Театр Александра Вампилова
Всеволод Сахаров
Судьба иркутского драматурга Александра Вампилова (1937—1972) во многих своих чертах как бы предвосхитила судьбу Василия Шукшина: ранняя гибель — и последовавший за нею стремительный рост интереса театров, критики и зрителей к вампиловским пьесам. В этом интересе заметна и неизбежная в таких случаях доля суетного любопытства, моды «на Вампилова», и в то же время ясно, что успех предопределил сам драматург, сумевший создать не просто несколько удачных пьес (в этом случае ему никакая мода не помогла бы), но нечто целостное — театр, стремительно развивающийся, подчиненный собственным законам, особой эстетике.
Вот, например, «Старший сын» — пожалуй, наиболее сценичная пьеса Вампилова. Присмотритесь к ней повнимательнее, и вы увидите, что в тесной коробке сцены разыгрываются, помогая одна другой, целых две пьесы. Зрителям трудно сразу разобраться, которая из них важнее. Но ясно, какая веселее, динамичнее, — конечно, комедия про лихого наглеца и сердцееда Сильву.
Этот клоун — любимец публики, человек-пружинка, исправно вращающий колесо действия. Он острит, играет на гитаре, поет и т. д., — словом, весь вечер на ковре. И если эту пьесу Вампилова можно назвать комедией, то главная тому причина — увеселяющие публику реплики и деяния Сильвы.
За Сильвой не всегда различимо то главное, чему он так усердно служит, — разговор об одиночестве и единении. Темы эти исключают друг друга, и их беспощадная борьба — основа драматургии Александра Вампилова.
В начале «Старшего сына» — холод, темнота, жестокий, пронизывающий ветер. И двое на ветру, окруженные заботливо занавешенными окошками и надежно замкнутыми дверьми. И студент Бусыгин спокойно говорит собирающемуся воззвать о помощи Сильве: «Кто ты такой, какое им до тебя дело?.. У людей толстая кожа, и пробить ее не так-то просто». На улице перед запертыми дверьми ощутима вся весомость этих избитых истин, указывающих, казалось бы, единственный выход из этой ситуации — путь зла, одиночества и недоверия.
В вампиловских пьесах путь этот всегда предлагается героям. Но одновременно им дана и возможность выбирать. В «Старшем сыне» Бусыгин и Сильва легко выбирают зло, и драматург подчеркивает всю бездумность этого деяния. Они вторгаются в чужую жизнь, в и без того неблагополучную, распадающуюся семью Сарафановых. Тут и начинается этот шальной, бесшабашный обман, жестокое самозванство: Сильва объявляет Бусыгина старшим сыном главы семьи, а студент соглашается на эту игру.
И вдруг в разговоре незваных гостей с растерянным Васенькой, младшим сыном Сарафанова, всплывает впервые это слово — «брат». «Что нам надо? Доверия... Человек человеку брат, надеюсь, ты об этом слышал... Брат страждущий, голодный, холодный стоит у порога, а он даже не предложит ему присесть», — укоряет Васеньку Бусыгин. И уже из самого тона ясно, что Слово «брат» давно уже потеряло для говорящего смысл и действенность, обратилось в затертый штамп, в риторику. Весь этот разговор — в сущности бесстыдная игра на доверии, непрерывный размен высоких слов и понятий, понижение духовных ценностей.
В «Старшем сыне» разговоры следуют за разговорами, появляются новые персонажи. Но главное событие уже произошло: двери отворились, и люди встретились. Слово «брат» произнесено, а в ответ звучит то же слово, но уже с иным смыслом: глава семьи Сарафановых всю жизнь пишет ораторию «Все люди — братья». И все дальнейшее действие пьесы посвящено воскрешению старого, вечного смысла этого слова — «брат».
Работа эта завершается благополучно: люди, ранее разобщенные, поглощенные бытом, мелочами, строившие жизнь свою по житейским прописям (вроде Нининой: «Мне Цицерона не надо, мне мужа надо»), в конце концов соединяются в дружную семью. Все хорошо — на то и комедия. Но вот убегает от этих людей Сильва, и вместе с ним уходит поверхностный, самоцельный комизм. Остается главная тема, выдержавшая испытание сценой. Зрители следили именно за нею, и трюки и шутки Сильвы, повеселив публику, тему эту отнюдь не заслонили.
Тема «Старшего сына» не нова: искусство человеческого общения, единения, духовного братства. Но Вампилов говорит здесь и о другом — о том, какой это тяжкий, кропотливый труд, как дорого стоит налаживание таких вот простых, повседневных отношений между людьми, совершенствование житейской этики. И тут уже нет никакой комедийной безоблачности, нет лиризации быта. Вампиловская комедия все время грозит обернуться трагедией, и в непрестанной борьбе е надвигающимися бедами потери иногда бывают серьезнее обретений. Маленькие победы даются неслыханно дорого, требуют постоянной духовной чуткости, а этическая глухота, напротив, в немалой мере упрощает, облегчает жизнь, указывая человеку дорогу готовых решений. Все вроде бы правильно в квадратном курсанте Кудимове, и все-таки он глубоко несимпатичен. А Бусыгин, который вначале ни холоден, ни горяч, входит в семью Сарафановых, становится братом и сыном, ибо он не, однозначен, хотя и неидеален. Он способен и на глубокую привязанность, и на новую веру в старые слова.
Но что же заставляет этих людей преодолеть душевный холод и одиночество и обрести единение и тепло? И кто же так бестрепетно потребовал с них немалую плату за столь обыденную, маленькую победу? Вампилов, конечно, мог тут сказать достаточно громких слов. Но его объяснение просто: «Кто что ни говори, а жизнь всегда умнее всех нас, живущих и мудрствующих. Да-да, жизнь справедлива и милосердна. Героев она заставляет усомниться, а тех, кто сделал мало, и даже тех, кто ничего не сделал, но прожил с чистым сердцем, она всегда утешит». Конечно, пьеса Вампилова — не об усомнившихся героях и не о маленьких людях. Она о людях обыкновенных, сумевших выдержать испытание и сплотиться. И жизнь заплатила им за это теплом, светом, чувством единения.
В «Старшем сыне» действием постепенно овладевает студент Бусыгин, умный, но уставший человек. Для Вампилова это главный, наиболее интересный тип личности, проходящий через все его пьесы. В комедию «Старший сын» этот юноша пришел из «Прощания в июне», пьесы ранней, во многом еще несовершенной. В «Старшем сыне» этот герой с помощью окружающих в конце концов побеждает. В «Прощании в июне» он сломлен.
Эта вампиловская пьеса при всей ее подчеркнутой «молодежности» — печальная история о компромиссе, разрушившем незаурядную личность. Героя этой грустной комедии студента Колесова подвела безоглядная вера а железную житейскую схему карьеры ученого: диплом, аспирантура, ученая степень и т. д. Он талантливый селекционер-ботаник и не мыслит жизни вне высокой науки, вне прекрасного мира трав и цветов. Но не случайно в пьесе Вампилова все время звучит песенка: «Это ландыши все виноваты...»
Ради своих трав и цветов Колесов вступает на путь компромисса и в конце концов приходит к предательству. Традиционно предаются дружба и любовь. В предательстве этом нет ничего ужасного, потрясающего — обыденный обман, где один предлагает диплом и аспирантуру, другой — человеческое достоинство. Это просто отвратительный торг, в который люди вступили по собственной воле. Здесь все ясно. Интересно другое: незащищенность Колесова, его готовность к подобному компромиссу.
Высокая наука не соединилась здесь с высокой этикой, и потому все свои предательства вампиловский герой совершает именно для науки. Характерны союзы, заключенные Колесовым с Репниковым и Золотуевым.
Ректор института Репников — несостоявшийся ученый, тешащий себя административной работой. Когда-то и он был сломлен, пошел на компромисс. Именно поэтому и не смог стать ученым. В Колесове Репников вдруг увидел себя, свою молодость и потому испытывает к нему странную симпатию, смешанную с ненавистью. Не случайно он говорит доверительно: «Согласитесь, у нас с вами есть нечто общее... Кто однажды крепко оступился, тот всю жизнь прихрамывает». И Репников прав: Колесов как бы повторяет его путь.
Другой приятель Колесова — старый циник Золотуев, спекулирующий цветами. «Честный человек — это тот, кому мало дают. Дать надо столько, чтобы человек не мог отказаться, и тогда он обязательно возьмет!», — вот его символ веры, и Колесов подтверждает своей судьбой это правило. Ему дали столько, что он не смог отказаться. Разумеется, это не вульгарные деньги, а тонкий духовный соблазн. И Колесов принимает решение: «Я не Ромео. Мне только показалось, что я Ромео... У меня на это нет времени...» И когда Золотуев спрашивает, сколько Колесов дал за диплом, тот отвечает: «Много дал... Много, дядя, вам столько и не снилось...» Действительно, человек не сумел устоять сломался. И, неясно, хватит ли у него сил, чтобы подняться. В финале пьесы Вампилов оставляет своего героя в красноречивой позе — с протянутой рукой, как бы вымаливающего малую толику тепла и участия.
В «Прощании в июне» личности устроено жестокое испытание, вина человека определена. И можно было бы оставить этого героя и перейти к другим людям и проблемам. Но Вампилов не успокоился и в «Старшем сыне» показал нам возрождение героя. Но у этой трудной судьбы есть и другой вариант. И дан он в «Утиной охоте», мало ставимой, вызывающей споры пьесе Александра Вампилова.
«Утиная охота» — пьеса в высшей степени странная. Она иногда кажется беспросветной, превращается в мрачный гротеск. Трудно, очень трудно увидеть за этим мраком свет и не впасть в разрушительный сарказм, в «черный» юмор. Выход тут, по-видимому, один: надо, играя эту пьесу Вампилова, выявлять весь ее замысел, а не обыгрывать отдельные реплики и сцены. И материал тогда сам поведет спектакль, не позволяя отклоняться от главной идеи.
А отклониться легко. Посмотрите, как смело, почти вызывающе Вампилов начинает. Главному персонажу очень серьезный мальчик приносит утром венок с надписью на траурной ленте: «Незабвенному безвременно сгоревшему на работе Зилову Виктору Александровичу от безутешных друзей». Что ж, жестокая шутка. Но ведь и Зилов не ангел. Все его поступки — это куда более жестокая игра с людьми.
«Утиная охота» до предела насыщена конфликтами, и каждый из них, сам по себе достаточно важный, ускоряет действие. Пьеса движется рывками, выявляя все подводные камни, все скрытые изъяны этих судеб. Удары нарастают: разрыв с женой, неприятности на работе, смерть отца, растущее раздражение друзей. И все это завершается грандиозным скандалом в кафе, где Зилов каждому из знакомых говорит то, что он о нем думает. «Ваши приличия мне опротивели», — кричит он с истерическим надрывом. И самое жуткое в этой сцене — то, что всем он говорит правду. Все они хороши, все одним миром мазаны, эти люди, числящиеся у Зилова в друзьях. Один из них говорит за всех: «Если разобраться, жизнь в сущности, проиграна...»
Но и Зилова незачем принимать за этакого современного Чацкого, увидевшего вокруг себя жуткие рожи монстров и восставшего. Все его поступки — это в сущности злые забавы безмерно скучающего, безразличного к жизни и людям человека. Зилов настолько овладел риторикой, поэзией пустых красивых слов, что иногда сам себе верит. В нем погибает великий артист, всю свою жизнь превративший в одну непрерывную пьесу. Есть у него и нечто вроде «Москвы» чеховских сестер — утиная охота, бесконечно далекая прекрасная жизнь, куда можно убежать от «свинцовых мерзостей» и монстров. Но все это игра, жестокий театр, который кончается ничем. Все произошло, все сказано. И все осталось по-прежнему.
Зачем же Вампилов показал нам этого малосимпатичного человека и его друзей? Почему не побоялся упреков в пессимизме? Ведь куда легче было бы написать светлую лирическую комедию о молодых влюбленных или бытовые сценки, повествующие о чужой жизни... Но Александр Вампилов пишет не милую историю, а жестокую, беспощадную к персонажам драму. Он указывает на явление жизни, показывает его таким, каково оно на самом деле. И это куда действеннее карикатур и насмешек.
Вампиловская пьеса — именно высокая сатира, преодоление изъянов души, ибо заставляет нас присмотреться не только к потерявшему опору Зилову, но и к самим себе.
Такой взгляд Вампилова на роль театра, помимо всего прочего, вернул драматургии ее силу и действенность. Все важно в этом тесном мире, и сила Вампилова именно в этом обостренном чувстве театра, которому все подчинено, в том числе и столь нравящийся актерам легкий, как бы летящий диалог.
Вампилов писал не сценарии, не тексты для театра, а именно драмы, которые оставалось только поставить и сыграть. И на эту постановку, на выявление вампиловского замысла уходили все силы режиссера и актеров. Тут нужен был профессионализм. Успех спектакля зависел от точности понимания пьесы. Естественно, что вампиловские пьесы не могли понравиться так называемому «режиссерскому» театру, в котором текст драматурга — всего лишь повод для очередной «интересной трактовки». В этом легко убедиться, взглянув на театральные афиши.
«Утиная охота» для многих оказалась слишком сложна, но у нее есть куда более легкий, комедийный вариант — «Провинциальные анекдоты». Комедия эта составлена из двух одноактных пьес, между написанием которых временной промежуток в восемь лет. Поэтому в ней трудно различить основную идею, как бы заслоненную блистательной комедийностью... Но тут нам помог сам Вампилов, поместивший в начале своей комедии эпиграф из Гоголя.
Вот первая из этих маленьких пьес — «История с метранпажем». Как же легко увидеть в ней остроумнейшую издевку над администратором Калошиным, этим железобетонным «бурбоном» и дураком, бродячим сводом казенных правил! Над сценой все время висит страшное, непонятное для Калошина слово «метранпаж», да и монолог администратора о своих работах и должностях прекрасно укладывается в такую трактовку. Налицо чисто гоголевская ситуация, где роль ревизора или ожившего носа играет мифический метранпаж. И можно было бы посмеяться над балбесом Калошиным и перейти ко второй пьесе, если бы не эпиграф.
Эпиграф этот взят из того самого Гоголя, на могиле которого было написано: «Горьким словом моим посмеюся». И в «анекдоте» Вампилова звучит не глумливое хихиканье, но именно горький смех. Сказано горькое, скорбное слово о человеке, постепенно терявшем себя и пришедшем к весьма трагическому финалу. И никакая ирония этому человеку не поможет. Более того, становится ясно, что в таких случаях ирония бессильна, ибо удовлетворяет самолюбие насмешника, но ничего не может поделать с реальным явлением жизни.
Вампилов выбирает другое: он разыгрывает всю эту историю с метранпажем в первую очередь для Калошина, показывает ему всю чудовищную нелепость его жизни. Драматург помогает поставившему себя в дурацкое положение человеку из этого положения выбраться. А для этого Калошин должен взглянуть на себя, на свою жизнь со стороны.
В «Истории е метранпажем» поражает сила веры Вампилова в человека, в его скрытые возможности. Кажется, уж настолько окостенел, позабыл себя Калошин, что ничем ему не поможешь. А ведь был он когда-то живой, веселый, умел чувствовать. Ведь говорит же он другу: «Эх, Борис! Только и было жизни, что в молодости... Помнишь, на реке работали?.. Буксир был «Григорий Котовский», помнишь?.. А «Лейтенант Шмидт»? (Плачет). От прошлого остались лишь названия пароходов, но ощущение неправильно прожитой жизни уже пришло. Калошин меняется, тянется к новой жизни. Правда, для этого пришлось ему испытать жестокую насмешку судьбы. Но, видно, нельзя было иначе.
И второй «анекдот» Вампилова — тоже о неимоверно трудной работе добра. Это именно драма, в своем трагизме не уступающая «Утиной охоте». Вампилов словно подчеркивает родство этих пьес, соединяя их одной красноречивой деталью: Зилов четыре года не видел своих родителей и опаздывает из-за своих ничтожных дел на похороны отца, а агроном Хомутов в «Двадцати минутах с ангелом» шесть лет не мог навестить мать и отдать ей деньги и успел лишь на ее похороны.
Этот-то Хомутов и есть ангел, в течение двадцати минут приведший обыкновенных клиентов гостиницы «Тайга» в состояние какого-то злого наваждения. Сто его рублей, скопленных для матери и великодушно подаренных прокутившимся командированным, становятся неким символом иного отношения к жизни и именно поэтому приводят всех в крайнее раздражение. Поступок Хомутова — вызов, безошибочно попадающий в цель упрек.
«Ангел» сообщает потрясенным командированным довольно-таки простые, общеизвестные истины: «Всем нам, смертным, бывает нелегко, и мы должны помогать друг другу. А как же иначе?.. Приходит час, и мы дорого расплачиваемся за свое равнодушие, за свой эгоизм». Это не новее сарафановского: «Все люди — братья». Но Хомутов заплатил за эти старые истины так дорого, что уже не может жить по-прежнему.
Именно поэтому само его присутствие нестерпимо для людей, закосневших в мелко плавающей обыденности, в упрямом недоверии к высоким истинам. Поэтому так жестоки они с внезапно появившимся среди них праведником, так упорно жаждут отыскать в нем и его поступке какую-то подоплеку, отвратительный изъян.
Тут опять-таки легко понять Вампилова превратно. Но если драматург поверил в Калошина, зачем же ему помещать рядом с этой великодушной историей пессимистический пассаж на тему «Все люди — подлецы»? Не лучше ли предположить, что во втором «анекдоте» та же тема веры и надежды продолжается иными, способами?
Задумаемся вот над чем: все эти разные люди бросили свои обыденные дела и собрались вокруг связанного «ангела». Они взбешены, они размахивают кулаками, переругались между собой, и каждый откровенно определяет собственную степень неверия в человека. Но все они задумались. Более того, они думают уже сообща. В этом скандале рождается нечто устойчивое, объединяющее и просветляющее.
Конечно, Вампилов и не собирался кончить пьесу братскими объятиями. Это было бы ложью со всех точек зрения. Он хотел показать и показал другое: ту трудную работу мысли и чувства, которая начинается во всех этих людях. Работа эта даст плоды не сегодня и не завтра. Но зерно брошено в землю. И Вампилов верит сам и нас заставляет поверить в благополучный исход.
«Провинциальные анекдоты» с их очень несмешной основой заставляют задуматься о жанровой природе вампиловских пьес. Что это — комедии, трагедии? Сам драматург тоже над этим думал, и в незаконченном водевиле «Несравненный Наконечников» появился восхитительный диалог о природе драмы. Артист Эдуардов учит будущего драматурга Наконечникова азам драматургии.
«Наконечников. Ходят, разговаривают... Один все молчал, а потом говорит: дальше, говорит, так жить нельзя, вы, говорит, не люди, а тушканчики, скучно, говорит. Я вас, говорит, в тюрьму пересажу и сам с вами сяду.
Эдуардов. Так. Это драма.
Наконечников. А другую видел, так там все больше смехом. И мужик веселый. Жену, говорит, вы у меня, конечно, отбили, сына, конечно, тоже увели, есть у вас, говорит, и другие недостатки, но теперь, говорит, дело прошлое и в целом, говорит, вы все же люди неплохие. Поэтому, говорит, давайте все вместе будем веселиться,
Эдуардов. А это комедия.
Здесь немало сарказма. Александр Вампилов словно предвидел спор о его драматургии и высказал как бы между прочим и свое мнение.
Последняя пьеса Александра Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» — драма в полном смысле этого слова. Это ещё одна пьеса о сломленном человеке. Все здесь обращено к следователю Шаманову, все делается для него. Но сам он ничего не может дать взамен, ибо в нем давно уже нет ощущения силы и полноты, подлинности своей жизни. В Шаманове осталось только мертвенное, выжитое. Нет даже желания жить, и это особенно хорошо видно, когда он дает разъяренному Пашке свой пистолет и, в сущности, толкает его на убийство. Этот когда-то сильный и смелый человек теперь живой мертвец, повержен во прах. Кажется, так глубока принявшая его пропасть; что из нее нельзя подняться.
Однако завершается пьеса возрождением Шаманова. Но для этого жизнь, которой этот: незаурядный человек еще нужен, совершает жестокое деяние.
Рядом с Шамановым драматург создает Валентину, существо светлое и поэтичное. К этой девушке, несмотря на ее трагедию, никакая грязь не пристанет. Ее-то сломать невозможно, ибо здесь царят подлинность, органичность и сила чувств и жизненных ощущений. Наивная, безоглядная вера Валентины в людей даже погасшего Шаманова удивляет и заинтересовывает, хотя он и говорит ей скептически: «Ты возлагаешь на них слишком большие надежды».
Не случайно критики так увлеклись Валентиной, её спокойной верой, упрямым восстановление» всего разрушенного — от разоренного палисадника до надломленной судьбы следователя Шаманова. Не сразу становится ясно, что Валентина — символ мудрой, лечащей все раны жизни; спокойно существующей внутри беспощадной в своем бескомпромиссном реализме вампиловской драмы.
Но Вампилов создает высокую трагедию. В мировой драме трагедийность часто возникала там, где гибло ни в чем не повинное, светлое существо, символ добра. Гибель опустошенного Шаманова ничему не могла научить, не создала бы ощущения трагизма. Но когда несчастье настигает Валентину, возникает сильное чувство, потрясшее публику и вырвавшее Шаманова из его духовного сна. И снова Вампилов показывает, какой ценой приходится платить за возрождение человеческой личности. Его трагедия разыгрывается на таких высотах духа, что мы с самого начала забываем о заштатном Чулимске и думаем лишь об уроках человечности, заключенных в этой обыденной истории.
Драматург видят всю сложность жизни современного человека и верит в него, в его способность выстоять и победить. И потому пьесы Вампилова выстроены как аргументы в великом споре о человеке. Но в них нет всепрощения, оправдания всего человеческого. Здесь осуждается, беспощадно отсекается все неорганичное, злое, уводящее человека с главного пути. Театр этот предельно требователен к своим персонажам, ибо в нем неукоснительно осуществляется старый, еще Достоевским сформулированный принцип нашей литературы — «при полном реализме найти в человеке человека».
Говоря о драматургии Александра Вампилова, мы всегда должны помнить о незавершенности, недосоставленности его театра. Он хорошо начал, но по прекрасному началу трудно судить о целом. Тем не менее само движение драматургического материала указывает верное направление для дальнейших поисков. Вампилов оставил нам отличные пьесы, но они не должны закрывать главное — скрепляющую их идею нового театра. К этой идее мы, по-видимому, не раз будем возвращаться в наших спорах о современной драматургии.
Л-ра: Наш современник. – 1976. – № 3. – С. 179-184.
Произведения
Критика
