Собор. Часть первая. Юстинас Марцинкявичюс
Драма в десяти песнях
Действие происходит в Вильнюсе в 1782—1794 годах.
Часть первая
ТАЛАНТ
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
Вечер. Площадь у старого кафедрального Собора. Фонарщик Мотеюс.
М о т е ю с.
«Да будет свет!» — так, кажется, изрек
Господь, отъединяя день от ночи,
И мне, фонарщику, работу задал.
И проявил заботу обо мне.
А от людей дождешься ли такого?
Они бы так смешали день и ночь
И твердь с землею так перемесили,
Что и господь за шесть рабочих дней
Сам ни черта не разобрал бы!
Люди,
За что бы ни взялись, везде умеют
Так сбиться с панталыку, так напутать,
Что вдруг подумаешь: не для того ли
На свет произвели нас, чтобы мы
Развеяли сие творенье божье
И обратили в серое пятно?
А кто узнает: может, это так
Задумано всевышним? Кто узнает...
А человек способен понимать
Лишь человека, да и то настолько,
Насколько понимает сам себя.
К примеру: встретились под фонарем.
Глазеем — я на вас, вы на меня.
А лучше поглазеем на прохожих:
Вон господин — вам кажется, ему
Сегодня ночью нужен будет свет?
Ничуть! Его приятель укатил,
А он подкатится к его жене.
Молчок, молчок!.. А этот в воротник
Упрятал нос — наушник городской,
Торопится порассказать про нас,
Какой сегодня допустили промах.
Нелегкий труд, который так же нужен,
Как освещение ему не нужно.
Вон парочка, все жмется в темноту,
Ища уединенного местечка,
Чтоб друг для друга так светить, пылать,
Шептаться и, быть может, в эту ночь
Отведать запрещенного плода.
Бог помочь им!
О, добрый вечер! (Это
Мясной торговец Шмитас, он спешит
В свою мясную, чтобы в темноте
Всучить вам кость пустую. Между прочим
Дельцы всегда предпочитают тьму.)
А этот?.. Слава господу Исусу!
Пан настоятель, доброго здоровья!
(Вот снимет он сутану в темноте,
Уляжется в постель — и сразу станет
Таким же человеком, как и все.
И думы те же, та же и тоска,
Должно быть, как у всякого из смертных.
Ну хорошо — молчок, молчок.)
А там,
Под самой крышей, светится окошко:
Ночь напролет там бледное лицо
Склоняется над книгами. Быть может
Он сочинитель, или же ученый,
Или чудак умелец — лишь ему
И нужен свет в сем городе всю ночь.
Я вам скажу: не доверяйте свету,
Не так уж он всесилен. Например:
Он разве проникает к нам в нутро?
Не может. Нет. А только там, внутри,
И происходит то, что происходит.
Все прочее — игра теней. Вот так-то.
(Кланяется прохожему.)
О, добрый вечер! Здравия желаю!
Приятных снов, любезный господин!
(Он казначей при магистрате. Боже,
Немало он казны держал в руках,
А сколько к ним пристало! Деньги тоже
Во тьме родятся и не любят света.)
Да много ль есть любителей? Хотя
Бывают — вроде как ночные мошки
Летят на свет и чаще погибают
Или изрядно крылышки ожгут...
Входит Лауринас.
Л а у р и н а с.
Привет, Мотеюс! Или не узнал?
Обнимемся-ка, старче!
М о т е ю с.
Это можно,
Но кто ты будешь сам? Поди-ка к свету.
Мы вроде где-то виделись...
Л а у р и н а с.
Стыдись!
Стыдись, Мотеюс! Это я — Лауринас!
М о т е ю с.
Лауринас! Тьфу ты, боже! Сколько лет!
Я думал, что тебя в живых уж нету.
Гляди-ка, по-заморскому одет,
И сам-то весь какой-то... как чужак.
Давно ли в Вильнюсе? Или с приезда
Ко мне пожаловал? Как ни скажи —
Ведь оба мы из Купишкиса. Правда?
Выходит, земляки.
Л а у р и н а с.
Ты мне помог,
Я это не забуду.
М о т е ю с.
Так-то так,
Но как же это сделалось, милок,
Что сразу ты в большие люди вылез?
Вот я: как был, так есть — все с фонарями
Масальского вожусь. А ты успел
Попасть к нему в фавор. И за морями
Шатаешься на денежки его.
Природный, скажешь, дар? Эх, сударь мой...
Что он за штука? Можешь — так покажь.
Ну где он? Не покажешь? Потому
И говорю — прислуживаться надо.
Послушай-ка, Лауринас, говорят,
С епископом ты запросто... Так, может,
Замолвил бы словечко обо мне...
Л а у р и н а с.
Дружище мой, все это болтовня
Что близок я к епископу. На деле
Далек я от него, весьма далек.
А кем, однако, ты хотел бы стать?
Быть может, впрямь в тебе талант зарыт?
М о т е ю с.
К примеру — ключником.
Л а у р и н а с.
Ну что ж, и это
Таланта требует. Я намекну
Епископу при случае. Однако
Решения его не угадать.
М о т е ю с.
Тебя-то он послушает, я знаю!
Прости, что сразу на тебя насел
С делишками моими, да обидно,
Когда тебя не ставят ни во что.
Перед своими совестно... Да ладно...
Порассказал бы, где тебя носило,
Небось весь мир уже успел объехать,
Коли домой обратно потянуло?
Л а у р и н а с.
Как не потянет! Даже животина
Заблудшая домой находит путь.
Мне все, Мотеюс, виделся во сне
Наш Вильнюс — башни, улицы и храмы!
Бывало, пропадал с тоски по ним.
Наш город издали казался сказкой,
Игрушкой божьей меж холмов зеленых,
Что людям подарил господь.
М о т е ю с.
Какое!
Не людям подарил, а сатане,
Нечистому пожаловал, чтоб тот
Здесь, на земле, воздвиг себе престол.
Ах, господи, какая чертовщина
Размножилась в хоромах городских!
Не чувствуешь: сам воздух провонял
Здесь адской серой? Внюхайся получше.
Не зря молва, что в Замковой горе
Нора такая, дескать, сквозь нее
Из пекла черти лезут прямо в город.
Я говорю епископу: пора бы,
Мол, освятить ее да крест поставить...
А тот смеется: «Ежели, Мотеюс,
Святить любую яму, то воды
На то не хватит в городе». Ну ладно,
А кто тогда, скажи, коли не дьявол,
Собор разрушил? Помню эту ночь,
Страшенную грозу и визг чертей,
Когда они валили скопом храм.
Когда ж большая звонница упала,
Тут уже все услышали: сквозь бурю
По-сатанински кто-то хохотал.
Молитвою одною, право слово,
Мы город от погибели спасли.
Л а у р и н а с.
Побольше света, света, друг Мотеюс,
Тогда все черти сгинут.
М о т е ю с.
Больше света!
Уж сколько дал господь его, на столько
И светим. Больше неоткуда взять.
А черти — им теперь и день не страшен.
Нам, людям, вовсе нет от них житья...
Вот слушай!.. Так бывает что ни ночь.
Слышен плач Матери.
Г о л о с М а т е ри.
Сын мой, сыночек единственный,
Любо ли тебе здесь лежать?
Обочь тебя короли лежат,
С другой стороны князья лежат.
Ты ли им, сыночек, угодишь,
Ты ль головушку буйную склонишь?
Ты ль верно, сыночек, службу несешь,
Службу несешь королям да князьям?
М о т е ю с.
Уж сколько лет, почти что еженощно,
Приходит на развалины Собора
Та женщина попричитать о сыне:
Когда упала звонница, он был
В костеле. И погиб. И с той поры
Как в землю провалился — никакого
Следа.
Л а у р и н а с.
А почему, скажи, Мотеюс,
Доныне не отстроили Собор?
М о т е ю с.
Кому отстраивать-то? Всем плевать.
Масальский, наш преосвященный, тот
Имение устраивает в Веркяй:
Рассчитывает, чертит, возит, строит.
А о вельможах и не говори:
Один другого хочет перекрыть
И выказаться почудней. А с нас
Последнюю сдирают шкуру. Ах,
Народ не от добра зашевелился.
Хватают кто косу, а кто огниво.
Сам поглядишь.
Л а у р и н а с.
Я повидал, Мотеюс:
В Европе правды требует и права
И мятежом грозится беднота.
Я так спешил, так рвался я в Литву,
К вам, в Вильнюс! Здесь, надеюсь, у меня
Найдется дело: разрушать и строить...
М о т е ю с.
Ах, только рушить бы не надо! Ради
Всего святого, ничего не рушь.
Разрушить зданье — это все равно
Что человека загубить.
Л а у р и н а с.
Ах, друг,
Я не про здания тебе толкую —
Я говорю о равенстве, свободе,
О красоте, гармонии и правде.
О человеке говорю, Мотеюс,
О Родине тебе я говорю.
М о т е ю с.
Здесь, парень, это редкого заботит.
И ты про те материи не думай.
Мы мертвецы уже, как этот город.
Где тот архангел, что нас пробудит
И призовет к последнему суду?
Л а у р и н а с (показывает на себя).
Вот он, Мотеюс. Вот — перед тобой!
В это мгновение, освещая сцену, прокатывается комета. Мотеюс падает на колени, осеняя себя крестным знамением. В глубине сцены на миг высвечивается шестико¬нечный фасад Собора, того, что мы знаем в наши дни.
(Пораженный.)
О боже, что это?.. Мотеюс, видел?..
М о т е ю с (на коленях, прикрыв лицо ладонями).
Был божий знак. Нам предзнаменованье.
Вы это называете кометой.
А это божий перст. Предуказанье
Грядущих бед и гнева... Дух небесный,
Помилуй этот город, не казни
Его громами, серой и потопом...
О господи, ведь был уже однажды
Содом...
Л а у р и н а с.
Скажи, ты видел ли, Мотеюс,
Там... в ста шагах... шестиколонный храм…
Там, где стоял разрушенный Собор...
Откуда он?.. Кто выстроил его?
Ты почему, Мотеюс, мне солгал,
Что наш Собор доныне не отстроен?
М о т е ю с.
Да это померещилось тебе...
Там нету ничего... Одни каменья...
Л а у р и н а с.
Но я же видел... Видел наяву...
А может, это только наважденье?
Строенье дивное! И простота,
И благородство, и величье... тяжесть
И невесомость... Образ неземной
И рукотворный... Скромен и торжествен...
О боже мой! Неужто нет его
И то, что я узрел,— один мираж?
Обманчивость? Игра воображенья?
(Трясет Мотеюса.)
Ты врешь, старик! Ты видел... От кометы
Он осветился весь, он мне предстал
Как в свете молнии... и ты не мог
Не видеть... Поспешим к нему! Бери
Фонарь... Веди меня, свети. Скорей!
Я поклонюсь ему...
М о т е ю с.
Окстись, Лауринас.
Ведь я сказал: там нету ничего.
Пошли, я отведу тебя в каморку,
Где ты когда-то жил. Она пустует.
Ты попросту устал с дороги, видно,
Разгорячился...
Л а у р и н а с.
Я устал, Мотеюс!
Кабы ты знал, как я существовал
Четыре года в зарубежных странах...
Пока наукам обучался... Часто
Я с хлеба на воду перебивался.
Какими службами и ремеслом
Хлеб добывал! Масальский щедр был только
На обещанья. Он меня забыл.
Кто для него я? Тягловый холоп.
Без имени и без именья... Боже!
Пойдем с тобой, Мотеюс... Худо мне...
Три дня во рту ни крошки... Ха! Отчизна!
Развалины и мгла. Да, тьма и страх.
Не надо ничего. Хочу уснуть.
И не видать во сне те шесть колонн,
Той белой усыпальницы, в которой
Среди князей, прелатов, королей
Лежит младенец... Голубь... Это все,
Что нам осталось,— этот малый голубь.
А правда ли, Мотеюс, что лежит
Он там, в Соборе?
М о т е ю с.
Где ж ему деваться?
Как колокольня рухнула...
Л а у р и н а с.
Молчи.
Коль есть младенец — будет и Собор
Для отпеванья Родины, Мотеюс!
М о т е ю с.
Коль есть покойник — будет и могильщик.
Уходят. Им вслед звучит плач Матери.
Г о л о с М а т е р и.
Сын мой, сыночек единственный,
Тебе ли тяжкий камень не давит на грудь,
Тебе ли твердая дресва очи не грызет,
Из твоих ли тонких кудрей
Не веревочка свита —
Тонкая петелька горлышко душит...
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Монастырь. Масальский, Аббатиса
А б б а т и с а.
Какой нечаянный высокий гость!
Благодаренье господу, что ваше
Преосвященство посетили вновь
Наш монастырь, поскольку в вас, епископ
Масальский, видим мы себе защиту
И наставленье. На земных распутьях
Вы нам звездой горите вифлеемской.
В прошедший день воскресный ваше слово
Я слушала, от умиленья плача:
Устами вашими глаголет небо.
На вас — божественное вдохновенье.
Какое счастье снова видеть вас!
Спасибо господу.
М а с а л ь с к и й.
Епископат
Свою приносит лепту на дела
Обители — часовню за Вильняле
И к ней сады, надеясь, что трудами
Усердными вы превратите в рай
Сей уголок.
А б б а т и с а.
Целую вашу руку,
Которая нас дарит, не скудея,
Божественными милостями. Я
В своих молитвах буду поминать
Вас и молить у господа здоровья
И благоизволения к трудам.
М а с а л ь с к и й.
Я прибыл, аббатиса, между прочим,
Узнать о ризе и епитрахили —
Готовы ли они?
А б б а т и с а.
Сестра Тересе,
Которой вы просили поручить
Работу, лишь возьмется вышивать
Епитрахиль — как сразу в слезы. Просто
Душа болит глядеть. Уж не отдать ли
Другой монахине обетный труд?
М а с а л ь с к и й.
Пускай сестра Тересе продолжает
Работу, потому что небеса
Благословили длань ее и душу,
Дав ей талант. А я поговорить
Желал бы с ней о красках и значенье
Узоров.
А б б а т и с а.
Что ж, могу ее позвать.
Хотя, по правде говоря, могла бы
Пересказать ей ваши пожеланья...
М а с а л ь с к и й.
Я сам ей растолкую, аббатиса.
А б б а т и с а.
Так. Так. Конечно. Может, вы, епископ,
В беседе укрепите дух ее
И обратите к свету.
М а с а л ь с к и й.
Да, я жду.
А б б а т и с а.
Сейчас я позову ее сама.
М а с а л ь с к и й (один, преклонив колени перед распятием).
Отец небесный, видишь ли меня,
Читаешь ли в душе моей, как в книге?
Вот я, уничиженный и смиренный,
Изнемогаю от своих грехов!
За что ты мне наполнил эту чашу,
Ведь я всего лишь человек, ты знаешь,
И с плотью не умею совладать?
Ты ведаешь, как я боролся, знаешь,
Как был повержен. Смилостивься, боже.
И ты причастен к моему греху.
Да, да, и ты причастен как владыка
Желаний всех и плотских вожделений.
Ты дал мне разум, чтоб постичь свой грех,
Но не дал сил, чтоб побороть его.
Не тело у меня — клубок змеиный,
Где копошатся низменные страсти.
Уже я люто, господи, наказан,
Наказан, ибо не могу забыть
Страсть сладкую, благословенный грех.
Прости, что я зову благословеньем
То, что назвал бы наважденьем адским,
Когда бы ад из рук твоих, господь,
Не обернулся раем для меня.
Г о л о с.
Сестра Тересе!
Появляется лицо Тересе за решеткой тяжелой двери.
М а с а л ь с к и й (приближается к решетке, как к исповедальне).
Ева, Еву-шка!
Е в а.
Теперь сестра Тересе. Это имя
Вы сами выбрали, когда меня
Упрятали сюда. А то — забыть
Стараюсь.
М а с а л ь с к и й.
Ева! В мыслях только так
Тебя зову.
Т е р е с е.
Господь мне говорит:
«Сестра Тересе».А ведь глас господень
Сильней, чем твой.
М а с а л ь с к и й.
Тересе-Ева! Видишь,
Я на коленях.
Т е р е с е.
Это не впервой.
Тогда ты точно так передо мною
Стоял, и клялся мне, и повторял,
Что если хочешь ты — желает бог.
Могучие слова! Такими можно
На смерть и даже на позор послать...
М а с а л ь с к и й.
Греховные то были речи, Ева!
Т е р е с е.
Нет, нет! Ты сам всего не разумеешь.
Того действительно желало небо.
Меня поправши, ты меня возвысил,
Мне показал явленье божества.
За это я тебя благодарю
И за тебя молюсь... Но почему,
Когда молюсь... когда внимаю богу,
То вижу только лишь тебя... Тебя!
Неужто вы — одно? Боюсь поверить.
М а с а л ь с к и й.
Что ты плетешь, несчастная! Опомнись!
Не богохульствуй. Лучше прокляни
Меня. Скажи, что я диавол. Ева,
Мне легче будет... Легче, чем сейчас.
Хор монахинь: «Аве Мария!»
Кто ты такая? Сила в чем твоя?
Князь церкви, я стою перед тобой
Коленопреклонен и не молю
Об отпущенье, а хочу все время
Грехом своим с восторгом любоваться,
И на руках лелеять, как дитя,
И лобызать свой грех, ласкать словами,
И вопиять: глядите, люди, я
Такой же, как и вы! Я грешен, грешен!
Но нет! Увы! И днесь и присно, боже!
Покой могильный, стены этих келий
Святую нашу тайну похоронят.
В том искупление мое, Тересе!
Награда и возмездие.
Т е р е с е.
Скажи...
Не смею и спросить...
М а с а л ь с к и й.
Спроси, дитя.
И я отвечу.
Т е р е с е.
Как младенец мой?..
Как мой сыночек?.. Я о нем не знаю
Со дня его рожденья... Боже мой,
Могу ли я надеяться... могу ли?
М а с а л ь с к и й (растерянный).
Надейся, Ева! Возноси молитвы.
Приидет день, и впрямь приидет день —
И ты узришь его: в одеждах белых,
С горящей свечкой в маленькой руке
Перед соборным алтарем... И будет
Играть орган, и детский хор споет:
«Осанна...» Он подходит к алтарю,
И в необъятной тишине я сам
Влагаю в детские его уста
Причастие святое... Ты увидишь...
Ты будешь рядом, Ева!
Т е р е с е.
Царь небесный!
Какая радость!.. Но скажи, мне будет
Дозволено обнять его? Епископ,
Всего лишь раз обнять... Один лишь раз!
Я ни словечка не скажу, сдержусь.
Лишь сердцем прошепчу: дитя мое!
Один лишь раз... Надеяться ли мне?
М а с а л ь с к и й.
Надейся, Ева, веруй и молись.
(Поникнув, про себя.)
Прости мне, господи, такую ложь!
Но ты же видишь — как я мог иначе!
Живем обманом и самообманом,
А истинное знанье — мука.
Т е р е с е.
Сколько
Ты подарил мне счастья и надежды!
Теперь я понимаю: должно жить,
Чтобы дождаться дня... Дай руку мне
Для целованья... И благодарю
Тебя за радость. Только обещай,
Что нынче же ты повидаешь сына
И той рукой, что я поцеловала,
Его головку приласкаешь...
М а с а л ь с к и й.
Да,
Я так и сделаю. А ты утешься.
И пусть господь воздаст тебе за муки
И пусть меня накажет за грехи.
Молись и веруй, Ева!
Т е р е с е.
Как молиться!
Как я могу молиться, если он
Перед глазами... Учится ходить
И пробует промолвить слово «мама»!..
(Трясет решетку тяжелой двери.)
Оно мое, мое, мое, мое!
Пустите!.. Отомкните эту дверь!
Всего на час!.. Я побегу к нему,
Услышу слово — тут же ворочусь.
Всего лишь на минуту! Прикажи,
Пусть дверь откроют... Я прошу тебя!
Ведь ты меня любил... Тебя не смеют
Ослушаться. Вели — и дверь откроют.
Эй, отворите! Эй!..
Г о л о с.
Сестра Тересе!
Две монахини уводят ее.
М а с а л ь с к и й (после долгого молчания).
Зачем я здесь? Чего я здесь хотел?
Полюбоваться на ее мученья?
Или утешить? Чем утешить? Ложью?
Недаром говорят, что душегуба
Влечет увидеть жертву... Вот и я
Вернулся... Здесь тот склеп, откуда к небу
Взывает грех мой о возмездье правом!
О господи, ты покарал меня
Всего ужаснее — не покарав.
Оставил жить, страдать. Как все на свете.
Входит Аббатиса.
А б б а т и с а.
Теперь, я думаю, сестра Тересе
Не мешкая окончит вышиванье
Епитрахили... Все ли вы сказали
Ей об узорах?
М а с а л ь с к и й.
Да, я все сказал.
И, кажется, она уразумела.
А б б а т и с а.
Да, да! Она чутка и даровита.
Епископ, вы опять нашли талант,
И вознесли его, и поддержали.
А кто она была? Всего простая
Служанка в вашем доме. Не напрасно
Везде у нас в краях твердят, что вы
Талантов отыскатель и ласкатель.
М а с а л ь с к и й (дает ей деньги).
Примите на дела монастыря
И помолитесь за меня, сестра!
(Выходит.)
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Старые хоромы Масальского в Веркяй. Масальский, Лауринас.
М а с а л ь с к и й.
Ну, наконец-то прибыл! Наконец!
Так подойди же поскорей, Лауринас,
Дай обниму тебя. Ах, милый мой!
Ты, говорят, хворал?
Л а у р и н а с.
Я воротился
Уже в большом недомоганье, ваше
Преосвященство.
М а с а л ь с к и й.
Можно и без титлов...
Пустое это все... Я много мыслил
О жизни и о смерти.
Л а у р и н а с.
Да, отец.
М а с а л ь с к и й.
Об этом надо думать неустанно.
Важнейших догматов обоснованье
Святая церковь полагает в смерти.
Прекрасное успенье — в нем блаженство.
В прекрасной смерти — жизни красота.
Лишь смерть, осмысливая бытие,
Божественный на нас бросает отсвет...
Устал я.
Л а у р и н а с.
Вам бы надо отдохнуть,
Развеяться.
М а с а л ь с к и й.
Должно быть. Но без пользы.
Сам от себя не можешь отдохнуть.
Оставим это... Значит, ты болел?
Да, милый, по себе я это знаю —
Всегда заболеваю, как в Литву
Из Рима еду. Край у нас проклятый!
И тьмы и грязи выше головы.
Могли бы всю Европу завалить,
Когда бы грязь была товаром! Право.
Италия! Как ясно небо там!
Флоренция, Неаполь, Рим... Подобны
Музеуму сии места. Там чувства
Переполняют душу. Так блаженно,
Что стал бы при дороге на колени
И господа бы возблагодарил.
Л а у р и н а с.
И там довольно тьмы и нечистот.
М а с а л ь с к и й.
Не видывал. Но и не в этом суть.
Как говорится, суть в самой идее,
В той одухотворенной красоте,
В слиянии добра и красоты.
Сие соединение и есть
Явленье божества. Когда-то греки,
Еще в языческие времена,
Именовали колокогатией
Такое постиженье божества
Через искусство.
Л а у р и н а с.
Именно, епископ,—
Через с в о б о д н о е искусство!
М а с а л ь с к и й.
Да!
Но церкви это не всегда понятно.
Л а у р и н а с.
Через искусство, через человека
Свободного!
М а с а л ь с к и й.
Подобные слова
Уже слыхал я. Это все французы:
То бишь свобода, равенство и братство.
А перед богом все давно свободны,
Да и равны.
Л а у р и н а с.
Что ж, слыхано и это.
Но дух святой, вдохнув в меня свободу,
Даст ли возможность мне на небесах
Ему дворец построить?
М а с а л ь с к и й.
Богохульство!
Л а у р и н а с.
Нет, нет, епископ! Это просто шутка.
Я благодарен вам, отец, за то, что
Европу поглядел: ее идеи
И монументы. Вы ко мне добры.
М а с а л ь с к и й.
Не я, сын мой, а небеса. А я
Всего лишь их орудье. В этом мире
Богатых и могущественных больше,
Чем одаренных свыше. Вы — цветы,
Своим благоуханьем вам дано
Нам облегчать дыханье в тяжкой жизни.
Ну что ж! Коль ты поправился, берись
За дело. Здесь заложим мы дворец.
Палаты для меня. Подзадержался
В Италии. Наверстывать пора
И миру показать плоды ученья.
Л а у р и н а с.
Работать хочется, отец... Но в ночь,
Когда я воротился в Вильнюс... В ту,
Когда комета появилась...
М а с а л ь с к и й.
Слышал.
Хороший знак. Молиться стали чаще.
Я проповедь об этом произнес.
Все плакали. Подобного во храме
Давно не видели.
Л а у ри н а с.
При той комете...
О боже!.. Мне привиделся Собор!
И до сих пор стоит перед глазами
В простой и благородной красоте.
Виденье чудное! Оно живет
Во мне отчетливо и возрастает,
Завладевает телом и душой,
Как страсть неодолимая! Не в силах
Я с нею совладать. Преосвященный!
Велите мне построить сей Собор.
Я сна не буду знать над чертежом...
Без пищи буду день и ночь трудиться...
И я его исторгну из себя.
На площади его расположу,
И будет он — как сердце пред очами
Небес — для человека и для бога.
М а с а л ь с к и й.
Пуста казна капитула. И скудны
Доходы вильнюсского магистрата...
Л а у р и н а с.
Но для себя вы строите дворец!
М а с а л ь с к и й.
Кто обладает средствами, тот строит.
Л а у р и н а с.
Простите. Кажется, теперь я понял.
О бедный господи, ты так же нищ,
Как крепостной мужик!.. Недаром ты
Ютиться должен посреди развалин,
Мимо которых и пройти-то страшно.
Не врут, как видно, те, кто говорят,
Что ты оставил этот город черту!..
М а с а л ь с к и й.
Ах, милый! Бог нас не оставил... В е р а
Покинула наш город. И тебя.
А о Соборе что тебе сказать?
Мы обращались к королю, и он
Сулился нам помочь. Назначат скоро
Конкурзус, чтобы лучшего из зодчих
Избрать для построения Собора.
А объявленья не было покуда.
Я ждал тебя, чтобы и ты, Лауринас,
Мог соискательствовать.
Л а у р и н а с.
Правда ль это,
Отец! Как мне вас отблагодарить!
М а с а л ь с к и й.
Трудом своим.
Л а ур и н а с.
Епископ, я для вас
Дворец построю королю на зависть.
А Тизенгаузен и Огинский ахнут,
Когда приедут погостить в Веркяй.
Расхожего роскошества не надо —
Его довольно в зодчестве Европы,—
Осмысленность мы выразим в ансамбле,
В той благородной красоте, в весомом
Расположенье масс, что небывалым
Аккордом прозвучит на всю Литву.
М а с а л ь с к и й.
Ты вдохновением охвачен, сын мой.
Как ты счастлив! Небесное сиянье
В твоих глазах. Благодаренье богу
За то, что мне он указал тебя
И мне внушил разжечь в тебе огонь.
Л а у р и н а с.
О, да благословит вас бог! И вправду
Вы покровительствуете талантам:
Вы создали оркестр, призвали к делу
Ваятелей и живописцев, вы
Меня возвысили. И крепостную
Искусницу ткачиху взяли в дом...
М а с а л ь с к и й.
Увы, Лауринас, нет ее уже.
Л а у р и н а с.
Нет? Что я слышу! Ева умерла?
И вы, отец, мне сразу не сказали,
Чтоб пребывал я в радости дурацкой,
В надежде на свиданье с ней! О небо,
Зачем ты мне судило возвращенье
Столь грустное! Ведь я ее любил.
М а с а л ь с к и й.
И я. Но Ева избрала не нас,
А господа. И затворилась, сын мой,
В монастыре.
Л а у р и н а с.
Она в монастыре?
Но почему? Она ведь обещалась
Ждать. И сюда, на родину, вернувшись,
Я думал — вы благословите нас...
М а с а л ь с к и й.
Ее призвали небеса. Она
Вняла их голосу без ослушанья.
Л а у р и н а с.
Отец! Зачем же господу так вдруг
Понадобилась Ева?
М а с а л ь с к и й.
Возлюбил
Ее господь.
Л а у р и н а с.
И я ее люблю!
М а с а л ь с к и й.
Умолкни, прах земной! Тебе ли с богом
Соперничать! Как смеешь ревновать
И попрекать! Стань на колени, раб!
Стань на колени и уйми гордыню!
Л а у р и н а с.
Боль! Сколько боли!
М а с а л ь с к и й (он в роли бога).
Говорю: гордыня!
Ты посягать осмелился на ту,
Что мне принадлежит душой и телом,
Мне поклоняется и чтит меня.
Она меня в страданье обрела...
Л а у р и н а с.
А я ее лишился со страданьем.
М а с а л ь с к и й.
Воздастся страждущему.
Л а у р и н а с.
Мы могли
Быть счастливы!
М а с а л ь с к и й.
Что знаешь ты о счастье!
Ты прах земной! Я одарил тебя
Талантом, разумом, душой, чтоб ты
Служил мне и, познав меня, прославил.
Я — Власть, а не бесплотный идеал,
Как мыслишь ты. Я вознести могу,
Могу и низвести. И дарованье,
Которым ты кичишься, я тебе
Внушил. Оно мое. Моей лишь волей
Способно воплотиться в мысль и дело.
Что твой талант? Неволя, рабство, мука.
Или бессмысленнейшее бунтарство.
Чем гениальней ты, тем ты несчастней.
А счастье — дар посредственности.
Л а у р и н а с.
Боже!
За что ты так меня!
М а с а л ь с к и й.
Чтоб понял власть,
Чтоб знал, кому служить и что восславить.
Мне нужен дар твой. Потому что в нем
Увековечиваюсь и творю
В нем памятник себе.
(Иллюзия разговора с богом кончается.)
Лауринас, встань!
Я знаю — ты страдаешь. Но в страданье
Ищи осмысленности.
Л а у р и н а с.
Ева, Ева!
Я о тебе мечтал в разлуке. Я,
Безумец, мыслил для тебя воздвигнуть
Дворец. А ты достойна лишь развалин.
Что верность? Звук пустой...
М а с а л ь с к и й.
Она дворцу
Земному предпочла дворец небесный,
Ту келью, где она сейчас возносит
Молитвы за тебя.
Л а у р и н а с.
Молитвы прочь!
Ее молитв не принимаю!.. Хватит!
Я выкину ее из сердца. Вырву,
Как жало. Вот — глядите — я свободен.
Свободен я! Свободен!
(Выбегает.)
М а с а л ь с к и й.
Он свободен!
О небо! Если б я мог так сказать!
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Корчма. Лауринас, его друзья: Повилас, Станисловас, Стяпонас, Казимерас; Шинкарь, Скрипач, Человек.
С т я п о н а с. Что ж, выпьем за Лауринаса, братва!
Налей-ка всем, хозяин, но гляди,
Чтоб как огонь была! Я заприметил,
Что у тебя вода с горючей рядом.
А?
Ш и н к а р ь.
Что вы, что вы, сударь! В доме этом
Ни капли не держу воды. Детишки
И те сосут хмельное.
К а з и м и р а с.
Молодцом!
Побольше совести в себя всосут.
Ш и н к а р ь.
Ей-богу, господа, нет на земле
Достойней заведенья, чем корчма:
От радости сюда идут и с горя.
И надобно сказать: уж если радость
Доподлинная или же тоска
Всамделишная, тут я без разбавки
Налью. А коли так забрел бездельник,
Тогда — прошу прощенья, господа! —
Налью пожиже. Какова душа,
Такое и питье.
К а з и м е р а с.
Ты прав, старик!
С т я п о н а с.
А нам налей такого, чтобы жгло.
У нас сегодня истинная радость.
Вишь — человек?
(Показывает на Лауринаса.)
Нет, ни хрена не видишь.
Перед ним стоять бы надо на коленях:
Счастливей человека нет в Литве.
Ш и н к а р ь (уходя).
Не больно-то похож. Кому счастливит,
Не эдак выглядит.
П о в и л а с.
Итак, Лауринас,
Пьем за тебя! За то, что пофартило
Тебе в конкурзусе. Ты победил.
И наша радость подлинна.
К а з и м е р а с.
Как водка.
П о в и л а с.
Твой план Собора, друг, как будто богом
Тебе внушен...
С т я п о н а с.
А может, сатаной.
От неба до геенны — шаг один.
П о в и л а с.
Ну дайте же сказать!
С т я п о н а с.
Что развозить!
Его чертеж Собора — образец,
В нем ясность, благородство, строгость. Дух
Захватывает...
К а з и м е р а с.
Прямо как от водки.
П о в и л а с.
Здесь развернуться не дадут! Зачем
Я изучал риторику, когда
Товарищи такие пустобрехи?
Я вынужден, Лауринас, попросить,
Чтоб ты унял их: покажи медаль
«Мерентибус», которой сам король
Тебя отметил за чертеж Собора.
Подавятся и наконец заткнутся.
Л а у р и н а с.
Ах, что там, Повилас!.. Все пустяки,
«Мерентибусы» эти...
П о в и л а с.
Э, старик,
Ты начал под Масальского работать.
Недаром он твой меценат.
К а з и м е р а с.
И впрямь,
С кем поведешься, от того... Покажь
Медаль!
Медаль идет по рукам.
С т я п о н а с.
Вот это штука!
С т а н и с л о в а с.
И откуда
Так много золота у короля?
Он, говорят, гол как сокол.
П о в и л а с.
Царица
Ему подбрасывает за любовь,
За ласку...
К а з и м е р а с.
Эх бы мне такую бабу!
С т я п о н а с.
Попробуй — отобьешь у короля.
П о в и л а с.
Куда ж его величеству тогда
Девать Литву и Польшу, если вдруг
Его пинком погонят из постели
Императрицыной?
С т а н и с л о в а с.
Да он не чает
Кому-нибудь нас сплавить. Так не станем
Ему препятствовать. Жаль человека.
К а з и м е р а с.
Воистину по-королевски щедрость
Его безмерна. Дай ему господь...
П о в и л а с.
Потише, братцы!.. Стены здесь, в корчме...
Того... И мы пришли, чтоб не болтать,
А выпить за Лауринаса...
С т я п о н а с.
И вправду!
А также за Собор и за медаль.
К а з и м е р а с.
Лауринас! Все Лауринас!.. Кто такой.
А! Вспоминаю! Дурень при Масальском!
С т я п о н а с.
Ну, знаешь, брось!
П о в и л а с.
Казимерас, немедля
Проси прощенья! Это не пройдет!
Л а у р и н а с.
Да что, друзья! Казимерас ведь прав:
Я — при епископе обслуга. Нет
Именья, родословной, чина. Я —
Пылинка на ветру. И лишь стараюсь,
Чтобы меня не растоптали. Вот
Для этого и жертвую мечтой,
Амбицией, достоинством, любовью.
Да! И любовью. Жертвую во имя
Того, что называем мы талантом.
Ужасное понятие. Оно
Предполагает все или ничто.
А гордость наша? Это, братцы, роскошь
Вот мне медаль вручили. Торжество
Великое. Какие господа
Мне руку пожимали, улыбались,
Желали мне удачи, называли
Народной гордостью, при всем при этом
Напоминая: я обязан строить,
Как я не должен строить. Я там был.
Мед-пиво пил. И кланялся прилежно,
Благодарил и даже речь толкнул,
В которой было все: король и бог,
Капитул, магистрат и сам Масальский.
Но не было меня в той речи. Там
Была игра. И я в спектакле этом
Сыграл недурно.
П о в и л а с.
Ну уж ты, Лауринас,
Преувеличиваешь. В том спектакле
Ты был герой.
Л а у р и н а с.
Да что ты, друг мой! Мне
Они всемилостиво разрешили
Петь благодарность им за то, что я
Сумел создать: благодарить за муки,
За вдохновенье, за талант...
К а з и м е р а с.
Так что же
ты им не врезал этого?
Л а у р и н а с.
Не ясно?
Да потому что слабый человек —
Хочу и дальше строить, потому
Что я лишь при епископе обслуга,
Как ты сказать изволил. Хорошо,
Кто даровит — ему почета больше.
А ты-то думал: гений — это слава,
Свобода, право говорить, как мыслишь,
Регалии, почет, рукоплесканья?
Какая детская наивность!
К а з и м е р а с.
Трус!
Бесстыжий враль, притворщик! Правой дланью
Приняв медаль, ты левою в кармане
Показываешь кукиш.
Л а у р и н а с.
Ты напрасно
Меня обидел так, как и Масальский
Не догадался бы обидеть.
К а з и м е р а с.
Ха!
Масальский! Видимо, не сей епископ
Отстаивал твой план и хлопотал
О награжденье? Уж не он ли?
Л а у р и н а с.
Он!
Чтоб приковать меня к себе. И в этом
Соль всей комедии. А ты дудишь
В одну дуду с завистниками. Разве
Повинен я, что ни тебе, ни им
Собор не выстроить? Ну а медаль...
Могу отдать. Бери!
К а з и м е р а с.
Я обойдусь!
А лучше ты повесь ее на шею,
Когда Масальский будет править мессу
В твоем Соборе. Ну а ты — ему
Прислуживать, держа в кармане кукиш.
П о в и л а с.
Немыслимо терпеть!
С т а н и с л о в а с.
Друг перед другом
Должны вы извиниться!
К а з и м е р а с.
Я пошел.
С т я п о н а с.
Я тоже.
Л а у р и н а с.
Погодите. Я скажу
Так, чтобы ясно было до конца!
Мы все холопы! Казимерас, ты —
Слуга Огинского. Ему конюшни
Ты строишь. А построить мог дворцы,
Кабы Огинский твой талант ценил.
Ты, Стяпонас, ты — музыкант в оркестре
Огинского же. С барского стола
Тебе порой кусок перепадает.
За это ты играешь полонез
Уж сколько лет. А сам хотел бы кукиш
Казать Огинскому... Но руки обе
Освободить нельзя. В одной — смычок,
Кусок — в другой... Станисловас, а ты —
При Паце отираешься. Малюешь
Его и все семейство. И на их,
На барский вкус — чтоб больше было сала
В палитре... Повилас, ты — стихотворец.
Тебя люблю, тебе труднее всех:
Живешь без господина. А тебе
Понадобится меценат, как только
Решишь издать стихи. Внемли совету:
Масальскому отгрохай оду, книгу
Снабди пристойным посвященьем. Вот
И будешь в выигрыше. При патроне.
И при хорошем. Это вам не Пацы.
Он гения приветит и оценит.
Меня, к примеру, обещался снова
Послать за море... Ха-ха-ха!.. Ну что?
Завидуете? Наш епископ серость
Не любит, он берет себе в обслугу
Талантливых. И знаешь, почему?
Коль служкой у него во время мессы
Какой-нибудь писака жалкий будет,
Молитва может не дойти до неба —
Бог отвратит свой слух. Мы все — обслуга!
Нас выбирают Сила, Власть, Богатство.
У нас же нету выбора. Зато
В них нету божьей искры, нет того,
Что именуют гением. Ну что ж,
Сие приобрести возможно. Им
Поэты пишут оды, дифирамбы;
Ваятели ваяют, живописцы
Изображают; музыканты слух
Им ублажают; я дворцы им строю...
О господи, зачем здесь, на земле,
Творится святотатственный обман
И дар твой предназначен для продажи?
А может, в этом суть таланта? Он
Осуществляется, быть может, только
При столкновенье с неталантом? Может,
Мы потому идем в объятья мощи.
Не надо только те объятья путать
С объятьями любви... Лишь куртизанки
Способны это спутать... Есть борьба,
Одна борьба для нас: словами, цветом,
Аккордами, соединеньем линий.
Борьба за красоту. И красотой,
Искусством. Но для этого нужны
Талант и вдохновенье.
П о в и л а с.
Есть другая
Борьба.
К а з и м е р а с.
Молчи!
П о в и л а с.
Мы верили тебе,
Ты нашу радость превратил в тоску.
А я ведь верил, что и ты, Лауринас,
Бороться будешь... вместе...
К а з и м е р а с.
Замолчи!
Л а у р и н а с.
Где ж она, радость? Не было ее!
Кто радовался — вы иль я? Ничтожный
Кусочек золота... Ведь это камень
На шее тонущего... О, как сладко
Идти ко дну и умирать под гром
Общественных оваций! Вы хотите
Тонуть зажмурясь и воображать,
Что происходит ваше вознесенье
И увенчанье лаврами?.. Щенки
Слепые!
С т я п о н а с.
Прочь к чертям!
К а з и м е р а с.
Лижи-ка зад
Масальского! Ха! Он тебе за это
Навешает медалей!
Уходят.
Л а у р и н а с (кричит им вслед).
Заело!
Завидуете! Даже господина
Себе сыскать не можете, крысня
Бездарная! Ну что же, я один
Отпраздную победу! Мне не худо!
Один! Один!
(Пьет.)
И вправду — никого.
И почему же человек — один,
С печатью одиночества на лбу?
Почто желанье быть не одному
Бесплодно и печально? Боже мой,
И ты один — подобно человеку.
И нас за одиночество свое
Караешь одиночеством. Ну что же!
Творение твое и не должно
Счастливей быть тебя! А вот и корень:
Мы, люди, оттого подобны богу,
Что одиноки так же, как и он.
(Обращает внимание на слепого музыканта.)
И ты, старик, один?
С к р и п а ч.
Один.
Л а у р и н а с.
Ну что ж!
Ты — бог! Ведь одиночества достойны
Великие, им это по плечу.
А недоумки, шушера, слабцы,
Весь мелкий сброд спешит собраться в кучки,
Жить скопом! Смех один! И полагают,
Что вместе станут выше и сильней.
А вот художник, если он велик,
То он один с начала до конца,
Как этот мир. Никто его не спросит,
Счастлив ли он. И было бы престранно,
Когда бы кто спросил его об этом.
И ты, старик, не спрашивай меня,
А я — тебя. Давай-ка лучше выпьем,
Чтобы сквозь зубы не проговориться.
(Пьет.)
Сыграй-ка мне, старик.
С к р и п а ч.
Извольте, сударь.
Сыграть вам «Грушу»?
Л а у р и н а с.
А другое можешь?
С к р и п а ч.
Могу. Но это льется у меня
Из сердца.
Л а у р и н а с.
Да, играй, чтобы от сердца...
Мы все одни. И «Груша». И Собор.
И ты. И я.
(Пьет.)
Скрипач начинает играть «Грушу». Лауринас падает головой на стол.
С к р и п а ч (играет и поет).
Что ж ты, груша,
Что ж ты, груша,
Не красна, не зелена?
Оттого я,
Оттого я
Не красна, не зелена,
Что клинками,
Что клинками
Полосована кора.
Что слетели
Мои ветки
Под ударом топора.
Что спалили
Мои корни,
Что пришла моя пора.
Л а у р и н а с (вскочив, выхватывает у старика скрипку и бросает ее оземь).
Довольно! Хватит! Больше не могу!
Бери что хочешь, только не играй!
Забудь про «Грушу». Позабудь мотив.
Она моя. Ее я покупаю!
Я что-нибудь хочу иметь свое!
С к р и п а ч.
Да как же... я без «Груши» не могу...
Л а у р и н а с.
Так ты же продаешь ее. Частями.
По веточке. За хлеб. За мелкий грош.
Ты — продавец, такой, как все, старик!
С к р и п а ч.
А я за «Грушу», сударь, не беру.
За полечку, за песенку — конечно,
Кому чего не жалко. Но за «Грушу»...
За это — нет. Нужна мне самому...
Л а у р и н а с.
Послушай. Я твой стану покровитель.
Казны довольно. Хватит на двоих.
За это, если захочу поплакать,
Ты «Грушу» мне сыграешь...
С к р и п а ч.
Не могу.
Вы только шутите, любезный сударь,
А я шутить не мастер.
Л а у р и н а с (протягивает ему кошелек).
Вот, держи!
С к р и п а ч.
Что деньги? Их на свете слишком мало,
Чтоб «Грушу» откупить.
Л а у р и н а с.
То, что ты слеп,
Я видел, но не думал, что ты глуп.
С к р и п а ч (как бы продолжая размышлять).
Хотя, конечно, можно б и продать.
Я б за Собор и «Грушу», может, отдал...
Л а у р и н а с (пораженный).
Ты что, смеешься надо мной? Слепец!
Собор! Что выдумал! Да ведь Собор
Есть я! И нету в мире столько денег,
Чтобы купить Собор!
(Опомнившись.)
Ах, боже мой!
Прости, старик. Ты прав. Ты много выше
Меня, и ты счастливей. Мой Собор
Уже я продал!.. Что я мог поделать?
Носить с собою? Выкинуть? Еще
Не воплощенным выполоть из сердца?
Скажи!
С к р и п а ч.
Откуда знать мне...
Л а у р и н а с.
О проклятье!
Знай! Я не стану строить мой Собор.
Пусть замысел принадлежит бумаге...
С к р и п а ч.
Не ты, так кто-нибудь другой его
Построит по бумагам. Все равно
Он уже не твой.
Л а у р и н а с.
А знаешь что, старик?
Поди-ка к черту! Хочешь, так повесься
На этой «Груше». Для меня играл ты,
А я плачу.
С к р и п а ч.
Не продается, сударь.
Л а у р и н а с (кидает в него монеты).
Я купил. Теперь она моя.
Ха-ха! И я умею быть купцом!
Куплю продам! Куплю — продам!
(выходит, распевая)
Что ж ты, груша,
Что ж ты, груша,
Не красна, не зелена?
Следом поднявшись из-за углового столика, выходит Человек в серой рясе с капюшоном. Он молча присутствовал при сцене.
Ш и н к а р ь (собирая посуду).
Я говорил: не больно-то похож
Он на счастливца, этот человек.
Уж я не ошибусь — не зря ему
Я налил неразбавленную водку.
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
У фонаря. Лауринас, Человек.
Л а у р и н а с.
Я вижу, что за мной ты увязался.
Поди сюда, дружище, не стыдись —
Не прячь лицо.
Ч е л о в е к.
Нет у меня лица.
Л а у р и н а с.
Вот как! Хотя оно не больно ново:
Ты думаешь, у всех должны быть лица?
Ничуть. Есть нечто среднее. Гляди:
Со средним ухом рядом средний глаз.
И средний нос. Большущий средний нос!
И мы им нюхаем, прошу прощенья,
Когда воняем. И всю жизнь стыдимся,
Что сами ординарны, что имеем
При этом ординарные носы,
Глаза и уши... Погляди: вот нос,
И он прекрасно чувствует шпиона.
Человек молчит.
Спать неохота. Не пройтись ли нам
По Вильнюсу? Я покажу тебе
Такие уголки, что ахнешь. Ночью
Сей град достоин божьей благодати.
Ч е л о в е к.
Я знаю этот город, как и ты.
Л а у р и н а с.
А, сдрейфил, что тебя я заведу
В проулок и пришью. Напрасно, друг.
Хотя... кто знает... Бойся, чтоб тебя
Другие убоялись. Ладно, ладно,
Иди сюда. И спрашивай что хочешь.
Открою, как на исповеди, все.
Управишься и можешь спать идти
Или туда, где любят откровенность.
Ч е л о в е к.
Все о тебе я знаю.
Л а у р и н а с.
Ишь талант!
Пройти за мной сто сажен и узнать
Все обо мне.
Ч е л о в е к.
Довольно притворяться!
Сам знаешь: я присутствовал в корчме
И в Ратуше при выдаче медали...
Л а у р и н а с.
Я не видал тебя.
Ч е л о в е к.
Не ври. Повсюду —
В корчме, и в Ратуше, да и в иных
Местах — ты всюду говорил ко мне
И для меня.
Л а у р и н а с.
Так чей же ты шпион:
Епископа, царицы, короля?
Ч е л о в е к.
Всевышнего.
Л а у р и н а с.
И так уж тошно жить —
Повсюду соглядатаи. А тут
И сам господь послал агентов в Вильнюс!
Чем я его заинтересовал?
Ч е л о в е к.
Ты должен стать орудием небес,
Дабы свершилась справедливость.
Л а у р и н а с.
Нет!
Я не хочу. И так по горло занят.
Мне надобно сооружать Собор.
Ч е л о в е к.
Сооружай. Но подлинный Собор!
И ежели один лишь камень ложный
В фундамент ляжет — горе всем: ему,
Тебе и нам... Я за тобою шел,
Внимал и наблюдал. Я полагаю,
Что ты созрел для высшего боренья.
Ты выше прочих, потому твой бунт
Быть должен праведней. Что за художник,
Когда он не бунтарь! Вся боль твоя,
Вся мука — дальний гром души мятежной.
Гром приближается. Внемли, художник
Ты воздвигаешь подлинный Собор!
Лук и лира! Лук и лира!
Прежде лук, и из него
Стрелы целились во зло.
Только после — песнопенье
Вознеслось под звон струны.
Лира родилась из лука.
Из боренья — красота.
Лира снова станет луком,
Защищая красоту
От насилья и от лжи.
Лук и лира! Лук и лира!
(Исчезает.)
Л а у р и н а с (кричит).
Эй, кто ты есть? Скажи мне, кто ты есть?
А! Чертовщина! Я не так уж пьян,
Чтоб примерещилось... Творится что-то
Здесь, в Вильнюсе. Престранные дела.
(Иронизирует.)
Ишь, как он: «...дальний гром души мятежной»
(Бьет себя в грудь.)
Раскаты, громы, грозы — только шутка
В сравненье с той грозой, что здесь бушует.
О господи! Какая тьма вокруг!
Какая буря! Люди! Неужели
Опять, опять разрушится Собор?..
(Молчание. Уходит, напевая «Грушу».)
Оттого я,
Оттого я
Не красна, не зелена,
Что клинками,
Что клинками
Полосована кора.
ПРИМЕЧАНИЯ
В драматической поэме «Собор» автор опирается на исторические события восстания 1794 года, охватившего всю Польшу и Великое княжество Литовское.
Во главе гвардии города Вильнюса был архитектор Л. Стуока-Гуцявичюс. Действия царской России были направлены на подавление восстания и ликвидацию польско-литовского государства Речи Посполитой.
Большая часть Великого княжества Литовского была включена в состав Российской империи.
Песнь первая
«Площадь у старого кафедрального Собора»— Вильнюсский кафедральный собор, основанный около 1388 г., на своем веку не раз горел, рушился и перестраивался. Здесь под словом «старый» имеется в виду собор, реконструированный в 1763 г. архитектором И. Глаубицем.
Стуока-Гуцявичюс Лауринас (1753 —1798) — выдающийся литовский зодчий, строитель Вильнюсского кафедрального собора (1786—1801).
Масальский Игнаций(ок. 1726 — 1794) — политический деятель Великого княжества Литовского, епископ Вильнюса (1762—1794).
«...Собор разрушил?» — В сентябре 1769 г. буря разрушила башню Собора.
«...имение устраивает в Веркяй...» — Веркяй — ныне часть Вильнюса. С 1387 г. до второй половины XVIII в.— резиденция вильнюсских епископов. С 1780 г. — собственность И. Масальского. Строительство нового дворца в Веркяй (окончено в 1790 г.) и было первой работой молодого архитектора.
Песнь третья
«Это все французы: эгалите, фратерните, либерте!» — Равенство, братство, свобода — основные лозунги французской буржуазной революции.
Капитул — коллегия духовных лиц в католической церкви, состоящая при епископе.
Конкурзус — конкурс. Действительно, конкурс на перестройку Вильнюсского собора был объявлен примерно от 1783 до 1786 г.
«А Тизенгауз и Огинский ахнут...» — Тизенгауз Антанас (1733 — 1785) — государственный деятель Великого княжества Литовского.
Огинский Михаил Клеофас (1765 — 1833) — политический деятель Великого княжества Литовского, крупный магнат, композитор, автор полонеза «Прощание с родиной».
Песнь четвертая
«...медаль «Мерентибус»,— которой сам король тебя отметил...», — Проект Л. Стуоки-Гуцявичюса на конкурсе занял первое место, а его автор был награжден золотой медалью «Мерентибус» — «заслуженный» (лат.).
Король — Станисловас Аугустас Понятовский (1723 — 1798) — последний король Речи Посполитой (1764 — 1795).
Пац — Лауринас упоминает здесь древний род польско-литовских магнатов, крупных деятелей государства и церкви, которые в свое время были известны своими вкладами. Один из Пацов финансировал строительство замечательного архитектурного памятника вильнюсского барокко — костела Петра и Павла.
«Груша» — литовская народная песня, до сих пор известная в Вильнюсском крае.
Песнь пятая
Ратуша — здание, где помешалось городское управление. Вильнюсская ратуша тоже реконструировалась по проекту (1786) Л. Стуоки-Гуцявичюса. Ныне — Государственный художественный музей.
