Считаю - меняется... (О книге Александра Вампилова «Дом окнами в поле»)
Владимир Курносенко
Книга эта — практически полное собрание написанного Александром Вампиловым за короткую жизнь. Предыдущие издания, выходившие в Москве и Иркутске, включали в себя либо пьесы, либо пьесы с рассказами, либо одни очерки. Здесь же, помимо пьес, — все незавершенное, вплоть до последнего наброска «Несравненный Наконечников», кроме рассказов, сценок и очерков в конце книги помещены воспоминания и размышления тех, кто знал Вампилова близко или кто оказался вовлеченным в постановку его пьес. Они, его товарищи, попыткой осмыслить художническую и человеческую его суть, добавляют тоже нечто важное к этому немного загадочному явлению — «Александр Вампилов», нечто, помогающее нам, читателям, увидеть автора как бы со стороны, объемнее и живее. Читая первые зарисовки, очерки и сценки, можно проследить, как вызревала, искала себе язык, пластику, образы главная сквозная тема последних его пьес. В них, в этих робких еще узелках художественного синтеза, есть открытость, непредвзятость взгляда юного художника, есть его желание и внутренняя возможность идти не от расхожих идей и готовых оценок, а от реальной живой жизни к ее духовно-художественному освоению. Вот, скажем, очерк «Прогулки по Кутулику». Уже здесь появляются местные футболисты, которые из принципа отказываются играть на своем поле бесплатно. Приехавшим сюда в Кутулик на районное первенство командам «платят», а им — они ведь все живут и питаются не в гостинице, а по домам — «не платят». И они отказываются. Раньше, вспоминает Вампилов, те же ребята ездили играть в футбол за
Итак, начало пути. Появляется пьеса «Дом окнами в поле», небольшая лирическая комедия. Естественность интонации, благородство героев. Благородство априорное еще, не выстраданное и как бы бессознательное. Просто вот хорошие люди. Зло не выпущено из сосуда, конфликта практически нет, или скажем так: конфликта хорошего с очень хорошим. Но после этой пьесы непременно должно было появиться важное чувство: могу. Форма поддалась. Пишутся одна за другой две одноактные пьесы: «История с метранпажем» и «Двадцать минут с ангелом». Пьесы значительные. В них, правда, еще не выявлена та позднейшая задушевная авторская мысль, которая станет главной в «больших» его пьесах, но сделана, если можно так сказать, для будущей этой мысли добросовестная загрунтовка. Это диалектика добра и зла в одном и том же человеке: плохой человек, обнаруживающий вдруг в себе живое сердце. Это еще не поиск причин, скорее констатация: вот, вот оно, все живые, в каждом из нас «есть». Тут вспоминается Гоголь с его «Ревизором», тут (в «Истории с метранпажем») вспоминается и его, гоголевский, прокурор из «Мертвых душ», у которого, как обнаружилось после его смерти, оказывается, была душа. Автор утверждал, что нет человека абсолютно правого, а правы и неправы на свой лад все. И многое еще другое. Здесь Вампилов уходит, и уже навсегда, от героев «плохих» и «хороших», от вульгарно-социологического подхода к человеку. Появляется первая большая многоактная пьеса «Прощание в июне», предтеча «Утиной охоты». Здесь нащупан уже главный конфликт: выбор человеком между тем и этим, последствия выбора и ответственность за него. «Что будет, если...» играет свою пьесу Вампилов. И смотрит, наблюдает: что? Выходит на сцену первый из главных героев Вампилова, его альтер эго, в данной пьесе — Колесов. Вопрос, сидящий в Колесове, не шуточный. Почему нельзя предпочесть одно другому? Зачем не предпочесть? Любимая девушка и карьера. Девушку ведь можно будет вроде бы и заменить (помните рассказик «Моя любовь»), а карьеру-то? Что стоит за тем и за этим? В «Двадцати минутах с ангелом» задавался вопрос: может ли человек взять и ни с того ни с сего сделать бескорыстный поступок? Просто сделать. Ради самого поступка. Отдать. По любви, так сказать, к людям. В «Прощании...» этот же вопрос переворачивается вверх ногами: сколько рублей нужно дать честному человеку, чтобы честный взял? Тыщу, десять тысяч, сто? И там, в «Двадцати минутах...», и здесь, в «Прощании...», вопрос звучит пока чуточку нарочито, но этот-то самый вопрос и является подготовкой к трагедии, которая разыграется (и уже начинает разыгрываться) с главным вампиловским героем. Пьеса рыхловата, в ней есть рудименты некоего молодежно-студенческого зрелища, некоторая нажимистость и риторическая заостренность иных образов, но — повторим — конфликт нащупан и герой рожден.
«Старший сын». Эту пьесу ставят чаще остальных. Она хороша сценической выстроенностью, экономностью средств, поворотами, неожиданностями. Она не противоречит оптимистическому взгляду на себя ее постановщиков и ее зрителей. Но по идеям, действующим в ней, она слабее и «Прощания в июне», и «Провинциальных анекдотов». Анчугин, поющий в финале «Двадцати минут с ангелом» «Бежал бродяга с Сахали-и-на...», обнаруживающий во всей звериной своей темноте живую человечью душу, указывает все же на более серьезные вещи, чем «попивающий идеалист» Сарафанов. Бусыгин, главный герой «Старшего сына», тоже из задушевного авторского ряда «Колесов — Зилов — Шаманов», но он как бы самый удаленный от проникающей их центральной темы. Вина Бусыгина почти не вина, она словно бы невольна, а искупление ее по сути не искупление. Герой возвращается в лоно правды не бескорыстно даже — призом за честность будет ему возможная взаимность любимой девушки. Даже разоблаченный в конце пьесы полушаромыга Сильва вызывает у нас порою большее сочувствие. Сильва искренне готов к товарищескому подвигу самопожертвования, Бусыгин же, склоняющий его к этому в пользу мнимого меньшого брата, сам при чем ничего не теряет, а даже наоборот. А когда Сильва потом все ж по-человечески не выдерживает обретенной высоты и срывается, это не на столько уж хуже благородства за чужой счет, которое демонстрирует Бусыгин. Разве что в начале пьесы, говоря обманувшим их с Сильвой девицам гордое «До свидания», Бусыгин проявляет некую широту. Но благородное его подыгрывание в двухстороннем обмане застеснявшемуся своей работы Сарафанову оставляет в душе читателя сложное чувство. Ведь благородство Бусыгина является тут на глазах девушки, которой ему охота нравиться, на фоне к тому же неумно и неблагородно ведущего себя соперника. Но Вампилову, конечно, нужна была и эта пьеса. И не случайно именно после «Старшего сына» появилась на свет «Утиная охота». Стало очевидно: переносить ответственность на плечи обстоятельств — значит не возвышать героя, а облегчать ему существование, вводить в конечном счете в обман, в самообман. А Вампилову — и в том его сила, как всякого настоящего художника — нужен был не успех, а именно истина, постижение ее. Итак, о пьесы, которую можно было б назвать «Такой хороший старший сын», Александр Вампилов, совершая подготовленный, но все же удивительной крутизны виток, переходит дальше к великолепной «Утиной охоте».
«Утиная охота» писалась в 1967 году. О чем она? Что она? Тут уместно было бы вспомнить расхожее мнение о среде, диктующей якобы нам нашу жизнь, о том, что-де жизнь это жизнь, что такая уж сложная она штука, что, к примеру, один из героев «Утиной охоты» Кушак, желая полакомиться клубничкой и делая недвусмысленные попытки в этом направлении, все же странным образом не теряет высоты в собственных глазах, а продолжает, вполне в это веря, считать себя «порядочным человеком». Можно вспомнить Саяпина, у которого сдерживающим животные аппетиты барьером сделались, по сути, одни наружные, внешние, так сказать — как панцирь у черепахи — ограничения жизни. О его, Саяпина, искренней готовности продать за копейку друга, чтобы тут же не без задушевности даже, а главное, хохмя (чтоб было смешно и весело); с этим же другом на эту копейку выпить. Можно говорить о суперменствующем «жутком» парне Официанте, который без промаха лупит по живым уткам, о готовой на все, вплоть до измены мужу (квартира ж горит!) Валерии, о дошедшей до открытия «аликов» Вере, которая, несмотря на свое открытие, никуда от этих аликов не уходит, можно говорить о многом еще. Но если затевать разговор об «Утиной охоте», то речь, конечно, необходимо вести об ее главном герое, о Зилове.
Человек живет, входит в соприкосновение с миром, мир вызывает у него различные желания, и человеку «хочется». Карьеры, машины, квартиры, выпивки, денег, «клубнички». И еще, еще и еще. Многого. И ему, бедному этому человеку, помимо обстоятельств, борьба с которыми, как известно, дело хорошее, противостоят еще смутно сознаваемые им некие зыбкие идеальные начала, существующие где-то в глубине собственной его души. И оказывается, если вносить в плату за материальные блага ту или иную часть этих почти невидимых (а может, и не существующих) идеальных начал, то на беговой дорожке, ведущей к вожделенным благам, вполне можно обставить конкурента. И чем больше «отдашь», тем вернее обставишь. В «Утиной охоте» все в той или иной степени это и делают. А если не делают, как скажем Кузаков, то не имеют в себе твердого и осознанного протеста сему. Вопрос потому и замыкается на Зилове, что именно он, выбрав себе эту жизнь, после — единственный — платит за свой выбор. Вся пьеса разыгрывается в его сознании последовательными кругами-воспоминаниями, и выход из движения по ним. Зилов лучше других видит и сознает, «кто — кто» и «что — что», потому что ему, тоже почти единственному из героев пьесы, внятно самое дорогое — чувство поэзии жизни, да, поэзии, которая, быть может, главный способ существования истины в мире и есть. Потому-то даже в зле Зилов лидер и основной оценщик событий и людей в своей компании, потому даже равнодушие и цинизм его подчас словно и не цинизм, а своеобразный отклик на бессмысленность окружающей его погони «за». Зилову больше дано, с него больше всех и спрашивается. Будто с одной прогнившей палубы на другую проваливается и проваливается он раз за разом, предавая последовательно жену, отца, любимую девушку. Потому что ПРИЧИНЫ, по которой этого делать нельзя, кроме разве какой-нибудь эстетической, на которую вполне (и в данном случае правильно) можно наплевать («Плевать я хотел на ваши приличия!» — говорит Зилов), причины такой вроде бы и нет. Во всяком случае он, Зилов, ее, эту причину, не знает. И вот тут-то мы и подходим к тому вопросу, который был поставлен в «Прощании в июне». К вопросу, по сути, Достоевского. К тому, что решали и Раскольников, и Ставрогин, и Иван Карамазов. Почему нельзя? Почему? И если, скажем, Ставрогин в поисках ответа экспериментирует на самом себе, всматриваясь, вчувствовываясь: а ну да не примет душа, запротестует, не даст сделать ему ту или иную пакость, то Зилов, не ставя перед собою никаких осознанных вопросов и ни о чем особенно, исключая разве утиную охоту, не тоскуя, попросту берет одно за другим то, что ему хочется взять, не заботясь ни о какой «душе», о том, хорошо это или плохо. И если Достоевскому без высшего нравственного закона, априори предполагаемого в человеческом составе, выйти из бездонной ямы сего вопроса нету никакой возможности (за Ставрогиным идет еще более «подкованный в Pro и Contra Иван Карамазов), то у Вампилова вопрос разрешается неожиданно и с самой, казалось бы, простой, обыкновенной стороны, доказательством от противного. «Что будет, если...» Оказывается, видим мы, если платить за блага и удовольствия теми самыми «зыбкими» началами, то никакого счастья у человека вовсе не получается. Более того, оказывается, человек начинает погибать от этих плат. Оказывается, делая зло, зло он делает прежде всего себе, — и это совсем не пустые слова. Теоретическая посылка у Ставрогина и Зилова разная, а финиш один. Нравственное похмелье, ненависть к себе, кровавая от самого себя рвота. И те самые, быть может, страшные слова, которые произносит себе Николай Всеволодович о том, что никогда, никогда уж теперь он не будет больше благородным человеком (после гибели Матреши), эти слова мог бы сказать себе и Зилов. Ибо — хоть и полегче — и у Зилова тоже есть, получается, своя Матрёша.
Однако не будем торопиться осуждать Зилова.
Мы живем и по сто раз на дню решаем, что в данном конкретном случае хорошо, а, что плохо. Мы заглядываем в себя, в свое чувство и спрашиваем: плохо? хорошо? И чувство наше никогда бы, может, и не обмануло нас в ответе, если бы всматривались мы и вслушивались в него честно и внимательно, если б умели и хотели дождаться, пока осядет в нем муть и видимым станет дно. Ибо в верхних слоях оно, это наше чувство, подвижно и перемешано с сиюминутными нашими желаниями и зависимо от таких, казалось бы, безотказных аргументов, как пресловутое «се ля ви», «все так делают», «такое время…» и прочее. Будто б мы, как говорил Лев Толстой, измерили своим умом и глубину времени, и мнение «всех». Нам удается уговорить свою душу на очередной компромисс как раз потому, что мы не желаем и боимся заглядывать далеко вперед; а если и случается порою заглядывать, то кроме разве той истины, что «все равно ведь помрем», ничего другого мы там впереди не разглядываем, при этом наивно полагая, что этим-то «все равно» мы выразили нечто философски серьезное. Вот потому-то нам всем и нужны так герои Достоевского и Вампилова — нам надо ТОЧНО ЗНАТЬ почему. Почему НЕЛЬЗЯ.
Именно поэтому финал не пессимистичен у Вампилова в пьесе, как это понято, скажем, Олегом Ефремовым при постановке «Утиной охоты» во МХАТе. Нет, Зилов не «превращается» в охотника навроде Официанта, его решимость ехать на охоту не решимость мертвой бездуховности. Это ЖИВАЯ решимость. Это нечто близкое согласию Валентины в «Прошлым летом в Чулимске» идти на танцы с Пашкой, это не итог, это этап в пути. Стылая яма отчаяния. Отчаяние, которое может стать преддверием истинной жизни, осознанного нежелания всех благ и выгод утешительной самолюбви. Заставь Вампилов Зилова, после всего, что им пережито, делать «добрые дела», конец был бы неприемлемо для этой пьесы сладким. Он потерял бы свою очистительную и холодную ясность. Конец, такой, каким он сделан у Вампилова, это истинно художественный конец для данной пьесы. В разговоре с одним из авторов приведенных в книге воспоминаний (с Илларией Граковой) на вопрос, меняется ли Зилов в конце пьесы или остается прежним, Вампилов ответил: «Я считаю — меняется...» Этим все и сказано. Все страшное, прожитое героем на наших глазах, было НЕ ЗРЯ. Это вовсе не проигранная жизнь, как соблазнительно считать с высоты наших «не проигранных», это начало новой, еще без пути, но уже с обретением дна под ногами. Зилов заработал свою правду о себе. Он действительно поедет на охоту, но он УЖЕ знает о себе побольше, чем мы с вами. Ведь у него-то СУД позади, а у нас? Боюсь, что для многих это дело вообще окажется непосильным.
Говорилось уже о том, что «Утиная охота» — горькое лекарство, что Зилов — герой НАШЕГО времени, нашего с вами, и это все, конечно же, верно, но только время, нуждающееся в подобных лекарствах, кажется, не заканчивается никогда. Потому что хоть и меняются «обстоятельства» и «блага», давящие на человека или соблазняющие его, сам момент внутреннего выбора никуда от него, от человека, не уходит и ни на чьи плечи не перекладывается. Последняя пьеса Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» — это уже не конфликт в человеке, это уже «после него». Выбор себе способа жить как недеяния. Надлом и усталость. «Добиваться справедливости — безумие...» — говорит Шаманов. Однако, уважая его усталость и прошлую его боль, мы не торопимся теперь с ним соглашаться. Потому что пошлость жизни хоть и достаточная причина, чтобы разрушиться человеку, но недостаточная для ОПРАВДАНИЯ его. Ибо — и это-то и есть урок «Утиной охоты» — помимо обстоятельств, всегда остается еще он сам, его личное внутреннее решение и выбор. «Прошлым летом в Чулимске» — это пьеса о том, как возвращается, выходит на свет человек из нравственного тупика к действию, к жизни, к борьбе. Ведь борьба идет, разумеется, не только внутри нас, но и снаружи. И какая еще! Это пьеса о том, как, проиграв себя внутри себя, мы захватываем в этот проигрыш, хотим мы того или нет, тех, кто рядом с нами, как мы встаем — хотим мы этого или не хотим — на сторону зла животного эгоизма. 'Это пьеса о неразлучной связи того, что «внутри» нас, с тем, что «снаружи». Помните, все в том же очерке «Прогулки по Кутулику»: «Что в моей жизни, в моих поступках есть такого, что дурно отражается на других людях?» Да, да, оказывается все связано. И от того, как решит свое «быть или не быть» Шаманов, зависит судьба девушки Валентины, быть может, даже ее жизнь. Уже отмечалось, что девушка-героиня во всех четырех больших пьесах Вампилова — это как бы нравственный камертон, чистый звук, по которому сверяет свой зафальшивевший голос главный герой. И если до «Прошлым летом в Чулимске» она от главного героя уходила или убегала, то в этой пьесе она едва не погибает из-за него. Она погибает, а не он. И это страшнее. Это уже не плата собою за собственный выбор и несостоятельность, это плата «чужим». Путь героя можно представить теперь так: если Колесов берет на себя ответственность выбора почти случайно и полуосознанно, если с Бусыгина она перекладывается автором на обстоятельства, то Зилов тащит уже ее всю целиком, один. Шаманов же опять раскладывает ее между собою и обстоятельствами поровну. Но — и это уже принципиальное отличие от «Старшего сына» — за свою половину он платит цену страшную. «Прошлым летом в Чулимске» — не открытие, это лишь гармонически развитый аккорд к открытию, сделанному раньше, — к «Утиной охоте», но аккорд, дающий очень важную подсветку к смыслу главного сквозного вопроса, решаемого Вампиловым. Однако в художественном отношении это самое совершенное творение Вампилова, самое поэтичное, самое благоуханное и музыкальное.
Время, конечно, изменилось с того 1967 года. Все немножко сдвинулось и стало другим: язык, словечки, акценты, значимости. Изменилась сама рабочая точка общественного сознания. Но творчество Вампилова не утратило ни подлинности своей, ни высоты. Почему? Быть может, и потому, что все написанное им было болью и сутью собственной его души, проблемами, саккумулированными в нем его сложным временем. Доказывая гражданскую сущность своей «Утиной охоты», Вампилов как-то сказал на одном из худсоветов, что Зилов — это он сам. Пусть даже это не совсем так, но факт, что творчеством Вампилова исповедалось поколение, пришедшее в 60-х годах, не подлежит сомнению и подтвержден в том числе высказываниями представителей его, приведенными в данной книге. Пьесы Вампилова вернули его поколению высокую эту потребность и надежду БЫТЬ хорошим человеком, а , не только стремиться КАЗАТЬСЯ им изо всех сил. Это очень и очень многого стоит, и когда в кратком очерке биографии драматурга мы читаем, что Александр Вампилов был рожден в семье сельского учителя неподалеку от Иркутска в дни, когда отмечалось 100-летие после смерти Пушкина, и в честь великого поэта получил свое имя, нам уже не кажется это случайным, мы чувствуем тут и назначение, и судьбу.
Л-ра: Сибирские огни. – 1983. – № 11. – С. 164-167.
Произведения
Критика
