Собор. Часть вторая. Юстинас Марцинкявичюс
Часть вторая
БУНТ
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
Соборная площадь. В глубине — первая колонна нового Собора. Горожане, монахи, Лауринас, Ева-Тересе, Человек.
Слышны голоса в толпе.
П е р в ы й г о р о ж а н и н.
Что здесь за торжество? Чего мы ждем?
В т о р о й г о р о ж а н и н.
Кто знает. Вижу, люди собрались.
Стою и я...
П е р в ы й г о р о ж а н и н.
А может, что дадут?
Т р е т и й г о р о ж а н и н.
Дадут? Чего давать? По шапке, что ли?
Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н.
Делить державу будут. Говорят,
Что третий раз...
Т р е т и й г о р о ж а н и н.
Так почему же я
Не получил ни доли? Господа,
Пустите-ка меня вперед. Два раза
Мне ничего не доставалось. Право,
Я жаловаться буду. Делят край,
А нас не звали! Воры и бродяги
Все растаскают. Мне же, гражданину,
Католику, никто и не сказал,
Что где-то что-то будут раздавать.
П е р в ы й г о р о ж а н и н.
Нет справедливости на этом свете.
Ш п и о н.
Нет справедливости? Как ваше имя?
П е р в ы й г о р о ж а н и н (уходя в толпу).
Спасибочки, чья очередь за мной?
П я т ы й г о р о ж а н и н.
Близ Ратуши недели две назад
Иду и вижу — что-то раздают.
Я — в очередь. И что же? Получил
Кусок телятины. Бесплатно. Пива
Бокал. И пиво тоже за спасибо.
Я дернул пива — снова стал в черед...
И что ж! Домой пришел навеселе!
Теперь, как только вижу толчею,
Без спросу лезу в очередь.
М о н а х.
Довольно.
Зазорно слушать.
П я т ы й г о р о ж а н и н.
Может, и зазорно,
Но пиво за спасибо — это вещь!
Тебе-то что, ты потребляешь воду.
М о н а х.
Молчите. Нынче никаких раздач.
Т р е т и й г о р о ж а н и н.
Вот это да! А брешут, что дадут.
М о н а х.
Сегодня состоится освященье
Колонны...
В т о р о й г о р о ж а н и н.
А зачем ее святить?
М о н а х.
Во имя славы божьей, чтоб господь
Благословил строительство Собора.
В т о р о й г о р о ж а н и н.
Понятно: окропят, чтобы не рухнул!
А надо было б освятить весь город,
Здесь все разваливается...
Ш п и о н.
Постой,
Кто говорит — разваливается?
В т о р о й г о р о ж а н и н.
Никто. Я говорил, что, может, надо
Весь город освятить.
Ш п и о н.
Ну, это можно.
М о н а х.
Вот я и говорю: сейчас прибудет
Его преосвященство, наш епископ
Масальский. Он и будет освящать
Колонну...
П я т ы й г о р о ж а н и н.
Сам епископ? Он небось
И отпущенья будет раздавать?
Т р е т и й г о р о ж а н и н.
Я говорил, что ожидай раздачи.
П я т ы й г о р о ж а н и н.
Вас пропущу я впереди себя.
У вас грехов поболее...
Смех.
С т а р о с т а к а п и т у л а.
Его преосвященство! Граждане, дорогу!
Окруженный монахинями, детьми и женщинами, раздавая благословения, появляется Масальский.Человек подходит к Лауринасу.
Л а у р и н а с.
А, ты уж здесь. Я думал, не придешь.
Ч е л о в е к.
Хочу увидеть воскрешенье правды,
Да и твое...
Л а у р и н а с.
Высокие слова!
Не воскрешенье, а простая месть.
Ч е л о в е к.
Не месть — возмездье! Видно, ты забыл
Мои вчерашние слова?..
Л а у р и н а с
О боже,
Как мог я позабыть! Всю эту ночь
Глаз не смыкал, а ожидал минуты,
Когда я брошу истину в лицо
Епископу...
Ч е л о в ек (торжественно).
Вон он пришел, твой час,
Лауринас!
М а с а л ь с к и й (поднявшись по ступеням Собора к колонне).
Братья, двадцать лет назад
Нас поразило страшное несчастье:
Господь наслал нам наказанье. Буря
Разрушила Собор. Я говорю,
Что это было наказанье божье,
Поскольку тот Собор разрушен был
Грехами нашими...
(Чувствуется, что он говорит и о себе, это — его исповедь.)
Мы пребывали
В грехе и в жадности. И были мы
Слепцы, злодеи, полные распутства
И плоти преданные. Разве мы
Не погрязали в роскоши, не гнались
За почестями и богатством? Разве
Господне слово коренилось в сердце?
И зеленело? И рождало плод?
Как тяжело признаться в этом! Время
Придет благословенной жатвы. Что
Снесем мы в закрома небес, когда
Господне семя в нас погибло? Боже,
Зачем покинул нас и почему
Забросил этот город? Это наши
Грехи тебя изгнали, и теперь
Тебя вернуло наше покаянье.
Безмерно милосердие господне,
И безгранична щедрость короля.
О господи, пошли ему навеки
Благословенье за его дела.
Мы вновь отстроили Собор. Глядите,
Он господа и города достоин.
Но, братья, в сотни раз важней Собор
Восстановить в сердцах своих. Спрошу,
Что вы свершили, дабы храм господний
Возвысился в душе? Вы отреклись
От жадности, от пьянства, от разврата?
Вернули богу богово? О братья,
Не слишком ли ничтожны ваши жертвы
Во имя возведения Собора?
Да, прошлым воскресеньем мы собрали
Всего лишь сотню золотых, о братья,
Когда же, братья, разомкнутся ваши
Ладони и откроются сердца?
Т р е т и й г о р о ж а н и н (уходя).
Кто как угодно понимай, а мне
Здесь не обломится.
М а с а л ь с к и й.
Нас ждут еще
Огромные труды. Одна колонна
Уже воздвигнута. Во славу божью
Мы освятим ее. Чтобы господь
Благословил строительство Собора.
Чтобы благословенным был кирпич,
Который мы укладываем в стены.
Так как окрестим мы сию колонну?
М о н а х (подлаживаясь к Масальскому).
Игнацием! Мы назовем ее
По имени епископа, отца
И благодетеля. Он строит храм,
Так и колонну назовет — Игнаций.
Г о л о с а.
Игнаций! Верно! Назовем — Игнаций!
Ч е л о в е к (Лауринасу).
Гляди, Лауринас, все себе берет.
М а с а л ь с к и й.
Благодарю вас, братья! Честь большая…
Клянусь о возведении Собора
Заботиться, как о своей душе.
(Готовится к освящению колонны.)
Ч е л о в е к.
Тогда уж ясно, что Собор пойдет
Ко всем чертям!
Л а у р и н а с.
Постойте! Погодите!
М а с а л ь с к и й.
Что там, Лауринас? Что произошло?
Л а у р и н а с.
Я предложить хочу другое имя
Для сей колонны.
М а с а л ь с к и й.
Видишь ли, любезный,
Народ решил назвать ее — Игнаций...
Л а у р и н а с.
Народ!.. А вы потрогайте ее,
Погладьте, обнимите — разве вам
Колонна эта не напоминает
Торс женщины? Прохладный юный стан.
Вот он, живой под вашею рукою,
Трепещет, льнет! О боже! Вот блаженство!
Епископ! Предлагаю при крещенье
Дать сей колонне имя Евы.
М а с а л ь с к и й.
Евы?
Не ведаю, о ком ты говоришь.
Л а у р и н а с.
Не ведаете? Вы здесь поминали
О том Соборе, что в себе самом
Воздвигнуть должен каждый. Говорили
Красно! Но где, я спрашиваю вас,
Где ваш Собор?
М а с а л ь с к и й (прикладывая руку к сердцу).
Он видим только богу.
Л а ур и н а с.
Там пусто. Там развалины. Кишат
Там крысы кривды. Две змеи гнездятся:
Разврат и жадность... Люди, как я мог
Ему поверить! И зачем я строю
Собор из лжи!
М о н а х.
Эй, нехристь, замолчи!
Го л о с а.
...Он спятил... или спьяну... Говорят,
Без просыпу лакает...
Л а у р и н а с.
Ну, епископ,
Вы помните ли Еву? Да, конечно,
Вы помните. Недаром там, в именье
Вы отвели ей залец, чтоб собрать
Все рукоделие ее: покровы,
И пояса, и рушники... И юбки..
Не те ли юбки, что своей рукой
Расстегивали?
М о н а х.
Смолкни, сатана.
Сей дьявол обернулся человеком.
Глядите: он с копытами.
М о н а х и н я.
Его
Гоните крестным знаменьем! Водой
Святой его!
М а с а л ь с к и й (толпе).
И вы глядите,
Как над епископом смеется дьявол?!
Тот, кто клевещет на господних слуг,
Клевещет на спасителя.
Т о л п а (угрожающе надвигается на Лауринаса).
В костер!
В костер его!.. Бери!.. Чтоб не удрал!..
Заламывай... Крест-накрест... Подходи...
Л а у р и н а с (кричит).
Епископ! Сжечь меня для вас — пустяк.
Или упрятать, или же повесить...
У церкви много средств, чтоб от меня
Избавиться... Нашла ж она, Игнаций
Масальский, способ проводить со света
Ребенка вашего... Да, плод любви
Запретной вашей и греха улику.
Со мной вам будет легче. Слава богу,
Не ваш я сын, да и не мать ребенка,
Что умерла вослед в монастыре.
Да, именно по ней я предлагаю
Назвать колонну Евой.
Из толпы вырывается монахиня Ева-Тересе и бросается к Лауринасу.
Е в а - Т е р е с е.
Лжец! Ты лжешь!
Л а у р и н а с (остолбенев).
Ты, Ева, здесь?! О, что я натворил!
Что я наделал!.. Ты меня прости...
Мне говорили... Мне сказали верно,
Что ты... что нет тебя... что умерла...
Е в а - Т е р е с е.
Ты лжешь!.. Мое дитя... мой сын... Он жив!
Мне сам епископ говорил, что скоро
Его увижу.
(Кидается к Масальскому.)
Толпа отхлынула, оставив у колонны Лауринаса, Масальского, Еву-Тересе и Человека. Они в центре сцены.
Правда ли, епископ?
Ты говорил мне... ты мне обещал...
Что вложишь сам причастие святое
В его уста младенческие... Ты
Мне обещал, что я смогу обнять...
Сыночка... Повтори-ка, повтори...
Скажи вот этому...
(Показывает на Лауринаса.)
Что он солгал.
И как он смеет!..
М а с а л ь с к и й.
Женщина! Чего
Ты просишь у меня? Не понимаю.
Не знаю ни тебя, ни твоего...
Е в а - Т е р е с е.
Ни своего? Ни своего ребенка?
Не знаешь!.. Боже...
(Обращается ко всем, моля ответа.)
Люди, вы скажите,
Неужто голубочка моего...
Во имя господа Христа ответьте!
Ведь я его не видела ни разу.
Люди молча отходят от нее.
Ребеночка из рук моих отнял...
Сказали... ходит... Ходит, говорили...
Епископ сам мне сказывал, что скоро...
М а с а л ь с к и й (не выдерживает).
Безумная! С ума сошла! Скорей
Ведите прочь ее!
Е в а - Т е р е с е.
Так это правда,
Что нету голубочка моего?
(Бросается к Человеку.)
Ч е л о в е к (после долгой паузы).
Да, это правда! Господи, прости
Меня за эту правду.
Е в а - Т е р е с е.
Ложь какая!
Невиданная ложь!..
(Падает на ступени Собора.)
М а с а л ь с к и й.
Она сошла
С ума!.. Я приказал же увести!
Над Евой-Тересе склоняется Аббатиса.
А б б а т и с а (выпрямившись).
Монахиню Тересе принял бог.
Л а у р и н а с (на коленях возле Евы).
Беда мне!.. Я убил ее!..
В наступившей тишине Масальский долго всматривается в Человека, делает несколько шагов к нему, колеблется и движется снова.
Ч е л о в е к (отбрасывая капюшон).
Да, это
Я!
Масальский, не веря глазам, отступает, вновь подходит к нему и вдруг, круто повернувшись, быстро уходит.
С т а р о с т а к а п и т у л а.
Граждане, крещение колонны
Сегодня отменяется!
Ш п и о н (бросаясь то к одному, то к другому).
А? Что?
Что здесь случилось? Что произошло?
С меня ведь спросят: что произошло?
А?.. Непонятно...
Ч е л о в е к (уходя).
Божья справедливость.
Сцена пустеет.
Л а у р и н а с.
О справедливость! Вот вам справедливость!
Проклятье ей!.. О Ева, Ева, Ева!
Я не успел сказать, как я люблю
Тебя!.. Ах, для чего!
(Встает, отходит к колонне.)
Ведь снова все
Обрушилось. И нет таких колонн,
Которым по плечу ужасный груз.
Где честь, добро и красота? На чем,
О господи, ты зиждешь этот мир?
На чем основан твой Собор, который
Еще не рухнул. Хоть и день и ночь
Его подтачивали мы в себе.
А может, разрушение равно
Творенью? Вот и я стою один,
Коленопреклоненный, средь развалин,
Так долго ждавший правды! Что ж она
Такое? Правда — тоже разрушенье.
Самообмана или лжи — неважно.
Вся правда в том, что вовсе нет ее.
А я хотел, чтоб было хоть чуть-чуть.
Так где они, те камни, те колонны,
Поддерживающие человека?
Не в красоте ль? Какой в том слове холод!
Бессилие и холод? За него
Цепляемся в тоске, когда не знаем,
Как оценить людей и этот мир.
Одни руины! Ах, одни руины!
Развалины и мрак. Прости меня,
Что я Собор твой уничтожил, Ева!
Да, твой Собор, который был — увы! —
Сплошным обманом и самообманом.
Но есть ли в этом мире что-нибудь
Без лжи и самообольщенья? Как,
Скажите, как же уберечь Собор,
Пускай обманный, пусть самообманный, —
Как уберечь его от страшных сил?
От угнетения и от насилья...
Ха-ха! Шутник! Сказал бы лучше, как
От самого себя сберечь мечту,
Любовь и веру, собственную правду
И собственную ложь — как защитить
Себя и свой Собор, в котором весь
Вмещаешься, как защитить его
От своего неверья, от своих
Сомнений? Неужели строим мы
Лишь для того, чтоб разрушать? Себя
Мы строим, чтоб себя потом разрушить
Своей рукою... Собственной. Ха-ха!
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Подземелье под Собором.
Друзья Лауринаса: Повилас, Станисловас, Стяпонас, Казимерас.
К а з и м е р а с.
Все здесь?
С т я п о н а с.
Нет Человека.
С т а н ис л о в а с.
Что за мода —
Опаздывать! Пора ему заметить.
В июле ночи слишком коротки.
Нам надо до рассвета разойтись.
П о в и л а с.
Я здесь впервые, в этом подземелье
К а з и м е р а с.
Не нравится мне эта яма. Словно
Мы в западне. Кто знает, есть ли здесь
Запасный выход?
С т я п о н а с.
Выход здесь один
С т а н и с л о в а с.
Могильный склеп. Вот если здесь прихлопнут —
Куда бежать?
К а з и м е р а с.
В петлю, а там — на небо.
П о в и л а с.
Оставьте эту тему. Здесь, друзья,
Зарыты корни всей Литвы. Свобода
И слава. Здесь века, здесь пантеон.
Отсюда мы возьмем свой рост. Отсюда
Объявим возрождение отчизны.
С т я п о н а с.
Что это — стих? Или призыв?
П о в и л а с.
Сказал,
Как чувствовал я, Стяпонас.
С т я п о н а с.
Красно
Ты говоришь. А нам пора за дело.
Тсс! Там идут.
С т а н и с л о в а с.
Да. Слышатся шаги.
К а з и м е р а с (у входа).
Эй, кто идет? Пароль!
Г о л о с.
Свой! Лук и лира!
К а з и м е р а с.
Ах, это Человек! Теперь мы в сборе.
Входит Человек, ведя Лауринаса с завязанными глазами.
Ты не один?
Ч е л о в е к.
Друзья мои! Настал
Тот долгожданный день, когда средь нас
Явился тот, кто нам необходим!
Его сметливость, разум, опыт, все —
Нам важная подмога в дни восстанья.
С т я п о н а с.
Кто ж он таков?
Ч е л о в е к.
Узнаете потом.
Начнем совет.
Благослови, господь,
Поход за справедливость и свободу.
Дай нам подняться с утренним лучом
Над Вильнюсом и над Литвою. Лук
И лира!
В с е.
Лук и лира!
Ч е л о в е к.
Как с оружьем?
К а з и м е р а с.
Есть кое-что. Но некуда припрятать.
Ч е л о в е к.
Сноси сюда. Здесь, в тайниках Собора,
Его припрячут.
(Показывает на Лауринаса.)
Этот человек
Взялся помочь нам в этом.
С т я п о н а с.
Есть умельцы,
Готовые отлить нам пушки. Нужны
Лишь деньги.
Ч е л о в е к.
Деньги вот. Да трать с умом.
( Повиласу.)
Недели две, как мы уговорились
Насчет воззванья к гражданам столицы.
Ты написал его?
П о в и л а с.
Листая книги,
Я отыскал заветные слова,
Написанные вот уж два столетья.
Я думаю, они и нынче кстати
Из Даукшиной «Постиллы».
Ч е л о в е к.
Читай.
П о в и л а с (читает).
«Где, спрашиваю, в мире есть народ
настолько никчемный и ничтожный,
чтоб не иметь трех вещей,
словно данных от рожденья:
земли отцовской, своих обрядов и материнской речи?
Не щедростью почвы,
не разницей в платье,
не красотой страны, не устроением замков и градов
существуют народы,
а тем, что сохраняют язык
и на нем говорят,
тем умножая и укрепляя общность
согласие и братскую любовь.
Язык — это
всеобщие узы любви,
мать единства, отец гражданства,
страж государства.
Уничтожишь его —с ним изничтожишь согласье
единение и процветанье.
Уничтожь его —
затмишь небесное светило,
опрокинешь весь миропорядок:
отнимешь жизнь и честь...»
Во время чтения Лауринас, как слепой, вытянув руки, идет, словно ища выхода.
С т я п о н а с.
Прекрасно сказано.
С т а н и с л о в а с.
Сии слова
И просты, и торжественны, и грустны.
К а з и м е р а с.
И впрямь, друзья, бывает, что и мы
Позабываем свой язык.
Ч е л о в е к.
Постойте!
То, что прочел ты,— хорошо. Но мало.
Добавь, что в конституции державной
Нет даже имени Литвы... И мы
Стоим, сограждане, вокруг могилы
Отечества. Да воскресим его!
Второе. Обязательно сказать
О братстве, равенстве, свободе. Это
Всем горожанам будет по душе.
За нами следом и они восстанут.
Л а у р и н а с (кричит).
Эй! Развяжите мне глаза! Скорей!
С т а н и с л о в а с.
Лауринас, ты?
С т я п о н а с.
Вот это славный фортель!
П о в и л а с.
Виват, Лауринас! Так я рад! Так рад!
Вот мы и вместе. Я-то, братец, знал,
Что ты придешь...
К а з и м е р а с (Человеку).
Я, право, протестую.
Без нашего согласья ты привел
Сюда тщеславца, прихвостня прелата.
Он нас предаст.
С т я п о н а с.
Я тоже не согласен.
Неужто и его томит забота
О Родине и о ее судьбе?
Он занят только собственным устройством,
Костелами, надгробьями, дворцами.
Ч е л о в е к.
Нет, он того достоин, чтоб восстать.
К а з и м е р а с.
Какое там! Схлестнулся из-за бабы
С епископом!
Ч е л о в е к.
Лауринас, говори!
Л а у р и н а с (на коленях).
Друзья, взгляните! Я один, один
Стою пред вами. Все, что любил,
Во что я верил, что я создавал—
Все рухнуло.
С т я п о н а с.
Он разочаровался
В епископе.
Л а у р и н а с.
О нет! В самом себе
И в этом мире. Я мечтал, друзья,
Мечтал... Да что там!.. Где он, мой Собор?
Он — тяжкий груз... А где его фундамент?
Где основания его колонн?
Нет, други, основанья, нет колонн.
Есть пустота и ложь. Я был гордец.
Я думал — сам воздвигну идеал,
Сам памятник поставлю человеку.
Не божеству, не церкви, а ему!
Увы! Любовь и верность, красота
И правда, как соборные химеры
На Notre Dame, в сердце мне плюют
Огнем! Их надо бы ваять двуглавых,
Чтоб было видно всем, что ложь и правда,
Добро и зло — двуглавая химера,
Дотла сжигающая человека...
Кто я теперь? Я пепелище...
К а з и м е р а с.
Хватит!
Сейчас не до развалин и строительств...
П о в и л а с.
Нет, до всего нам дело, если мы
Хотим поднять из мертвых человека
И Родину!
Л а у р и н а с.
Я слышу это слово!
Лишь на нее могу я опереться.
Отчизна — вот одна моя колонна.
И больше нету никаких опор!
Пусть буду слаб, как полевой вьюнок,
Но и тогда, обвившись вкруг нее,
Воспряну, поднимусь... Здесь, в подземелье,
Быть должен корень мой... Здесь прикасаюсь
К глубинной сути моего Собора,
К его идее: Родина — Собор,
Что каждого приимет и пригреет,
Благословит на муки и на труд
И воскресит надежду и мечту.
И да живет здесь божество свободы
И справедливости...
Ч е л о в е к.
А если вдруг
И Родина — химера?
Л а у р и н а с.
Вот тогда —
Всему конец. И вам, и мне — конец.
Тогда бессмысленно существованье.
Тогда — пылинки мы, без всякой цели
Мятущиеся. И тогда Собор
Не нужен. Не нужны его гробницы
И усыпальницы, где меж князей,
Вельмож, прелатов — погребен младенец...
Когда-то рухнул храм... И он погиб,
Младенец этот. И до сей поры
Он здесь... Он знака ждет, чтоб пробудиться
И в новый наш Собор вступить и встать
Под гулким сводом, как под ясным небом
Отчизны нашей...
Шум. В подвал врываются солдаты.
С т а р ш о й.
Именем закона
И короля!
К а з и м е р а с.
Измена!.. Он нас предал!..
(С кинжалом бросается на Лауринаса.)
Солдаты хватают его. На одном из надгробий медленно угасает забытый фонарь. Откуда-то издалека, заполняя весь подвал и усиливаясь, раздается плач Матери.
Г о л о с М а т е р и.
Сын мой, сыночек единственный,
Любо ли тебе здесь лежать?
Обочь тебя короли лежат,
С другой стороны князья лежат.
Ты ли им, сыночек, угодишь,
Ты ль головушку буйную склонишь?
Ты ли верно, сыночек, службу несешь,
Службу несешь королям да князьям?
Сын мой, сыночек единственный,
Тебе ли тяжкий камень не давит на грудь,
Тебе ли твердая дресва очи не грызет,
Из твоих ли тонких кудрей
Не веревочка свита —
Тонкая петелька горлышко душит...
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Соборная площадь. Лауринас, его друзья — Стяпонас, Станисловас, Казимерас, Повилас, Человек — связаны одной цепью. Масальский, Мотеюс, Скрипач, горожане, солдаты, чиновники.
В ы с ш и й ч и н.
Судейская палата града Вильнюс,
Приняв решенье именем закона
И короля, предписывает мне Сие здесь огласить.
С прискорбьем мы
Отметили, что город Вильнюс, прежде
Прославленный порядком, боголюбьем,
Гражданским послушаньем и любовью,
Поддавшись обольщенью темных сил,
Стал отпадать от бога и от трона.
И ныне божий лик и королевский
Нахмурились от гнева и от скорби.
Сограждане, кто в этом виноват?
Виновны безответственные лица,
Посеявшие смуту и раздор
И злобно подстрекающие к сварам,
Прикрывшись словесами о свободе,
О равенстве, о братстве и любви.
Но разве же — я вопрошаю — мы
Не суть равны пред королем и богом?
Да разве мы не братья? Разве мы —
Я вопрошаю— не свободны?
Что же
Молчите вы? Молчанье — знак согласья.
А эти вот — глядите-ка на них,—
А эти люди — тяжко и людьми
Их называть! Вот эти супостаты,
Разбойники и воры, самозванцы —
Художники, охвостья и отбросы —
Они готовы, говорю я вам,
Готовы были в Вильнюсе восстать!
Чтоб затопить огнем и кровью город
И души граждан.
Пойманы они.
На месте преступленья. Высший суд,
Имея все улики их вины,
Радея о покое и о счастье,
О благе и единстве граждан, вынес
Вердикт, который ныне предстоит
Мне огласить.
Один из супостатов
Скрывался под прозваньем Человек.
Но разве это Человек? Диавол,
Сын сатаны и вдохновитель зла.
Он бывший духовник преосвященства
И ордена Исусова приор,
За клевету на бога и на церковь,
За оскорбленье слуг господних, за
Соблазн и ересь был уже однажды
Приговорен к сожженью на костре.
Однако сатана спасает слуг
Своих. И это адское отродье
Он выволок из вильнюсских подвалов
Всем на беду.
И ныне предан он
Церковному суду. Мы свято верим,
Что на сей раз ему не улизнуть.
Ч е л о в е к.
Пожалуй, что и я поверил в это.
Г о л о с а в т о л п е.
...Кто б мог подумать!.. Боже!.. Духовник
Епископа!.. Вот черт!.. Он о Масальском
Побольше бога знает!.. Вот те на!..
Стражники развязывают Человека и уводят.
Ч е л о в е к (проходя мимо Масальского).
Я за твои грехи уже вторично
Иду на смерть. Пожалуй, многовато.
М а с а л ь с к и й.
Однажды я служил за упокой
Твоей души. Не стану повторяться.
В ы с ш и й ч и н.
Все эти четверо — глядите, люди! —
Бездарные артисты. Имена
Их неизвестны. Ни своим усердьем,
Ни выучкой, ни делом, ни талантом
Взять не сумели. Оттого бунтуют.
Их имена не стану обьявлять.
Пускай из вашей памяти исчезнут.
И пусть уста достойных граждан ныне
И присно их имен не назовут.
По в и л а с (кричит).
Я — Повилас!
С т а н и с л о в а с.
Станисловас!
К а з и м е р а с.
А я —
Казимерас!
С т я п о н а с.
Я — Стяпонас!
В ы с ш и й ч и н.
Молчать!
Пред Ратушею в это воскресенье
Их всех повесят...
Г о л о с а в т о л п е (с недоумением).
Господи спаси!..
Почто ж их вешать?.. Иль кого убили?..
...Да и не грабили... За что же казнь?..
...Помилованье надо... к королю...
...Король далеко... А господь?.. Высоко!..
В ы с ш и й ч и н.
Молчать! Итак, вторично объявляю:
Пред Ратушею в воскресенье! После
Свершенья казни — музыка, гулянье
И угощение от магистрата:
Колбаски с пивом.
Д р у г и е г о л о с а в т о л п е.
Это будет знатно!
Прийти пораньше, чтоб не проморгать!
Какого черта вешать всех зараз?
Не лучше ль по отдельности... По кружке
За каждого... Четыре было б кружки...
А так одна... Повсюду крохоборство...
В ы с ш и й ч и н.
В мятежный сброд, как видите вы сами,
Нечаянно замешан человек.
Которого мы знаем, почитаем
И ценим дар его... К прискорбью, он
Не оправдал возложенных надежд.
Но высшая палата града Вильнюс,
Учитывая прежние заслуги —
Созданье Ратуши и то, что он
Обязан завершить Собор, а также...
(Обращается к Масальскому.)
Особенно учитывая ваше,
Святой отец, соизволенье, ваше
Ручательство,— верховный трибунал
Решил его помиловать...
К а з и м е р а с.
Я знал,
Что он нас выдал! Прихвостень! Собака
Масальского!
(Хочет броситься на Лауринаса.)
В ы с ш и й ч и н.
Снимите кандалы!
Л а у р и н а с.
Нет! Я помилованья не просил!
Я виноват, как и они... Я больше
Других виновен, потому что знал,
Что их мятеж — игра. Но не успел
Сказать об этом...
С т я п о н а с.
Не успел сказать,
Что предал нас! Как жаль, что не успел
Я задушить его... О небо, где же
Есть справедливость!..
Стражники развязывают Лауринаса.
В ы с ш и й ч и н.
Пусть идет молва,
Что в Вильнюсе вершится справедливость,
Что этот город бережет таланты.
Париж бы поучиться мог у нас!
Толпа аплодирует.
Сего заблудшего мы порешили
Исправить легким наказаньем. Он
Прикован будет на два дня к колонне
Собора. Будет время у него
О зодчестве помыслить, а народ
Сумеет познакомиться с талантом...
Аплодисменты, смех толпы.
Г о л о с а.
...К колонне привязать его! Хе-хе!..
Пусть лапает ее, как бабу... Право,
Детишек приведу — пусть поглядят...
…Вот это казнь так казнь! Такой в Париже
Не видано... Куда им всем до нас!..
...Не говори, там головы летят,
На это тоже поглядеть забавно...
Л а у р и н а с.
Я умереть хочу! Я не согласен!
Я буду жаловаться королю!
Повесьте же меня! А если нет,
Я вас повешу! Вас повешу!
Лауринаса привязывают к колонне так, словно он ее обнимает. Мимо него проводят друзей, приговоренных к казни.
Братья!
Не я вас предал!.. Говорю — не я!Ъ
Вы только поглядите на меня,
Поверите — не я... Прошу вас, братья!..
Казимерас!
Казимерас, проходя мимо, плюет на него.
Станисловас, послушай!..
Станисловас плюет на него.
И ты... Эй, Повилас, я так тебя
Любил... Взгляни в глаза мне, брат!
Повилас, отвернувшись, проходит мимо.
(Поникает у колонны.)
Теперь уж все! О небо, что молчишь?
Ты знаешь правду — и молчишь! Как буду
Я дальше жить — оплеванный своими,
Презренный? Посоветуй, помоги!
Ответь или пошли мне лучше смерть!
О господи, пошли мне лучше смерть!
Вечереет на соборной площади.
Озираясь, входит М о т е ю с.
М о т е ю с.
Эй, малый, я принес тебе попить.
Л а у р и н а с.
Ах, это ты, Мотеюс... Нет, не надо.
Ведь я уже наполовину мертв...
Меня уж нет...
М о т е ю с.
Епископ приказал
Тебе дать пищи и питья...
Л а у р и н а с.
Епископ!
(Ногой вышибает у Мотеюса чашку.)
Прочь, сатана!.. Я не приму подарка
От господа, не то что от него —
Епископа...
(Заметив связку ключей на поясе Мотеюса.)
А это что такое?
Видать, уже ты ключник?
М о т е ю с.
Да, Лауринас.
Не так давно... Епископ приказал...
Назначил...
Л а у р и н а с.
Поздравляю с новым званьем!
Да ручку не могу пожать! Гляди,
Какие шутки строит жизнь, Мотеюс!
Одним — позор и смерть, другим — чины.
Почет, доход, удача...
М о т е ю с (упав на колени, обнимает ноги Лауринаса).
Ах, Лауринас!
Прости меня... и так терпеть нет мочи!
Терзаюсь день и ночь...
Л а у р и н а с.
В чем дело?
М о т е ю с.
Я
Не знал, не ведал... Не уразумел...
Поверь... я думал, это просто так...
Епископ говорит: «Мотеюс, хочешь
Стать ключником?» Я говорю: «Хочу».
Ну вот, он говорит: следи за ним...
Ну за тобою то есть... Чтобы руки
Бедняга на себя не наложил
После того несчастья с Евой... Я
И стал присматривать... Что ж, я решил.
Ведь дело доброе — и для тебя,
И для епископа...
Л а у р и н а с.
Так, значит, ты?
Так, значит, ты, Мотеюс?
М о т е ю с.
Я, Лауринас.
Я все открыл... Не ведал, что творю...
Все думал: дело доброе... О боже!
Неужто всех их четверых повесят?
(Срывает с пояса связку ключей, бросает наземь, топчет.)
Проклятые ключи! Мне вас не надо!
Лауринас, что молчишь? Скажи: повесят?
Повесят их? Что делать мне теперь?
Л а у р и н а с.
Поди сюда. Сунь руку мне в карман.
В тот, в левый. Так. Теперь достань оттуда
Мой кошелек. И отсчитай себе
Тридцать сребреников...
Мотеюс, наконец уразумев смысл его слов, как от огня, отдергивает руку от кармана.
И ступай,
Найди покрепче сук, где ты бы мог
Повеситься... И жаль, что не могу,
Не то бы пособил тебе...
Мотеюс, стоит остолбенев, потом схватывается за голову и убегает.
(Кричит.)
Эй, люди!
Казимерас! Станисловас! Эй! Эй!
Эй, Стяпонас и Повилас! Не я!
Вы слышите: не я! Не я! Не я!
Эй, люди!
Тишина.
Вы теперь, конечно, спите.
Когда вам ложь твердят — вы тут как тут.
Для правды нету вас ни одного!Ъ
Незрячие, обманутые — спите!
Вы истину узнаете и завтра.
Но не поймете. Скажете, что ложь.
Ведь каждый понимает лишь настолько,
Насколько позволяет суть его.
О горе, люди, ежели в себе
Находишь лишь себя — находишь зверя,
Корыстного, голодного и злого,
Того девятиглавого дракона,
Которому вся отдана душа.
Весь ваш Собор! А тот его крушит.
Подтачивает изнутри. Не войны,
Не ураганы, не порывы бури —
Мы сами разрушаем свой Собор.
Мы, наше «я», дракон девятиглавый,
Заползшее в любой Собор, бесстыдно
На девяти священных алтарях
Располагающее девять глав.
О Родина! Быть может, ты — тот меч,
Который может отрубить сегодня
Драконьи головы и всем открыть
Врата Собора — жизненную цель?
И ты — моя опорная колонна.
И если рухнешь, я не устою.
(Прижимается к колонне, как бы сливаясь с ней.)
Входит Масальский в сопровождении Фонарщика.
М а с а л ь с к и й.
Поставь фонарь, а сам ступай покуда.
Понадобишься — позову.
Фонарщик уходит. Пауза.
Лауринас!
Все вижу я и понимаю. Глянь
На небо, как ничтожны мы пред этой
Господней бесконечностью. И счастье,
И муки наши — малые пылинки
У ног всевышнего.
Л а у р и н а с.
Приберегите
Для проповеди эту мысль.
М а с а л ь с к и й.
Прости!
Не с этого я начал.
Молчание.
Л а у р и н а с.
Почему
Меня вы не казнили?
М а с а л ь с к и й.
Ты — талант.
Л а у р и н а с.
Да будет проклят этот дар, который
Мешает умереть за свой Собор!
Ирония судьбы! Не удавить,
Чтоб растоптать, унизить и презреть!
Да, казнь мне избрана страшнее казни:
Повесили талант, а не меня!
М а с а л ь с к и й.
Я за тебя боролся. Бог свидетель.
Л а у р и н а с.
Епископ! Вы ошиблись. Неужели
Не видите, что проиграли?
М а с а л ь с к и й.
Да .
Поэтому пришел.
Л а у р и н а с.
Уже давно
Вы просчитались! В самый первый день,
Когда вы предложили мне опеку
И помощь.
М а с а л ь с к и й.
Что же! Я любил людей,
Которых ангел увенчал. Любил
Прекрасное. И верил: красота
Есть высшее создание господне...
Л а у р и н а с.
Да, это так. Вас красота влекла.
М а с а л ь с к и й.
Когда б ты знал, какие были муки,
Как я боролся! Победила плоть!
И страшно мне, что по сей день не в силах
Я Еву позабыть...
Л а у р и н а с.
Ну что ж, сперва
Мою любовь вы осквернили. Нынче —
Мой дар. Итак, свое предназначенье
Исполнили вы дважды.
М а с а л ь с к и й.
Я, как ты,
Всего лишь человек. А человеку
Тесна порой монашеская ряса.
Л а у р и н а с.
Когда б вы были человек!.. Вы — Сила.
Вы сила сил, что убивает все:
Добро, и красоту, и веру в правду,
В самопожертвование, в любовь.
Во все, чем жив талант и чем он дышит.
И вы подобны тем болотам мертвым,
Над коими и птица не летает,
А гибнет, одурманенная смрадом.
Таков ваш рок, епископ. Или даже —
Трагедия. Моя ж судьба проста,
Как у того птенца, что простодушно
Хотел запеть над смрадною трясиной.
Увы!.. Был одурманен и упал.
М а с а л ь с к и й.
Я понимаю. После всех событий
Ты в этом городе не сможешь жить.
И посему хотел бы предложить
Тебе покинуть Вильнюс и на время
Отбыть в Италию.
Л а у р и н а с.
Я нужен здесь.
М а с а л ь с к и й.
Хочу к тому же отписать тебе
Усадьбу во владенье.
Л а у р и н а с.
Что вы, ваше
Преосвященство! Шутите! От вас,
Вы знаете, подарков не приму.
М а с а л ь с к и й.
Я знаю. Только не пойму причины.
Л а у р и н а с.
Причина в том, что я теперь свободен!
Свободен!
М а с а л ь с к и й.
Нет свободы, есть химера!
Свободен ты не будешь никогда!
Себе создашь ты нищую мечту
И будешь раб ее. Тебе однажды
Я говорил: талант есть рабство.
Л а у р и н а с.
Нет!
Мятеж!
М а с а л ь с к и й.
Ну что ж, тогда и я мятежник!
Неужто полагаешь, что меня
Грядущее короны не заботит?
Тяжелая пора у нас, Лауринас,
И нынче нелегко служить Литве.
Л а у р и н а с.
Что знаете вы о Литве? В костеле
У алтаря — кто? Тизенгаузен, Пац,
Огинский, Касакаускас... А Литва...
М а с а л ь с к и й.
Я не хотел бы быть дурным пророком,
Но если горожане, милый мой,
Или холопы заменили б графов,
Ты стал бы первой жертвой их. Тебя
С твоим искусством низведут, унизят.
Кому ты будешь нужен? Кто поймет
Величие Собора?
Л а у р и н а с.
Человек!
М а с а л ь с к и й.
О, сам, Лауринас, лезешь ты в петлю.
Л а у р и н а с .
Пускай! Хоть там, в петле, освобожусь
От лжи, предательства, коварства, от
Богатства, власти, от всесущей грязи,
Что тащите вы, как по уговору,
В Собор. И нету сил сопротивляться,
Сражаться и оборонить Собор!
Шум, крики за сценой.
Г о л о с а.
На помощь!.. Лестницу скорей!.. Тащите!..
...Веревку режь!.. Скорее!.. Кто такой?..
...Не разглядеть во тьме... Да это ключник
Епископа!
Вбегает Фонарщик.
Ф о н а р щ и к.
Беда!.. Мотеюс... ключник...
Повесился... вон там... на фонаре.
М а с а л ь с к и й (про себя).
Дурак!.. Такие так вот и кончают!
(Поспешно уходит.)
Л а у р и н а с (кричит ему вслед).
Эй, вы еще разрушили Собор!
Он беден был, заброшен — все же в нем
Жил человек и бог. Теперь — руины,
Развалины, развалины одни...
(Прижимается к колонне.)
Лишь ты осталась у меня.
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Соборная площадь после восстания. Народное гулянье. Горожане, чиновники, торговцы, повстанцы, Лауринас.
П р о д а в ец к о л б а с о к.
А вот кому горячие колбаски!
Колбаски! Покупайте без опаски!
Горяче-свежие! Годятся к пиву
И к всякому питью! Колбаски — чудо!
Сам голова восстанья их отведал
И пообедал! Право, господа,
Сказал: вот это да! Сосиски эти
Ел сам Ясинскис и хвалил...
П е р в ы й г о р о ж а н и н.
Хвали,
При той-то власти, помнится, задаром
Колбаски раздавали, если было
Какое объявленье...
В т о р о й г о р о ж а н и н.
Погоди,
Почтеннейший, глядишь, и нам Ясинскис
Объявит что-нибудь...
П е р в ы й г о р о ж а н и н.
Давно пора...
П р о д а в е ц б у б л и к о в.
Вот бублички! Вот бублички! Кому?
Горячие и мягкие, как петли,
Которые пока висят пустые,
Я видел, на глаголицах! Хватайте,
Берите бублички, пока не поздно.
Т р е т и й г о р о ж а н и н.
Что за гуляние без балаганов!
Порядка нету...
Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н.
Главари восстанья
Ночь напролет решали, говорят.
Наверно, скоро новости услышим.
П е р в а я г о р о ж а н к а.
А мой рассказывает: генерала
Арсеньева, как был, в постели взяли.
Без нижней амуниции.
В т о р а я г о р о ж а н к а.
Ай-яй!
Так без порток и взяли? Одного?
П е р в а я г о р о ж а н к а.
Вот в том и смех — не одного.
В т о р а я г о р о ж а н к а.
Да ну!
А с кем же, а?
П е р в а я г о р о ж а н к а.
С Ядвигою Грудзинской.
В т о р а я г о р о ж а н к а.
Ах, батюшки! Вот распустилась баба!
Да и у генерала что за вкус!
Ее-то что ж, повстанцы отпустили?
П е р в а я г о р о ж а н к а.
Как бы не так! Разрисовали дегтем
Да в перьях вываляли...
В т о р а я г о р о ж а н к а.
Ха-ха-ха!
И поделом ей! А у генерала —
Ну что за вкус!
П е р в а я г о р о ж а н к а.
И плюнуть неохота.
В т о р а я г о р о ж а н к а.
Прости, соседушка, я побегу
К снохе. Уж вместе вдоволь посмеемся.
Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н.
А вот насчет Парижа говорят —
Там головы такой машиной рубят.
Чик — и готово! Дескать, там за час
По сто голов оттяпывают. Как
Наполнится корзина, так ее
Уносят два служивых. А пока
Несут по городу, то из корзины
Иные головы орут. Но те,
Что самые опасные,— молчат!
П я т ы й г о р о ж а н и н.
Такое мелешь, братец, слушать страшно.
Коль ты такой знаток, то сделай нам
Машину эдакую. На твоей
Башке ее испробовать бы...
В ы с ш и й ч и н.
Братья!
И сестры! Граждане и господа!
Верховное правительство восстанья
С победой поздравляет вас и всех
Умеющих носить оружье просит
И призывает защищать победу.
Забудемте усобицы, и распри,
И разницу сословий — все равны,
Мы в городе одном живем, к единой
Стремимся цели. Ради всех святых
Спасем свободу Родины и с ней —
Свою свободу. Так сплотимся, братья!
Холопы, горожане и бояре,
Друг другу протяните руки. Ибо
Свобода есть не только право, но
И долг.
Сограждане, мы приглашаем
Всех к Ратуше — записываться в войско
Повстанцев Вильнюса и защищать
Свою свободу, Родину и веру.
Командующим гвардии гражданской
Назначен всем известный человек,
В бою отважный, преданный восстанью, —
Лауринас Стуока. Комитет повстанцев
Безжалостно накажет дезертиров,
Предателей и всех, кто уклонится
От выполненья долга. В назиданье
У Ратуши повешен будет злейший
Преступник Касакаускас — предводитель
Конфедератов и коронный гетман,
Продавший Родину императрице,
Приведший на Литву ее войска.
Вслед Касакаускасу на том же месте
Повешен будет и конфедерат
Швейкаускас, лихоимец он и вор,
Боярский староста.
П е р в ы й г о р о ж а н и н.
Я говорил:
Без виселицы мы не обойдемся!
В т о р о й г о р о ж а н и н.
История, милейший,— это плаха,
Она пустою не бывает.
Т р е т и й г о р о ж а н и н.
Так
И перевешают одни других.
Вот и останется одна петля.
П е р в ы й г о р о ж а н и н.
Постойте-ка! А этот говорун,
Что щедро так раздаривает петли,—
Не он ли самый, что надысь повесил
Тех четверых?
В т о р о й г о р о ж а н и н.
Конечно, он и есть.
П е р в ы й г о р о ж а н и н.
Вот чудеса!
В т о р о й го р о ж а н и н.
Чиновники — как блохи,
Почтеннейший: им только сытым быть
И на твоем пупе скакать.
Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н.
Кто как,
А я подамся к Ратуше, местечко
Себе займу... Вы как хотите тут...
А мне забавно поглядеть, как граф
Или какой боярин станет лезть
В петлю. Доныне вешали людишек
Попроще...
П я т ы й г о р о ж а н и н.
Не глядели бы глаза!
Такого бы, как ты, да палачом
Назначить главным в Вильнюсе.
Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н.
А что ж!
Не справился бы? Только подавай!
В ы с ш и й ч и н.
От нас — увы! — случайно улизнул
Архиепископ Вильнюса Масальский,
Конфедерат, предатель и злодей.
Удрал в Варшаву. Но оттуда весть
Получена — и там он не укрылся,
А схвачен и повешен.
П е р в ы й г о р о ж а н и н.
Слава богу!
Нам руки не пришлось марать.
В ы с ш и й ч и н.
Никто
Не избежит возмездья и суда!
Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н.
Жаль все-таки! Ведь как вообразишь,
Как сам епископ, сам служитель божий,
На небеса возносится в петле!
Двое повстанцев волокут чучело Масальского.
П е р в ы й п о в с т а н е ц.
Посторонитесь! К вам епископ едет!
Ж е н щ и н а.
Ну вылитый его преосвященство!
Д р у г о й п о в с т а н е ц.
Идти не хочет — волоком пришлось.
П е р в ы й п о в с т а н е ц.
Веревка где?
Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н (подавая веревку)
Она у нас найдется!
Всегда при мне. Давай его сюда!
(Накидывает на чучело веревку и ставит его на колени под фонарем.)
Оставь сей мир, сию юдоль печали.
Какая жизнь здесь — просто никуда:
Заботься днем о замках и усадьбах,
А ночью бабы не дают покоя...
Вот и подумай о небесном мире,
Когда земной на шее у тебя!
Вы исповедались, преосвященный?
Г о л о с а в т о л п е.
...Кому же исповедоваться, если
Духовника он своего повесил...
...Не надо исповеди, а не то
До вечера не кончим... На фонарь
Его — посмотрим, бог там или дьявол
За ним придет!
Г о р о ж а н е и п о в с т а н ц ы (вешают чучело и поют)
Тому, кто вздернет епископа,
Спасибо скажет бог.
И черти закричат: «Спасибо
За то, что нам помог!»
Входит Лауринас. Он навеселе, некоторое время следит за происходящим.
Л а у р и н а с (кричит).
Прочь вы, разбойники, башибузуки!
Как вам не стыдно— черт бы вас побрал! —
Над мертвым изгаляться!.. Басурмане!
Толпа отступает. Лауринас мечом разрубает веревку. Чучело падает.
Чтобы у вас отсохли руки! Чтоб
Язык присох...
Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н.
Чего ты зря орешь!
Я жаловаться буду... Самому
Ясинскису пожалуюсь, зачем
Мою веревку загубил...
Л а у р и н а с (замахивается мечом).
Веревку!
И без нее найду, на чем тебя
Повесить, гадина!
Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н (отступая).
Пожалуй, надо
Податься к Ратуше... Там веселей.
(Лауринасу.)
А вы потише бы на поворотах —
И я хочу восстанью послужить,
Не думайте — я тоже за свободу...
Все расходятся.
Л а у р и н а с (за веревку отволакивает чучело к Собору и прислоняет его к колонне; садится рядом на ступени).
О господи, как люди озверели!
И вы, епископ, в этом виноваты.
Так стадо вы пасли, что ваши овцы
На пастыря напали. Повинитесь:
Пасли вы нерадиво. А точней,
Вам было не до стада. Стригли шерсть,
И только. Оттого и стали овцы
Волками... Я вас вынул из петли.
И рад тому. Ведь в этом что-то есть!
(Вытаскивает бутылку, пьет.)
Хотите ли глоточек? Не угодно?
Ах, позабыл, свое вы отхлебали.
А я вот — нет. Поэтому и выпью.
Теперь, епископ, отвечайте мне:
Как бунтовать вот с этими людьми?
Вы скажете: не все такие, есть
И честные, и добрые. Конечно.
Но большинство... Понятно? Ни черта.
А я искал идею своего
Собора. И решил, что отыскал:
Отчизна, Родина! Но разве эти —
Есть Родина! Конечно, и они...
И всякие нужны. Но где же те,
Которые могли б поднять идею
Собора и Литвы? Поднять ее
Не загрязнив.
( Пьет.)
Такие тоже есть...
Да что с них толку... Нынче говорю
Повстанческому комитету, дескать,
Пора принять воззвание к крестьянам
И крепостное право отменить.
Куда там! Шум! Каких мне только прозвищ
Не выдали! Холопский адвокат!
Ну что же, я и есть мужик. Мужик!
А вы-то кто, я спрашиваю, вы-то?
В негодном мире мы живем, епископ,
Но что поделать — лучшего ведь нет.
Смеетесь? Да, конечно, вам смешно.
Вам в воздвижении Собора нет нужды.
Глядите-ка, епископ, вес какой,
Какая ноша! Вам видна лишь форма.
А содержанье?
(Бьет себя в грудь.)
Содержанье здесь.
А если взять да вырвать это сердце,
Да положить на площади, да крикнуть:
Входите и молитесь — вот Собор!
И просветлейте, и запойте, как
Колокола или органы. Право,
Все расхохочутся. Да будь он проклят,
Собор, и день, в который я впервые
Узрел его!
(Встает, взваливает на спину чучело.)
А ну пошли, пошли.
Я не могу оставить вас одних:
Что говорить, а как-никак — начальство,
Которому и я служил. И понял
До тонкости его. Лишь я один.
(Идет вокруг Собора, спотыкаясь и ухмыляясь.)
Черт! Спотыкаюсь, как Исус Христос,
Когда нес крест... Свой крест, я разумею.
(Ему очень нравятся эти слова; смеясь, он повторяет их, уходя.)
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
Ночь на соборной площади. Скрипач, женщины, одетые в черное. Слышна канонада. Зарево пожаров.
П е р в а я ж е н щ и н а.
О господи, спаси! Опять стреляют.
А к ночи вроде бы угомонилось.
Теперь опять. Весь город разорят.
Спалят.
В т о р а я ж е н щ и н а.
Сдаваться надо.
Т р е т ь я ж е н щ и н а.
Вот и я
Так говорю. Не выстоим.
Ч е т в е р т а я ж е н щ и н а.
Беда!
Оружья нет у наших. Кое-кто
Уж в топоры пошел.
П я т а я ж е н щ и н а.
Горит-то как!
В Заречье не останется ни дома.
Ш е с т а я ж е н щ и н а.
А погорельцы — вот бедняги — бродят
По городу с детишками, со скарбом,
И нету им приюта.
П я т а я ж е н щ и н а.
Говорят,
Пускают в храм святого Казимира.
Ш е с т а я ж е н щ и н а.
Ах, милая, в костеле что за жизнь...
П я т а я ж е н щ и н а.
Твой воротился?
Ш е с т а я ж е н щ и н а.
Нет еще, все там,
На стенах городских.
П я т а я ж е н щ и н а.
И мой.
Ч е т в е р т а я ж е н щ и н а.
А мой
И сына взял с собою. Может, нет
В живых обоих...
Т р е т ь я ж е н щ и н а.
А мои ушли
Все четверо. Четырнадцать годков
Всего мальчишечке. Иссохло сердце
И не молюсь.
В т о р а я ж е н щ и н а
По молимся, подруги.
Хотя б господь услышал наши слезы
И воротил живыми...
П е р в а я ж е н щ и н а.
Говорят,
У городской стены — навалом трупы,
А зарывать их некому.
Т р е т ь я ж е н щ и н а.
Слыхала,
Что крепче всех Восточные ворота.
Икона богоматери святой
От пуль обороняет. Надо б эту
Икону пронести по всем стенам...
Ш е с т а я ж е н щ и н а.
Просили, но ксендзы не дозволяют.
Ч е т в е р т а я ж е н щ и н а.
Помолимся, что нам еще осталось?
Одни молитвы.
Становятся на колени, молятся. Слышна усиливающаяся канонада.
Т р е т ь я ж е н щ и н а.
Раненых полно
В монастыре. Зашла — аж стало страшно:
Там плач, тут стон... А между них один —
Совсем мальчишка — в голову поранен,
Все маму кличет. Подхожу к нему,
А он как в руку вцепится — и так
Не отпустил, пока не отошел.
Стою и плачу.
Ч е т в е р т а я ж е н щ и н а.
Вот и наши так-то —
Зовут не дозовутся матерей...
П е р в а я ж е н щ и н а (кричит).
Да замолчите! Слушать невозможно!
Свобода! Родина! Что за слова,
Пропитанные кровью и слезами,
А листьями никак не расцветут,
Плодами не покроются! И кто их
Придумал? Господи, кто их придумал
На горе матерям!
В т о р а я ж е н щ и н а.
Терпи, родная!
Мы всё рождаем в муках — и детей,
И Родину, и волю. И всего
В мучениях лишаемся. Всего!
Пустая грудь, пустые руки, губы,
Глаза пустые... И одна лишь яма
Полна слезами, болью и любовью.
Жуткая долгая пауза. Стрельба затихает. На ступенях Собора Скрипач тщетно пытается настроить жалобно звучащую скрипку. Меж колоннами Собора появляется раненый Лауринас.
Л а у р и н а с (спотыкается, пытается опереться на колонну, поднимается).
Свершилось. Кончено. Мы проиграли.
Мы отдали и Родину, и город.
Да, видно, мы свободы недостойны.
А, недостойны? А чего достойны,
Когда и умереть не можем с честью?
Достойны жизни! Вот где наказанье
За нашу трусость, за нестойкость духа.
Жизнь бедная, ничтожная, пустая —
Вот наше покаяние и крест!
И будем жить — ведь ничего другого
Мы не умеем, и ничто другое
Нам не под силу. Будем жить — кормиться,
Детей рожать. Друг с другом будем грызться
Из-за горбушки хлеба, из-за места,
Из-за награды... Так и будем жить!
О боже, за какие прегрешенья
Ты нас караешь жизнью?
(На коленях передвигается вокруг Собора, руками прикасаясь к стенам, словно лаская, словно прощаясь.)
Ты стоишь!
Но где же цель твоя? И почему
Ты мне привиделся в ту ночь, когда
Я воротился в Вильнюс и комета
Сверкнула в небе — и в ее сверканье
Ты мне предстал как некий идеал,
Воздвигся как небесная мечта!
Кому был нужен этот каменистый
Путь познаванья?! По нему меня
Ты вел, чтоб привести в конце концов,
Униженного и пустого, в ночь,
После которой не настанет утро,
Не встанет солнце вдохновенья. Все
Вложил я в твой фундамент: веру, страсть,
Добро и дружбу, красоту и счастье —
Все, чем я жил, все, чем существовал,
Покуда не увидел, что все это —
Мечта, химера и одни слова,
Которые не в силах побороть
Несправедливость, ложь, обман и грех.
Неужто ты, могучий, величавый,
Лишь на словах стоишь и ими крепок?
Где на тебе следы суровых мук
И крика моего? Ты знаешь, может,
Какую-то иную цель? Владеешь
Иною мудростью? Тогда ответь!
И воскреси меня, позволь мне жить,
Поверив в творчество и в человека.
А, ты молчишь! Холодный, равнодушный,
Стоять ты будешь как стоял. И волны
Истории — величье и паденье —
Бессильно разобьются о тебя.
И рабство, и свобода. Все на свете.
Ты соглядатай, не участник. Молви,
Кому такой ты нужен?
Чтоб вобрать
В себя все истязанья человека.
Самообман и ложь? Ты — темный склеп.
Как можешь ты стоять, когда вокруг
Все рушится? Как можешь ты молчать,
Когда вокруг все вопиет?
(Рубит мечом колонну.)
Вот так!
Вот, вот тебе! Разрушься, схорони
Все под собой! Где Родина — опора,
Которая держала нас двоих?
Рублю тебя, как будто сам себя.
Нет, не могу... Прости, я не могу...
(Ломает меч, бросает его, падает у колонны.)
Прости, мой милый. Не могу, живи!
Что б ни было, живи! Стань пантеоном
И мавзолеем, коль не стал Собором.
Все сохрани, что принесем тебе
И мы, и будущие поколенья.
Все спрячь. И никому не откажи!
Вбегает женщина в белом.
Ж е н щ и н а в б е л о м.
Казаки! Слышите? Казаки скачут!..
Вступили в город!.. Слышите? Они!..
В отдалении — топот копыт. Женщины мечутся по сцене, прижимаются к Собору. Потом падают на колени.
Ж е н щ и н ы.
Спаси нас, матерь божья!.. На колени!
Молитесь, женщины!.. О, преврати
Нас, господи, в каменья мостовой
Или в кирпич Собора преврати,
Над Нерисом нас соснами взрасти
Или травой над берегом Вильняле...
Тишина. Топот копыт приближается.
С к р и п а ч.
Вставай, Лауринас!
Л а у р и н а с.
Это ты, старик?
Прости, когда-то я тебя обидел!..
С к р и п а ч.
Вот что решил я — мне уже пора.
Ты как-то «Грушу» у меня хотел
Купить... Теперь возьми ее, Лауринас!
Л а у р и н а с.
Теперь мне эта «Груша» ни к чему.
Мне и Собор уж некуда девать...
С к р и п а ч.
Ее тебе сыграю на прощанье...
А ты возьми и в душу положи.
(Играет «Грушу» и медленно направляется в ту сторону, откуда угрожающе нарастает топот копыт. Его голос слышен за сценой.)
Ах, слетели
Мои ветки
Под ударом топора!
Ах, спалили
Мои корни,
Ах, пришла моя пора!
Топот все нарастает. Крик Скрипача: «Остановитесь! Там Собор... там люди!» Минутная тишина. Удар клинка о скрипку. Жалобный звон разрубленных струн. И опять — топот копыт. Он все ближе, ближе. Он совсем рядом. На соборной площади женщины прижимаются к земле, как бы превращаясь в камни мостовой. Топот копыт заполняет всю сцену, весь зал. Он удаляется, и словно из-под земли растет тихий и робкий плач Матери.
Г о л о с М а т е р и.
Сын мой, сыночек единственный,
Любо ли тебе здесь лежать?
Обочь тебя короли лежат,
С другой стороны князья лежат.
Ты ли им, сыночек, угодишь,
Ты ль головушку буйную склонишь?
Ты ли верно, сыночек, службу несешь,
Службу несешь королям да князьям?
Сын мой, сыночек единственный
Тебе ли тяжкий камень не давит на грудь,
Тебе ли твердая дресва очи не грызет,
Из твоих ли тонких кудрей
Не веревочка свита...
На темнеющую сцену сверху падает луч. Он мечется, ищет, гаснет и снова зажигается, пока нащупывает на ступенях Собора сидящего ребенка. Шум умолк вдали, ребенок играет у подножия колонны — спокойный, сосредоточенный и, наверное, счастливый.
1968 — 1976
ПРИМЕЧАНИЯ
Песнь первая
«Делить державу будут. Говорят, что третий раз...» — Австрия, Пруссия и царская Россия совершили два раздела территории Польско-Литовского государства (в 1772 и 1793 гг.). После подавления восстания 1794 г. произошел третий раздел (1795). Польско-Литовское государство перестало существовать. Последний его король, С. А. Понятовский, 25 сентября 1795 г. подписал акт отречения от престола.
Песнь вторая
«Из Даукшиной «Постиллы».— Повилас читает отрывок из «Постиллы» М. Даукши — «Слово к милостивому читателю».
Песнь третья
Касакаускас Симонас (Шимон Коссаковский; 1742 — 1794) — литовский гетман, во время восстания 1794 года был повешен в Вильнюсе.
Песнь четвертая
«Соборная площадь после восстаний».— Имеется в виду восстание 1794 — 1795 гг. В Польше и Литве, которым руководил Т. Костюшко.
Ясинскис (Якуб Ясиньский) (1759 — 1794) — организатор восстания 1794 г. В Литве, друг Л. Стуоки-Гуцявичуса. Он и назначил архитектора командующим Вильнюсской гражданской гвардией.
Генерал Н. Арсеньев — командующий гарнизоном царской армии в Вильнюсе. В первую же ночь восстания был схвачен повстанцами.
«...конфедерат Швейкаускас...» — 11 июня 1792 г., когда Вильнюс заняли войска Екатерины II, была создана так называемая Вильнюсская конфедерация в поддержку царской оккупации. Маршалком — руководителем этой конфедерации — стал Игнотас Швейкаускас (Игнаций Швейковский). Во время восстания 1794 года он был повешен в Вильнюсе.
«Ну что же, я и есть мужик».— Стуока-Гуцявичюс родился в семье крепостного. По мнению биографов, поступая в Вильнюсскую академию (1773), он подделал документ о происхождении, добавив таким образом себе вторую — «боярскую» — фамилию: Гуцявичюс. Иначе двери высшего учебного заведения для него не открылись бы.
Песнь пятая
Заречье (Ужупис) — часть Вильнюса за рекой Вильняле.
Храм святого Казимира — один из многочисленных костелов Вильнюса, архитектурный памятник.
«...крепче всех Восточные ворота».— Восточные ворота (Аушрос Вартай) — в городской стене славились якобы чудотворной иконой богоматери.
«Меж колоннами Собора появляется раненый Лауринас». 7 мая 1794 г. в битве с регулярной царской армией Л. Стуока-Гуцявичюс был ранен.
