«Научилась верности в бою...»
Марина Вирта
Когда Юлия Друнина начала писать стихи? Мне, родившейся в 1945-м, кажется, что Друнина была всегда. Во всяком случае, когда в 60-м году мы, старшеклассники, пришли в литературный кружок, такие стихотворения, как «Я ушла из детства в грязную теплушку» и «Зинка», были для нас уже хрестоматийными. Мы как бы вдохнули эти стихи, приняли безоговорочно: ошеломляющая их искренность исключала всякое «не». Мы росли, наше отношение к поэзии и поэтам становилось иным, но вот та самая «предвзятость» к Юлии Друниной осталась.
Я хорошо помню, как начали строиться и заселяться новые, непривычного облика, районы, где из окон больших домов виднелись лес и деревня. И — стихи Друниной:
Душно. Остаются на гудроне
Отпечатки туфель и сапог.
В дальнем Юго-Западном районе
Вдруг с полей повеял ветерок...
Это, конечно, деталь, но деталь неслучайная и, безусловно, немелкая. Друнина — поэт времени, и не только в общем смысле этого слова; если в стихах Друниной встречаются слова «сейчас», «вчера», «день», «минута», то означают они конкретные «сейчас», «день», «минута». И не надо искать в этом пресловутой заземленности или отсутствия второго плана. Внимательный читатель сумеет оценить пристальность авторского взгляда, а иначе: «Ну, не поймут, ну, не откроют дверь, а после скажут, что стучалась тихо»...
Друнина действительно «стучится тихо». Ей от природы дан ровный, спокойный голос, который так гармонично соединяется с ее поэтической интонацией. Далеко не каждый восклицательный знак в ее стихах означает вскрик. В этом и заключается одно из замечательных умений поэтессы говорить вроде бы негромко о значительных, волнующих, а порой и трагичных явлениях человеческой жизни. Говорить негромко — и в то же время находить немеденный резонанс в душе читателя. В подтверждение приведу две первые строфы из стихотворения «Комбат»:
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад.
Догнали их две маленькие пули —
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью.
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух его лишь тот осудит.
Кто никогда не шел на пулемет.
Автор не делает ни одного трагического жеста, и от этого еще глубже раскрывается подлинный трагизм ситуации.
Вот и наведен мост к той теме, которую нельзя обойти в разговоре о стихах Друниной, — к теме войны. Много сказано и написано о военном поколении поэтов — и о тех, кто остался в живых, и о погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Это поколение дало нашей поэзии столько имен, что нет смысла даже пытаться перечислить их. Поэтам этим не грозит забвение, их строки всегда будут вызывать в душе читающего самые высокие и трепетные чувства. Их судьбы навечно останутся подтверждением высочайшей нравственности русской литературы. Юлия Друнина — женщина, солдат, медицинская сестра, поэт — в их рядах. Прыжок совсем молоденькой девушки «из школы в блиндажи сырые» определил ее дорогу на всю жизнь. Патриотизм, чувство долга и товарищества, милосердие, «веселое презрение к тряпью» не просто темы ее стихов, но поэтическое и жизненное кредо поэтессы. Иначе и быть не может, ведь Домой не возвратившийся ровесник Моей рукою продолжал писать. В том, что это не декларация, можно легко убедиться, прочитав стихи Юлии Друниной в их хронологическом порядке. От года к году, от десятилетия к десятилетию поэтесса неотвратимо шла к такой ясной и лаконичной формулировке. Вот одна из многочисленных вех этого пути:
Я хочу забыть свою пехоту.
Я забыть пехоту не могу.
Беларусь. Горящие болота.
Мертвые шинели на снегу.
Отсутствие глаголов в последних двух строках делает зримой неподвижность мгновения, впечатывая его в сознание, заставляя читателя застыть перед увиденным и запомнить эту картину — как будто остановленный на экране кадр киноленты. Еще один такой кадр:
Трубы. Пепел еще горячий.
По горячему пеплу путь.
Вот они перед нами, стихотворные фотографии военных лет, сделанные Юлией Друниной. Документальность этих снимков не вызывает никаких сомнений. Обе эти цитаты взяты из стихотворений фронтовых лет и конца сороковых годов. Что же удивляться тому, что поэтесса до сегодняшнего дня не считает, не смеет считать исчерпанной для себя военную тему? И причина и объяснение этому там — в «сороковых, роковых».
Военная профессия — медицинская сестра — наложила свой отпечаток на многие ее стихи, и на содержание и на интонацию. Женщина на войне — сестра милосердия. Милосердие, чувство мучительного сострадания к чужой боли, присутствует в стихах Друниной — и прямо, как в стихотворении «Бинты» («А я должна присохшие бинты с него сорвать одним движеньем смелым. Одним движеньем — так учили нас, одним движеньем — только в этом жалость... Но, встретившись со взглядом страшных глаз, я на движенье это не решалась»), и косвенно — в каждом ее стихотворении.
Громаден диапазон человеческих эмоций — от сострадания к ненависти. На стыке, казалось бы, несовместимого написано стихотворение «Труба»:
Плакали дети, плакали дети
На равенсбрюкском на дымном рассвете.
Ежась, зевая, эсэсовцев взвод
Парами строил послушный черед.
И, равнодушная, словно судьба.
Над Равенсбрюком дымила труба...
И снова мы видим: ни одного восклицательного знака при сильнейшем напряжении чувств.
С годами новые темы, возникая в жизни, возникают и в ее стихах. Поэтесса доброжелательно, с вниманием и интересом встречает новое поколение своих читателей и слушателей. Она стремится быть с ними рядом всюду — и на таежных стройках, и в городском быту, и в аудиториях, где читают и слушают стихи. Молодежь неизменно находит в Друниной своего поэта, который умеет дать отпор косности, душевной лени, ханжеству, пошлости. Стоит припомнить здесь такие стихи, как «Город начинается с палаток», «Молодая жена», «На эстраде», «Комсомольский твист»... Причем приметы времени все заметнее проступают в лексике ее стихов. Поэтесса «не сбивается с ноги», улавливая четкие ритмы времени:
Современные ритмы! В них пульсация новой эпохи,
Юмор юности, И океанов тропических вздохи.
В них и вызов ханжам И дыхание южного зноя.
Но память о войне беспокоит ее все больше и больнее, с годами становясь второй совестью. «Линия фронта» и по сей день существует в душе поэтессы, определяя для нее шкалу ценностей и начало отсчета. Вот откуда берутся ее сомнения при встрече с немецким филологом в Западном Берлине, который тоже был солдатом, «но только... на той стороне»:
Так вот кто едва не убил Меня в подмосковных лесах!
Рванется лавина огня. Откажется, нет ли стрелять
Галантный филолог в меня...
Эти строки удивительно «ложатся на жест». В резком возгласе первых двух мы видим, как человек отшатывается от другого, а в последних трех — скорбно качает головой, и на лице сомнение.
Постоянно сверяя все людские поступки со своей шкалой ценностей, Друнина часто возвращается в своих стихах к двум противоположностям — верности и предательству. И здесь на смену ее женскому и общечеловеческому милосердию, выстраданному и пронесенному сквозь огонь, приходит беспощадность. Друнина становится бескомпромиссной, едва речь заходит о предательстве. Это было видно в уже цитированном стихотворении «Комбат», эта черта свойственна даже самой личной, самой интимной лирике поэтессы. Ко всему, что хоть немного отдает предательством, Друнина нетерпима. Даже в стихотворении-воспоминании о стародавней детской драке она так говорит о приятеле, на которого пожаловалась взрослым:
Был он, как мой укор.
Был он, как мой позор.
Замер наш буйный дворик.
Я поняла с тех пор —
Вкус предательства горек.
И совсем не случайно в этом стихотворении слово из «военного» словаря — «военнопленный», и не случайно автором выбрано для него название «Предательство».
От прямого выражения своей позиции («Никогда друзей не предавала — научилась верности в бою») Друнина поднимается до мучительного философского и эмоционального обобщения. Мучительного потому, что ставит вопрос, на который вряд ли кто-нибудь ей сможет ответить. Я имею в виду стихотворение о «поцелуе Иуды» и тридцати сребрениках:
...Гадает человечество опять:
Пусть предал бы (когда не мог иначе!),
Но для чего же в губы целовать!..
Известно, что в поэзии нет запретных тем. Но есть темы, для воплощения которых особенно нелегко подобрать слова и точную интонацию. Здесь поэту могут помочь только чувство меры и такта, прямота и мужество души. Друнина бесстрашно берется за эти темы, и ее бесстрашие вознаграждается удачей. К таким безусловным удачам можно отнести уже дважды упомянутое стихотворение «Комбат», стихи «Кипит наш разум возмущенный...», «Флаг», «Эльтигенский десант» из цикла «Аджимушкай». Признаться, от концовки стихотворения «Эльтигенский десант» мороз идет по коже. Стихотворение написано в традиционной манере, самыми обычными словами, но по мере чтения нервы напрягаются все больше. Десант, рвущийся к Керчи, вынужден оставить раненых. Раненые остаются с медсестрой. И вот:
В плену бинтов, в земляночную тьму
Они глядят настороженным взглядом:
Как это будет — стук сапог и «хальт!»...
(Пробились ли ребята к Митридату!)
И, как всегда спокойна и тиха,
Сестра берет последнюю гранату...
По зрелости и профессионализму, продуманности и выстраданности эти стихи, на мой взгляд, являют собой апофеоз военной темы в творчестве Друниной.
Но у Юлии Друниной война напоминает о себе не только стихотворениями, написанными непосредственно на военную тему. В самых «женских» ее стихах иногда замечаешь неожиданную для любовной лирики лексику: «он проигран, этот бой», «знамя неприятельское», «сердце, дезертир на поле боя...». Такое встречается как в лирике послевоенных лет, так и в стихах последнего времени. Что это — достоинство или недостаток? Хорошо или плохо? Наверно, однозначно на такой вопрос можно ответить только стихами: Что еще мне в этом мире надо! Или, может быть, не лично мне Вручена высокая награда —
Я живой осталась на войне!
Уже было сказано о чувстве меры, о владении интонацией без напряжения голосовых связок. Становится досадно, когда замечаешь, что поэт, обладающий этими качествами, вдруг начинает пренебрегать ими. Стих сразу становится назидательным, риторичным, чересчур прямолинейным, многословным. В таких стихах, как правило, Друнина повторяет самое себя, но на другом, заниженном уровне. Тут возникает некоторая ненатуральность, условность. Таковы, по-моему, стихотворения «Брошенной», «Хамелеон», «Мотоциклисты», «Девчонка что надо!», «Геологиня», «Особый есть у нас народ...». Вот несколько строк из последнего стихотворения:
Клубится в памяти опять Воспоминаний дым —
Девчонка по снегу ползет С гранатами на дзот.
Об этих же самых «девчонках из полков и рот» поэтесса говорила и раньше, но куда более конкретно и выразительно, а главное — со своей собственной, свойственной только ей интонацией! Здесь же, для контраста, хотелось бы сказать о другом стихотворении Друниной. На мой взгляд, это один из самых сильных ее стихов. Это «Баллада о звездах». Вот строки из него:
Среди звезд заблудился ночной самолет.
Полетели запросы в кабину пилота.
И тогда услыхали, как летчик... поет,
Что спускаться на землю ему неохота.
Примелькавшееся выражение — «радоваться каждому дню» обретает свой исконный смысл, когда читаешь пейзажные стихи Друниной. В этом и есть то самое — «радоваться каждому дню», когда уже «взглянул в глаза смерти»:
От высоты кружится голова, Дышу озонным воздухом свободы,
И слушаю, как падает листва, И слушаю, как отлетают годы...
И еще одна черта, характерная для Друниной: динамичность, нежелание снижать набранный темп. Чередуются удачи и неудачи, взлеты и срывы, но темп, ритм внутренней жизни поэта остаются лихорадочно напряженными — все успеть, все «попробовать на зуб», осмыслить увиденное, чтобы каждое стихотворение было прожитым изнутри.
А настанет черед разбиться —
Не успеешь увидеть смерть...
И непременно — при любой напряженности — успеть улыбнуться. Не случайно последняя книга стихов Юлии Друниной, «Бабье лето» завершается целой чередой таких «улыбок» — то добродушной, а то с ехидцей и иронией. Вот одна из них — самая лукавая, насмешка зрелости над чванной завистью:
Степан — известный футболист!
Забудь!
Иван — известный пианист!
Забудь!
Ведь Сашка — неудачник!
Радость эта
Пускай тебя утешит как-нибудь...
Юлия Друнина с достоинством идет по тому нелегкому пути, который ведет от «грязной теплушки» и «горячего пепла» сквозь превратности судьбы, сквозь обретения и потери, заблуждения и прозрения. Человек открытый, она и плачет и смеется открыто, не прячась за ложную многозначительность и недоговоренность. Она как бы выполняет данное давным-давно обещание себе: «Сама дойду!»
Отдадут, как положено, пленку в архив,
Сослуживцы уйдут «на заслуженный отдых»
И забудут со временем странный мотив —
Песню летчика, вдруг заплутавшего в звездах...
Л-ра: Литературное обозрение. – 1981. – № 4. – С. 40-42.
Произведения
Критика
