даже стихотворение, давшее название новому сборнику, «Тишайший снегопад» неоднократно печаталось. Это как бы заново «переформированная» поэзия, если воспользоваться собственной межировской военной метафорой.
Военная метафора, военная тема... Все это естественно для поэта, который и в критике числится по разряду «поэзии о войне».
Однако в зачислении Межирова в какой-либо определенный разряд есть и своя доля риска, ибо он как раз из тех поэтов, чье творчество воспринимается вне столкновений поэтических школ и колебаний литературной моды. При многочисленных и многообразных связях его поэзии ее трудно поставить в ряд какой-либо определенной традиции. У нее слишком много предшественников, чтобы можно было назвать чье-то одно имя, и в то же время у него нет и прямых продолжателей, да, пожалуй, и не может быть. Собственное значение и узнаваемый облик она обретает не бросающимися в глаза открытиями. Ее новизна и индивидуальность, очень сильные, заметные в современной поэзии, достигаются неожиданно и подчас трудноуловимо.
Просто каждый раз возникает слово, фраза, образ, обладающие той самой межировской новизной, которая и создает стиль поэта.
Когда-то в одном из стихотворений своего первого сборника Межиров с гордостью произносил: «Искусство, а не ремесло». С тех пор он написал немало строк о мастерах — «делателях ценностей — профессионалах», о своем желании вступить в их круг.
В новом сборнике опять появляются стихи о стихах, о рождении поэтического слова. Поэта теперь интересуют источники более близкие, конкретные, о которых он умалчивал раньше, когда признавался: «...меня писать учили Тулуз-Лотрек, Дега». В новом сборнике это признание сосуществует со словами о человеке, «впитывающем впрок... замоскворецкий говорок, еще водой не разведенный...». Это вновь о праве поставить поэзию в ряд земных ремесел, доказав земное происхождение ее материала — языка.
Слово «ремесло» для Межирова не смыкается с «ремесленничеством», оно противоположно ему и обозначает «дело», исполненное мастером, то есть постигнутое до тонкостей.
Поэтическое ремесло начинается в стихах, отмеченных личным клеймом мастера:
Работа эта — быть среди людей,
Работа эта — жить среди напастей,
Работа эта — из очередей
Выуживать словечко позубастей..
Если вспомнить его собственные слова, «не платить по оплаченным счетам». Он никогда не предлагает «взгляд и нечто», за которыми незаметным комментарием ютится собственная мысль.
Межиров обычно говорит, не заботясь о полноте картины, говорит только ему самому известном, пережитом. Именно так проявился он и в своих военных стихах: дал комментарий исторических событий только от первого, от собственного лица, не стремясь к всеобъемлющей объективности, но будучи объективным и точным в положенных ему личным опытом пределах.
Межиров, прославляя не слово, не лозунг, а веру, в нем заключенную, возвращает читателя к тем событиям, в которых эта вера рождалась. Здесь, следуя закону своего поэтического мышления, поэт ищет рождение слова и смысла в конкретной ситуации, только теперь он выносит ее за пределы пережитого, изображая как исторический символ.
Именно ситуация, событие, а не тезис становятся поэтическим поводом у Межирова. Он вообще стремится миновать объяснения «открытым текстом», показывая само событие и отсылая к нему, читателя:
Сотни детей!
Замерзали в пути,
Одинокие дети на взорванном льду —
Эту теплую смерть
распознать не могли они сами
И смотрели на падающую звезду
Непонимающими глазами.
Мне в атаках не надобно слова
«вперед»,
Под каким бы нам
ни бывать огнем —
У меня в зрачках
черный
ладожский
лед.
Ленинградские дети
лежат
на нем.
Даже главная, выстраданная тема его жизни и поэзии — война — существует для Межирова-поэта в ряде поразивших его вспышек, эпизодов, в которых прорывается жестокий опыт. Межиров — поэт исключительно лирический, крупные жанры существуют не для него: «Я ни романа, ни повести... не напишу». Даже поэмы, даже о войне.
Е. Евтушенко заметил в предисловии к наиболее полному избранному сборнику Межирова, что одно из его сильных стихотворений, «Баллада о цирке», напоминает «поэму с потерянными главами». Это верно и в более общем смысле, по отношению ко всей его поэзии.
У Межирова очень немного пространных стихотворений с элементами сюжетной описательности, и там, где она появляется, нередко ей сопутствует ощущение затянутости, ритм, обычно расчетливый и мерный, становятся вдруг монотонным.
В целом же для него кажется гораздо более естественным оборвать на полуслове описательный, биографический сюжет, опустить несколько «глав», чтобы одной-двумя безупречно точными деталями завершить изображение:
По окружному мосту Грохочут поезда,
В шинелку не по росту Одет я навсегда.
Мерный, особенный ритм, строгий выбор немногочисленных деталей, сжатый рисунок — вот, пожалуй, то сочетание, в котором возникает межировская интонация. Ее мерность не становится однообразной, монотонной, так как под ритмическое сопровождение следует ровная смена, движение отчетливых, контрастных кадров.
Конечно, легко проследить, как изменилась ритмика стиха у Межирова, какой она стала у него в последние годы. Это изменение слышимое. Если в строке лучших военных стихотворений (написанных не обязательно во время войны) слово отягощено ритмом, звуковым повтором, напряжено до предела, на котором оно взрывается, обнажая тяжкий смысл совершающихся событий, то иначе оно звучит в более поздних стихотворениях. Строка сжимается, укорачивается. Теперь ритм — раскачивающийся, более плавный, хотя его амплитуда и ограничена двумя отчетливыми ударениями в начале и конце стиха:
Тишайший снегопад — Дверьми обидно хлопать.
Посередине дня В столице как в селе.
Тишайший снегопад, Закутавшийся в хлопья,
В обувке пуховой Проходит по земле.
Он формами дворов На кубы перерезан,
Он конусами встал На площадных кругах,
Он тучами рожден, Он окружен железом,—
И все-таки он кот В пуховых сапогах.
Здесь уже геометрическая выверенность, подчеркнутость изобразительных линий. И только в сочетании с этим графическим рисунком А. Межиров позволяет себе на мгновение отказаться от своей неизменной сдержанности, воспользоваться откровенно лирической метафорой:
Штандарты на древках Как паруса при штиле.
Тишайший снегопад Посередине дня.
И я, противник од. Пишу в высоком штиле,
И тает первый снег На сердце у меня.
И все-таки эмоциональная сдержанность — обычное состояние поэта. Сдержанность не чувства, а его проявления. Отсюда — повествование пунктиром, с пропуском глав, боязнь излишне проявить себя. И связанное с этим лишенное снисхождения, жесткое отношение к себе, которого нельзя не заметить. Стремление Межирова замкнуть текст, организовать его, найти в нем свои говорящие фигуры, родится из нежелания потрясать воздух рифмованными, но непоэтическими — голыми — фразами. Нежелание, понятное у «противника од», каким не только отрекомендовался, но и показал себя Межиров в своем строгом мастерстве.
Л-ра: Октябрь. – 1975. – № 11. – С. 214-216.
Произведения
Критика
