Другой Фрост
О. Алякринский
Есть поэты, чьи имена немедленно вызывают в нашей памяти знакомые издавна стихотворные строки. Скажем, для тех, кто интересуется поэзией американского народа, Эдгар По — это раньше всего «Ворон» с его тревожно-печальным рефреном «Каркнул ворон: „Никогда!"», Уолт Уитмен — это горделивый зачин «Я славлю себя и воспеваю себя» из «Песни о себе». Карл Сэндберг — это энергичный дифирамб «свинобою и мяснику всего мира» в «Стихах о Чикаго».
С именем Роберта Фроста ассоциации тоже возникают сразу. Мы вспомним иронический финал «Починки стены»: «Сосед хорош, когда забор хороший». Или девять строк «Огня и льда»: «Кто говорит, мир от огня погибнет, кто — от льда...» Словом, Фрост многим из нас представляется старинным знакомцем. И это не иллюзия. Он пришел к нам полвека назад: первая подборка его лирики в переводах М. Зенкевича появилась в журнале «Интернациональная литература» в 1936 году. После войны стихи Фроста печатались в периодике, включались в различные антологии. В 60-е годы вышли две книжки избранного. Пожалуй, ни один из поэтов Америки XX века (за исключением разве что Сэндберга) не издавался у нас так много. Стоит ли удивляться, что для тысяч отечественных читателей творчество Фроста стало олицетворением американской поэзии XX столетия? Так, в прошлом веке полномочным представителем поэтов Америки в России был Генри Лонгфелло.
Поэзия Фроста впервые предстала перед нами как явление, данное в исторической перспективе, в движении, в поступательной эволюции стиля и смене интонаций. Вместе с тем возникает стойкое ощущение, что поэзия Фроста цельна и целостна, что все девять его лирических сборников — это не только вехи интеллектуального и эстетического развития поэта, но и главы одной книги.
Пожалуй, удачным эпиграфом к ней могли бы стать вот эти шестнадцать строк:
Живые часто бродят тут
Среди травы и старых плит;
Но мертвый вход давно закрыт —
Сюда их больше не везут.
«Сегодня, — с камня стих твердит, —
Твой взгляд по мне едва скользит.
Но завтра мертвый мрамор плит
Тебя навеки приютит».
Как мрамор в смерти убежден!
И лишь одним встревожен он:
Нет мертвых, хоть взывает стих.
Что так отпугивает их?
Но если б плитам мы сказали.
Что больше нас не проведешь.
Что умирать мы перестали —
Они поверили бы в ложь.
(Перевод Г. Подольского)
Стихотворение «Кладбище, где больше не хоронят» — словно капля, в которой отражается весь океан фростовской вселенной...
Территория Фроста — сельская провинция «к северу от Бостона», удаленная от индустриальных городов-гигантов.
Природа у Фроста враждебна или, в лучшем случае, равнодушна к человеку:
Ни ненависти, ни любви
В пустых глазницах ночи...
(«Звезды», перевод Р. Дубровкана)
Сквозной лейтмотив «трагических идиллий» — убывание человека, упрямое отвоевание природой у людей своих исконных владений:
Через бреши прогнивших оград
Лес вернулся в запущенный сад.
Где тропинка к воде заросла...
(«Призрачный дом», перевод Б. Хлебникова)
Разрушение идиллия — распад вековых взаимосвязей природы и человека — сопровождается мучительным разладом между людьми, гибелью простейших и необходимых для социального здоровья человеческих сообществ: семьи, сельской общины (того, что американцы обозначают емким словом «коммьюнити»), забвением чувства товарищества, о чем с горечью размышляет поэт в знаменитой «Починке стены». Драма социальной атомизации общества, вступившего в «индустриальный век», — сюжет многих лирических пьес книги «К северу от Бостона» — станет потом, в «трагических идиллиях» и в более поздних философских притчах-моралите, центральной темой Фроста.
Фрост, уже будучи именитым мэтром, признался однажды, что он всегда стремился следовать «старому способу быть новым». И объяснил это так: нельзя создавать в искусстве новое на путях отречения от прошлого, полного разрыва с предшественниками. Его «старый способ» означал переосмысление глубоко усвоенных вековых традиций англоязычной лирики. Фрост обладал поразительной литературной памятью. Он бережно сохранял прочные постройки традиционных жанров, в которых стремился воплотить социальный и духовный опыт своих современников. Что такое «Кладбище, где больше не хоронят», как не новейшая вариация на тему «Размышления на сельском кладбище» английского поэта XVIII века Томаса Грея?..
Обостренное чувство истории, столь характерное для жанрового мышления поэта, отличает не только его эстетику. Историзм — существенное свойство мировидения Фроста. Впрочем, бросается в глаза: в его стихах почти нет прямых отсылок к живой повседневности Америки, хотя поэт был свидетелем многих общественно-политических потрясений, пережитых его страной в XX столетии. Объяснить это, видимо, можно тем, что Фроста интересовали не просто конкретные события американской истории, а глубинные закономерности и превратности судьбы нации.
Фрост — эпический поэт. По масштабности проблематики, глубине и значимости поставленных вопросов его лирика сродни лироэпосу Эдгара Ли Мастерса, Уильяма Карлоса Уильямса, Роберта Лоуэлла, обратившихся к исследованию душевного и духовного самочувствия личности в пору эпохальных исторических переломов, которыми были отмечены начало и середина XX века. Пасторали Фроста, размышляющего о социальных противоречиях, о психологических и нравственных последствиях пришествия «индустриального века», поразительно созвучны «деревенским» элегиям позднего Есенина. Как оставшийся ему неизвестным русский единомышленник, Фрост (тоже «последний поэт деревни»!) отчетливо видел оборотную сторону индустриальной революции XX столетия, которая, как мы уже теперь знаем точно, свелась отнюдь не только к рождению научно-технических чудес, поставленных на службу человеку. Его современник Карл Сэндберг тоже замечал — не мог не заметить, — как хищные щупальца «города-спрута» сжимали в своих объятиях поля и деревни. Но Сэндберг, певец индустриальной Америки, был зачарован страшной красотой урбанизма. Фрост же взирал на свою эпоху с иной точки обзора. Он — тоже поэт индустриальной цивилизации — настойчиво предупреждает о грозной опасности гибели человека под пятой «железного гостя».
Ирония Фроста нередко ставила читателей в тупик: в ней видели признак едва ли не цинизма. А ведь мудрость фростовской иронии, сквозь «магический кристалл» которой он взирал на свою эпоху, постигая ее коллизии и смысл, оказалась для него спасительным средством против отчаяния и мизантропии, в чей коварный плен попали иные его современники — например, Робинсон Джефферс, обратившийся к поискам причин социального и духовного неблагополучия Америки и увидевший в нем знак вселенской катастрофы. А Фрост возражал:
...Тот судья не прав.
Кто сам свою эпоху обвиняет,
Кто судит, выше времени не став.
Мы изнутри судить свой век не можем.
(«Урок», перевод Г. Кружкова)
Один из частых образов у Фроста — хрупкая крупица жизни в грозном хаосе стихии. То это пучок васильков, которые пощадила стальная коса. То гнездо с птенцами посреди скошенного луга. То молоденькая березка, одиноко стоящая у каменной стены. То мотылек, чудом уцелевший среди лютой стужи. В них аккумулирована непокорная энергия сопротивления силам распада. Эта фолкнеровская вера Фроста в способность человека выстоять и уцелеть наперекор жестокому своеволию внешних обстоятельств была надежным оплотом фростовского гуманизма.
Новая встреча с американским поэтом стала в каком-то смысле неожиданностью. Не только потому, что поэт, который раньше представлялся нам простым и понятным, оказался сложнее, мудрее. Ведь Фрост заговорил с нами на ином языке. Да, мы привыкли к тому Фросту, с которым нас познакомили И. Кашкин, М. Зенкевич и А. Сергеев. А здесь подавляющее большинство переводов (Р. Дубровкин, Б. Хлебников, А. Кушнер, О. Чухонцев, Г. Кружков, А. Казарновский и др.) — новые. Можно, наверное, только радоваться такому взрыву интереса наших современных поэтов к творчеству американского классика. Это действительно очень хорошо, что нам, читателям, дают возможность открыть новые грани, всю многосмысленность лирики Фроста.
Есть книги, которые уважительно называются итоговыми. Такими стали «Листья травы» Уитмена и «Избранное» Сэндберга, выпущенные не столь давно издательством «Художественная литература». Эта книга едва ли подводит какие-то итоги, скорее, приглашает к дальнейшему освоению творчества американского поэта.
Л-ра: Иностранная литература. – 1987. – № 6. – С. 241-243.
Произведения
Критика
