Безумный волк. Николай Заболоцкий
Hör! Es splittern die Säulen Ewig grüner Paläste.
Goethe
1. Разговор с медведем
М е д в е д ь
Еще не ломаются своды
вечнозеленого дома.
Мы сидим еще не в клетке,
чтобы есть людей объедки.
Мы живем под вольным дубом,
наслаждаясь знаньем грубым.
Мы простую воду пьем,
хвалим солнце и поем.
Волк, какое у тебя занятие?
В о л к
Я, задрав собаки бак,
наблюдаю звезд поток.
Если ты меня встретишь лежащим на спине
и поднимающим кверху лапы,
значит, луч моего зренья
направлен прямо в небеса.
Потом я песни сочиняю,
зачем у нас не вертикальна шея.
Намедни мне сказала ворожея,
что можно выправить ее.
Теперь скажи занятие твое.
М е д в е д ь
Помедлим. Я, действительно, встречал
в лесу лежащую фигурку.
Задрав две пары тонких ног,
она глядела на восток.
И шерсть ее стояла дыбом,
и вся наверх устремлена,
она плыла подобно рыбам
туда, где неба пламена.
Скажи мне, волк, откуда появилось
у зверя вверх желание глядеть?
Не лучше ль слушаться природы —
глядеть лишь под ноги да вбок,
в людские лазать огороды,
кружиться около дорог?
Подумай — в маленькой берлоге,
где нет ни окон, ни дверей,
мы будем царствовать как боги
среди животных и зверей.
Иногда можно заниматься пустяками,
ловить пичужек на лету.
Презрев револьверы, винтовки,
приятно у малиновок откусывать головки
И вниз детенышам бросать,
чтобы могли они сосать.
А ты не дело, волк, задумал,
что шею вывернуть придумал.
В о л к
Медведь, ты правильно сказал.
Ценю приятный сердцу довод.
Я многих сам перекусал,
когда роскошен был и молод.
Все это шутки прежних лет.
Горизонтальный мой хребет
с тех пор железным стал и твердым,
и невозможно нашим мордам
глядеть, откуда льется свет.
Меж тем вверху звезда сияет —
Чигирь — волшебная звезда!
Она мне душу вынимает,
сжимает судорогой уста.
Желаю знать величину вселенной
и есть ли волки наверху,
а на земле я точно пленный
жую овечью требуху.
М е д в е д ь
Имею я желанье хохотать,
но воздержусь, чтоб волка не обидеть.
Согласен он всю шею изломать,
чтобы Чигирь-звезду увидеть!
В о л к
Я закажу себе станок
для вывертыванья шеи.
Сам свою голову туда вложу,
с трудом колеса поверну.
С этой шеей вертикальной,
знаю, буду я опальный,
знаю, буду я смешон
для друзей и верных жен.
Но, чтобы истину увидеть,
скажи, скажи, лихой медведь,
ужель нельзя друзей обидеть
и ласку женщины презреть?
Волчьей жизни реформатор —
я, хотя и некрасив,
буду жить как император,
часть науки откусив.
Чтобы завесить разные места,
сошью себе рубаху из холста,
в своей берлоге засвечу светильник,
кровать поставлю, принесу урыльник
и постараюсь через год
дать своей науки плод.
М е д в е д ь
Еще не ломаются своды
вечнозеленого дома!
Есть еще у нас такие представители,
как этот сумасшедший волк!
Прошла моя нежная юность,
наступает печальная старость.
Уже ничего не понимаю,
только листочки шумят над головой...
Но пусть я буду консерватор —
не надо мне твоих идей,
я не желаю бегать в ватер
и называться грамотей.
Медведь я! Конский я громила!
Коровий Ассурбанипал!
В мое задумчивое рыло
ничей не хлопал самопал!
Я жрать хочу! Кусать желаю!
С дороги прочь! Иду на вы!
И уж совсем не понимаю
твоей безумной головы.
Прощай. Я вижу — ты упорен.
В о л к
Итак, с медведем я поссорен.
Печально мне. Но видит бог —
медведь решиться мне помог.
2. Монолог в лесу
Над волчьей каменной избушкой
сияют солнце и луна.
Волк разговаривает с кукушкой,
дает деревьям имена.
Он в коленкоровой рубахе,
в больших, невиданных штанах,
сидит и пишет на бумаге,
как будто в келейке монах.
Вокруг него холмы из глины
подставляют солнцу одни половины,
другие половины лежат в тени,
и так идут за днями дни.
В о л к (бросая перо)
Надеюсь, этой песенкой
я порастряс частицы мирозданья
и в будущее ловко заглянул.
Не знаю сам — откуда что берется,
но мне приятно песни составлять —
рукою в книжечке поставишь закорючку,
а закорючка ангелом поет!
Уж десять лет,
как я живу в избушке.
Читаю книги, песенки пою,
имею частые с природой разговоры.
Мой ум возвысился, и шея зажила.
А дни бегут. Уже седеет шкура,
спинной хребет трещит по временам.
Крепись, старик. Еще одно усилье,
и ты по воздуху как пташка полетишь.
Я открыл множество законов.
Если растенье посадить в банку
и в трубочку железную подуть, —
животным воздухом наполнится растенье,
появятся на нем головка, ручки, ножки,
а листики отсохнут навсегда.
Благодаря своей душевной силе
я из растенья воспитал собачку —
она теперь как матушка поет.
Из одной березы
задумал сделать я верблюда,
да воздуху в груди, как видно, не хватило —
головка выросла, а туловище нет.
Загадки страшные природы
повсюду в воздухе висят.
Бывало, их, того гляди, поймаешь,
весь напружинишься, глаза нальются кровью,
шерсть дыбом встанет, напрягутся жилы,
но миг пройдет — и снова как дурак.
Приятно жить счастливому растению —
оно на воздухе играет как дитя,
а мы ногой безумной оторвались,
бежим туда-сюда,
а счастья нет как нет.
Однажды ямочку я выкопал в земле,
засунул ногу в дырку по колено
и так двенадцать суток простоял,
Весь отощал, не пивши и не евши,
но корнем все-таки не сделалась нога
и я, увы, не сделался растеньем.
Однако
услышать многое еще способен ум.
Бывало, ухом прислонюсь к березе
и различаю тихий разговор.
Береза сообщает мне свои переживанья,
учит управлению веток,
как шевелить корнями после бури
и как расти из самого себя.
Итак, как будто бы я многое постиг,
имею право думать о почете.
Куда там! Звери вкруг меня
ругаются, препятствуют занятьям
и не дают в уединеньи жить.
Фигурки странные! Коров бы им душить,
давить быков, рассудка не имея.
А на того, кто иначе живет,
клевещут, злобствуют, приделывают рожки.
А я от моего душевного переживанья
не откажусь ни в коей мере!
В занятьях я как мышка поседел,
при опытах тонул четыре раза,
однажды шерсть нечаянно поджег —
весь зад сгорел, а я живой остался.
Теперь еще один остался подвиг,
а там... Не буду я скрывать —
готов я лечь в великую могилу,
закрыть глаза и сделаться землей.
Тому, кто видел, как сияют звезды,
тому, кто мог с растеньем говорить,
кто понял страшное соединенье мысли —
смерть не страшна, и не страшна земля.
Иди ко мне, моя большая сила!
Держи меня! Я вырос точно дуб,
я стал как бык, и кости как железо,
седой как лунь, я к подвигу готов.
Гляди в меня! Моя глава сияет,
все сухожилья рвутся из меня.
Сейчас залезу на большую гору,
скакну наверх, ногами оттолкнусь,
схвачусь за воздух страшными руками,
вздыму себя, потом опять скакну,
опять схвачусь — а тело выше, выше,
и я лечу, как пташечка лечу!
Я понимаю атмосферу!
Все брюхо воздухом надуется как шар.
Давленье рук пространству не уступит.
Усилье воли воздух победит.
Ничтожный зверь, червяк в паршивой шкуре,
лесной босяк в дурацком колпаке —
я — царь земли! Я — гладиатор духа!
Я — Гарпагон, подъятый в небеса!
Я ухожу. Березы, до свиданья.
Я жил как бог и не видал страданья.
3. Собрание зверей
П р е д с е д а т е л ь
Сегодня годовщина смерти Безумного.
Почтим его память.
В о л к и (поют)
Страшен, дети, этот год.
Дом зверей ломает свод.
Балки старые трещат.
Птицы круглые пищат.
Вырван бурей, стонет дуб.
Волк стоит, ударен в пуп.
Две реки, покинув лог,
затопили сто берлог.
Встаньте, звери, все зараз,
ударяйте, звери, в таз.
Вместе с бурей, словно кит,
тень Безумного летит.
Вся в крови его глава.
На груди его трава.
Лапы вывернуты вбок.
Из очей идет дымок.
Гряньте, звери, на трубе:
— Кто ты, страшный? Что тебе?
— Я — Строитель. Я — Топор.
Победитель ваших нор.
П р е д с е д а т е л ь
Я помню ночь, которую поэты
изобразили в этой песне.
Из дальней тундры вылетела буря,
рвала верхи дубов, вывертывала пни
и ставила деревья вверх ногами.
Лес обезумел. Затрещали своды,
летели балки на голову нам.
Шар молнии, огромный как кастрюля,
скатился вниз, сквозь листья пролетел,
и дерево как свечка загорелось.
Оно кричало страшно, словно зверь,
махало ветками, о помощи молило.
А мы внизу стояли перед ним
и двинуть пальцами от страха не умели.
Я побежал. И вот передо мною
возвысился невиданный утес.
Его вершина, гладкая как череп,
едва дымилась в чудной красоте.
Опять скатилась молния. Я замер.
Вверху, на самой высоте
металась чуть заметная фигурка,
хватая воздух пальцами руки.
Я заревел. Фигурка подскочила,
ужасный вопль пронзил меня насквозь,
на воздухе мелькнули морда, руки, ноги.
И больше ничего не помню.
Наутро буря миновала,
лесных развалин догорал костер.
Очнулся я. Утес еще дымился,
и труп Безумного на камушках лежал.
В о л к - с т у д е н т
Мы все скорбим, почтенный председатель,
по поводу безвременной кончины
Безумного. Но я уполномочен
просить тебя ответить на вопрос,
предложенный коллегией студентов.
П р е д с е д а т е л ь
Говори.
В о л к - с т у д е н т
Благодарю. Вопрос мой будет краток.
Мы знаем все, что старый лес погиб,
и нет таких томительных загадок,
которым мы довериться могли б.
Мы строим новый лес. Такой, каких на свете
еще никто не видел. Ничего!
Мы строим все — мужчины, жены, дети,
и я клянусь — мы выстроим его.
Мы на глазах вселенную меняем.
Еще совсем убогие вчера —
перед тобой мы ныне заседаем
как инженеры, судьи, доктора.
Горит как смерч великая наука.
Волк ест пирог и пишет интеграл.
Волк гвозди бьет, и мир дрожит от стука,
и уж закончен техники квартал.
Итак, скажи, почтенный председатель,
в наш трезвый мир зачем бросаешь ты —
как ренегат, отступник и предатель —
Безумного нелепые мечты?
Подумай сам — возможно ли растенье
в животное мечтою обратить,
возможно ль полететь земли произведенью
и тем себе бессмертие купить?
Мечты Безумного безумны от начала.
Он отдал жизнь за них. Но что нам до него?
Нам песня нового столетья прозвучала,
мы строим мир, а ты — бежишь его!
В о л к и - и н ж е н е р ы
Мы, особенным образом складывая перекладины,
составляем мостик на другой берег звериного счастья.
Мы делаем электрических мужиков,
которые будут печь пироги.
Лошади внутреннего сгорания
нас повезут через мостик страдания.
И ямщик в стеклянной шапке
тихо песенку споет:
— Гайда, тройка,
энергию утрой-ка!
Таков полет строителей земли,
дабы потомки царствовать могли.
В о л к и - д о к т о р а
Мы — врачи и доктора —
толмачи зверей бедра.
В черепа волков мы вставляем стеклянные трубочки,
мы наблюдаем занятия мозга,
нам не мешает больного прическа.
В о л к и - м у з ы к а н т ы
Мы скрипим на скрипках тела,
как наука нам велела.
Мы смычком своих носов
пилим новых дней засов.
П р е д с е д а т е л ь
Медленно, медленно, медленно
движется чудное время.
Точно клубки ниток мы катимся вдаль,
оставляя за собой нитку наших дел.
Чудесное полотно выткали наши руки,
миллионы миль прошагали ноги.
Лес, полный горя, голода и бед,
стоит вдали как огненный сосед.
Глядите, звери, в этот лес —
медведь в лесу кобылу ест,
а мы едим большой пирог,
забыв дыру своих берлог.
Глядите, звери, в этот дол
едомый зверем, плачет вол,
а мы, построив свой квартал,
волшебный пишем интеграл.
Глядите, звери, в этот мир —
там зверь ютится, наг и сир,
а мы, подняв науки меч,
идем от мира зло отсечь.
Медленно, медленно, медленно
движется чудное время...
Я закрываю глаза и вижу стеклянное здание леса.
Стройные волки, одетые в легкие платья,
преданы долгой научной беседе.
Вот отделился один,
поднимает прозрачные лапы,
плавно взлетает на воздух,
ложится на спину,
ветер его на восток как плывущего гонит.
Волки внизу говорят:
— Удалился философ,
чтоб Лопухам преподать
геометрию неба.
Что это — странные виденья,
безумный вымысел души
или ума произведенье —
студент ученый, разреши!
Мечты Безумного нелепы,
но видит каждый, кто не слеп, —
любой из нас, пекущий хлебы,
для мира старого нелеп.
Века идут, года уходят,
но все живущее — не сон:
оно живет и превосходит
вчерашней истины закон.
Спи, Безумный, в своей великой могиле!
Пусть отдыхает твоя обезумевшая от мыслей голова!
Ты сам не знаешь, кто вырвал тебя из берлоги,
кто гнал тебя на одиночество, на страдание.
Ничего не видя впереди, ни на что не надеясь
ты прошел по земле, как великий полководец мысли.
Ты — первый взрыв цепей!
Ты — река, породившая нас!
Мы — стоящие на границе веков,
рабочие молота нашей головы,
мы запечатали кладбище старого леса
твоим исковерканным трупом.
Лежи смирно в своей могиле,
Великий Летатель Книзу Головой.
Мы, волки, несем твое вечное дело
туда — на звезды — вперед!
1931
