Палата номер семь
Сергей Белов
Если судить не по количеству, а по качеству — и переводов, и самих оригиналов, — то выходит, что в последние полтора-два десятилетия самым серьезным и заслуживающим доверия посредником между зарубежной прозой и отечественными читателями был «Новый мир». Воннегут и Уоррен, Уайлдер и Фолкнер, Сэлинджер и Стайрон — это только американские писатели. А если сюда добавить публикации Камю, Мориака, Голдинга, Белля, если принять во внимание отсутствие вещей случайных и проходных, то картина получится весьма впечатляющая. Несмотря на возможности спокойного существования, связанные с публикацией писателей «проверенных», которые пишут не бог как, но зато редактора не подведут под монастырь, несмотря на обилие напористых переводчиков, «Новый мир» задолго до «коллективного прозрения» проявлял стойкость и принципиальность — по крайней мере, в отношении зарубежной прозы: публиковал значительные произведения талантливых писателей, привлекая хороших переводчиков. Не случайно, кстати, и то, что В. Голышев, на первый взгляд, лучший сейчас переводчик с английского, — постоянный автор «Нового мира».
Сейчас наша издательская ситуация заметно изменилась. Журналы, получив право на инициативу без последующих оргвыводов (пока, во всяком случае), принялись энергично наверстывать упущенное. Ну а «Новый мир», публикуя прекрасные вещи отечественных авторов, не потерял желание отыскивать новые (или в свое время не замеченные) имена в литературе зарубежной. Года полтора назад в литературно-издательских кулуарах пронесся слух — будут издавать «Над кукушкиным гнездом» Кизи. Тогда еще казалось, что это только слух, ибо этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Роман Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом» был опубликован в далеком 1962 году и шел до нас ровно четверть века. О нем не раз заговаривали на различных редсоветах в журналах и издательствах, но роман настораживал и пугал. И местом действия — хоть и американская, а психбольница, мы же со времен «Палаты № 6» к этой теме практически не возвращались, полагая ее исчерпанной. И главным героем — Рэндл Макмерфи, картежник, игрок, охотник до женщин и выпивки, забияка и балагур, находился в сложных отношениях с законом — пусть американским, а стало быть, плохим. И наконец, конфликта — трагическое столкновение личности с безжалостной Системой — тоже казалось подозрительным. Мы, правда, всегда стояли за личность, когда она воевала за свои права там, в далекой Америке, но не дай бог у нашего читателя начнут возникать ассоциации...
Этих пагубных ассоциаций всегда боялись как огня люди, отвечавшие у нас за процветание искусства. Они, кстати, сами проявляли в этом смысле поразительную чуткость восприятия, не останавливались перед внешним, событийным слоем, шли дальше, прикидывали, что бы это могло значить в высшем смысле, что за метафора и какая аллегория таится за той или иной будничной историей, и, в общем-то, были неплохими читателями и зрителями, если бы только не право решать, пускать ли книгу, фильм, спектакль дальше или бить в набат: караул, потрясают основы.
Впрочем, в отношении Кизи срабатывала наша обычная непоследовательность: Кизи напрочь отвергали, даже не читая (а что тут читать, когда фильм по этому роману сделал явно подозрительный Форман!), а вот Воннегута и Хеллера хоть со скрипом, с купюрами, но издавали. При том, что писатели эти размышляли о весьма сходных вещах.
Через романы Воннегута, например, красной нитью проходит тема тотальной роботизации человеческого общества — там, где прежде были люди, личности, теперь писателю видятся машины, действующие в соответствии строго разработанной для них программой. Герою-повествователю романа Кизи Вождю Бромдену (он сын вождя вымирающего индейского племени и белой женины) мир за стенами психбольницы, где он уже много лет числится в безнадежных «хрониках», представляется вотчиной могущественного Комбината, жестко контролирующего деятельность всех людей. В психбольнице же Бромден видит фабрику по ремонту забарахливших человекоавтоматов. Недаром в сумочке старшей сестры отделения мисс Гнусен ему чудятся какие-то провода, шестеренки — запчасти для починки пациентов. Обычный рентген мнится Бромдену проверкой того, как работает встроенная в людей аппаратура. По ночам ему мерещится машинный зал, где какие-то роботы-монстры потрошат бедняг-больных, а из них сыплются ржавчина, зола, битое стекло. Капсулы с лекарством представляются герою электронными микроустройствами, через которые и осуществляется контроль и управление пациентами.
Бромден убежден, что мисс Гнусен обладает властью над временем. Она может растянуть пятнадцать минут до трех часов и превратить три часа в жалкое мгновение. По ее распоряжению действует таинственная «туманная машина», время от времени окутывающая палаты непроницаемой завесой, под прикрытием которой персонал творит свои злые дела.
Картина ясная, скажет психиатр. Бромден явно помешан. Кизи, впрочем, не собирается это оспаривать. Он просто хочет напомнить, что дети и безумцы порой говорят правду, которую почему-то не видят нормальные члены общества.
Эта больница — последнее слово прогресса в медицине. Вежливое обращение, приятные интерьеры, бассейн, телевизор, по воскресеньям выходы в город, в кино — есть что показать делегациям и экскурсиям, постоянно посещающим этот психиатрический рай. «Да я ни за какие деньги отсюда не уйду», — посмеивается новичок Макмерфи, переведенный сюда из колонии, где отбывал срок за очередное нарушение общественного порядка. Шутка, которой суждено стать мрачной реальностью.
Поначалу, правда, в романе больше комического, чем трагического. Макмерфи весело пикируется с врачами и санитарами, со смаком нарушает правила распорядка, которые, как и все правила и ограничения, кажутся ему дурацкими и не про него писанными. Впрочем, многое из того, что он видит в больнице, не просто глупость — за этими правилами кроется одна цель: подавление в человеке человеческого.
Методы прямого принуждения в больнице не в почете. Здесь действует самоуправление, существует совет пациентов. Степень нормальности пациента определяется его готовностью «сотрудничать». Например, активно выступать на собраниях, в присутствии старшей сестры и врача-психиатра разбирать по косточкам очередную жертву из их числа, копаясь в подробностях интимной жизни несчастного. Якобы для установления корня заболевания. Есть и журнал, куда каждый пациент может заносить свои наблюдения за другими больными, отмечать странности в их поведении. Это и «помощь товарищу», и знак того, что сам ты на пути к выздоровлению.
Кен Кизи работал в психбольнице санитаром, и при всей необычности, даже экзотичности фактуры романа у него хорошо узнаваемая основа. Нет, автор не собирается во всем винить психиатрию. Вторая половина XX века принесла удивительные открытия в области медицины, но не раз в мировую печать проникали сведения о зловещих «чисто научных» экспериментах, о применении медицины и фармакологии в манипулировании людьми (вплоть до полного изменения личностной структуры).
Главное, что поражает Макмерфи в его новых товарищах, — то, что они в большинстве своем находятся в лечебнице по своей доброй воле. Они сами отказались от свободы, выбрав деспотию. Деспотия, конечно, не дает личности разгуляться, но зато уж «и в обиду не даст» — тем, кто слушается, обеспечит некое подобие безбедного существования, оградит от неуверенности перед завтрашним днем, потому как завтра будет такое же, как сегодня и вчера. Пациенты не строят никаких иллюзий насчет методов мисс Гнусен, «ангела милосердия», действующего «исключительно ради нашего блага», как иронизирует председатель совета пациентов Хардинг. Они совершенно беззащитны перед ней, снова и снова напоминающей им об их ущербности и о том, что лишь она вправе определять, кто в своем уме, а кто душевно болен. Все вопросы в отделении решаются демократично — общим голосованием, но больные голосуют так, чтобы мисс Гнусен осталась довольна.
Ситуация знакомая. У несвободы много традиций. Всегда есть привилегии, которые обидно потерять. Ну а те, в чьих руках власть, умело пользуются системой «негативных благ»: чтобы держать людей в послушании, не обязательно даже бросать им подачки, можно пригрозить, отобрать то, что имеется, — и милостиво не отнимать.
Для Макмерфи такая жизнь хуже, чем смерть. Он добьется того, чтобы был поставлен на голосование вопрос, смотреть или не смотреть по телевизору бейсбольный матч. Пациенты впервые проголосуют не так, как хотела бы мисс Гнусен. Проголосуют единогласно — и проиграют. Выяснится, что для изменения распорядка нужно большинство голосов, а оно практически невозможно, потому что из сорока пациентов отделения ровно половина — «хроники», «овощи», полностью отключившиеся от реальности. Мисс Гнусен просто выключит телевизор, люди, вдруг почувствовавшие вкус свободы, будут упрямо сидеть перед погасшим экраном, а старшая сестра, впервые потеряв над собой контроль, будет кричать на них во весь голос. Тирании, прикидывавшейся демократией, придется предстать в своем натуральным виде. Голосование, как выяснится, это не способ решить проблему в интересах большинства, а проверка на лояльность. Голосуй или не голосуй, в мире ничего не изменится, зато ты во всеуслышание заявишь, кто ты есть на самом деле...
Наблюдая жизнь Америки конца 50-60-х годов, хорошо помнящей годы «охоты за ведьмами» и заседания комитета по расследованию антиамериканской деятельности, Кен Кизи затронул проблемы, с которыми снова и снова сталкиваются в XX веке не одни американцы. Доброжелательная деспотия, воплощением которой стало заведение мисс Гнусен, в каком-то смысле поопаснее открытой агрессии. Когда тебя загоняют в угол, остается один выход — защищаться. В тебя стреляют — и ты берешься за оружие. Куда сложнее противостоять злу, которое лично против тебя ничего не имеет, более того, которое вообще высокого о тебе мнения и очень надеется на сотрудничество. Люди легко объединяются в час беды, перед лицом насилия. Так было в 40-е годы, когда был сокрушен нацизм. Но, выдерживая испытания бедой, лишениями, люди не всегда выдерживают испытание благополучием.
Есть разные способы существования в мире, где распоряжаются старшие сестры и братья с их строгой любовью и правом определять нормальность или ненормальность всех остальных. Можно, конечно, делать, что тебе велят, и оттого вечно ощущать свою ущербность. «Все мы тут кролики разных возрастов и категорий и скачем — прыг-скок по стране Уолта Диснея. Только мы здесь не потому, что мы кролики — кроликами мы были повсюду — мы здесь потому, что не можем приспособиться к нашему кроличьему положению. Нам нужен хороший волчище вроде сестры, — чтобы знали свое место», — замечает Хардинг, типичный либеральный интеллигент, все понимающий, но ни на что, кроме иронической рефлексии не способный. Можно спастись от Комбината из-за того, что ты слишком прост — как это произошло с Питом Банчини, оставшимся на обочине «организованного общества». Можно вообще прервать с миром все контакты, «спрятаться в тумане», как это сделал Вождь Бромден. Он симулирует глухоту и немоту, боится всех и вся. «Я не сам начал прикидываться глухим, — говорит он. — Люди первые стали делать вид, будто я такой тупой, что ни услышать, ни увидеть, ни сказать ничего не могу». Он сочувствует товарищам по отделению, но помочь не может, ибо «как только человек пошел кого-либо выручать, он полностью раскрылся. Высовываться нельзя». Но именно так живет Макмерфи. Постоянно «высовывается». Идет наперекор Системе, отвечая на все ее козни смехом. Кстати, именно способность смеяться, заразительно, во весь голос, поразила Бромдена в Макмерфи с первого появления. Он хохочет от души, другие же хихикают в кулак украдкой — не дай бог заметят врачи или свои же — и отнесут это за счет «ненормальности»...
Конфликт между мисс Гнусен и Макмерфи связан в первую очередь с проблемой свободы. Мисс Гнусен убеждена, что свобода пагубна, чересчур самостоятельная личность опасна для всеобщего спокойствия. Для Макмерфи, напротив, все блага теряют смысл, если утрачена свобода. Ради нее он, не любящий проигрывать, идет заведомо на безнадежное пари. Он говорит, что поднимет тяжеленный пульт, которым можно разбить окно и проложить дорогу на волю. Он проигрывает, бросает на пол долговые расписки пациентов — выигрыш в карты и презрительно произносит: «Но я хотя бы попытался…». Макмерфи пытается устроить для больных карнавал — ему отказывают. Он организовывает баскетбольную команду, которая вызывает на поединок команду санитаров и хотя проигрывает (как тут выиграть, если один из игроков-пациентов делает пасы партнерам, которых видит лишь он!), но в борьбе! Он вывозит отделение на рыбалку — один из самых запоминающихся эпизодов романа. Там, в открытом море, эти постоянно испуганные существа распрямляются, ощущают себя настоящими людьми. Но курс терапии, предложенный Макмерфи, не сулит легкого исцеления и может оборачиваться трагическими последствиями. Свобода вообще вещь рискованная. Она открывает горизонты. Она может стать непосильной ношей, если нет опоры в себе и других. Легко и приятно рассуждать о свободе, сетовать на ее отсутствие в узком кругу, выносить суровые вердикты тем, кто оказался не на высоте ее требований. Хорошо стремиться к ее сияющим вершинам вслед за лидером, которому сам черт не брат, за таким, как Макмерфи. Но если его не окажется рядом, у всех ли хватит сил продолжать в одиночку? «Только теперь понимаю, какой опасности мы подвергли себя, позволив Макмерфи выманить нас из тумана», — замечает Бромден. Туман этот — завеса собственных страхов и неврозов, безволия, колдовские чары чужой воли. Лишившись этого прикрытия, двое — Чесвик и Билли Биббит — «ломаются». Не желая возвращения к прежнему, кроличьему существованию и не находя сил бороться за свою независимость, они совершают самоубийство,
Макмерфи суждено выдержать сражение не только с мисс Гнусен, но и с самим собой. Узнав, что его пребывание в лечебнице зависит целиком от воли руководства, он объявляет перемирие. Он начинает «проявлять благоразумие», печься о самом себе. Может быть, дело окончилось бы миром, если б не трагические обстоятельства — две смерти, Чесвика и Билли Биббита. Если война Макмерфи со старшей сестрой была лишь недоразумением, а призывы быть собой, обращенные к пациентам, — болтовней, тогда он прямой виновник гибели людей, в него поверивших. Тогда права была мисс Гнусен, говорившая, что он обыкновенный эгоист, любящий себя одного и использующий всех остальных в собственных целях. Тогда ее курс лечения правильный, а терапия Макмерфи вредоносна. Тогда и впрямь свобода — миф, фикция.
Тут-то роман Кизи начинает решительно расходиться с теми панегириками свободе личности, гимнами индивидуализму, что в избытке рождала и рождает литература США. Так, в романе Хеллера «Уловка-22» главный герой капитан Йоссариан, убедившись, что в этом мире побеждают всегда беспринципные бюрократы и деляги, приходит к выводу, что его первейшая задача перед человечеством — уцелеть любой ценой. Он готов заключить «сепаратный мир», считая, что повоевал достаточно и теперь пусть воюют другие.
Позиция эта — мир плох, в нем правят негодяи, и я, достойный человек, должен во что бы то ни стало сохранить себя и не давать себя никому эксплуатировать — не нова, и в американской прозе, и в повседневной жизни. В то время как некоторые вполне респектабельные члены общества перед лицом опасности начинают вести себя как гангстеры, мародеры или мелкие жулики, герой Кизи, бабник, бродяга, профессиональный игрок, претерпевает второе рождение. Проявляет самый настоящий героизм. Он излучает жизненную энергию, ту самую человечность, которая разгоняет туман, окутывающий обитателей отделения мисс Гнусен.
Впрочем, со злом легко сражаться только в сказках да детективах, ловко расправляясь с негодяями. В поединке, разыгрывается на последних страницах романа, не будет ни красоты, ни благородства. Будет в нем крайнее отчаяние, исступленная ярость. Когда, не выдержав нравственной пытки, устроенной ему мисс Гнусен, покончит с собой Билли Биббит, Макмерфи набросится на старшую сестру, пытаясь задушить это чудовище в человеческом обличье. Но медперсонал будет начеку. Макмерфи как «носитель агрессивных тенденций» будет подвергнут лоботомии, «мозговой кастрации», превращен в живого мертвеца, очередной «овощ», что в изобилии догнивают в лечебнице.
Роман Кизи, при всей его конкретности, изобилует многочисленными литературными и мифологическими аллюзиями. Путь Макмерфи вызвал у ряда литературоведов ассоциации с евангельской историей Христа. Впрочем, не в ассоциациях дело. Макмерфи жил свободно, смеялся над Системой и над ее покорными пленниками, учил свободе. И во имя этой свободы принял свой крест. И еще он обладал даром исцелять. Так исцелил он Вождя Бромдена.
История Бромдена — это движение от полного душевного паралича, безволия к возрождению подлинно человеческого. Общаясь с Макмерфи (который, кстати, сразу понял, что его глухота и немота притворство), он избавляется от шизофренических видений. Он обретает веру в себя и желание жить. Не тлеть, а жить свободно, наперекор Комбинату. Его душевный недуг отступает — как и фальшивые немота с глухотой. Конечно, он может потихоньку сбежать из больницы, но он изберет именно тот способ, который подсказал ему Макмерфи. Пульт-снаряд вдребезги разнесет окно, и гигант индеец уйдет через эту брешь на свободу. Но прежде чем расстаться с «кукушкиным гнездом», он совершит еще один поступок. Он задушит подушкой, по сути дела, убитого операцией Макмерфи. Он сделает это, чтобы не оставался его друг и исцелитель напоминанием, как расправляются с ослушниками, предостережением новым бунтарям. Макмерфи погибает, но и колдовские чары мисс Гнусен рассеиваются. Она теряет поистине магическую власть над пациентами, которые разбредаются — кто по другим отделениям, кто просто домой.
В литературе США последних десятилетий нет недостатка в вещах мрачных, проникнутых пессимизмом, посвященных насилию, психическим и эротическим эксцессам. Нет недостатка в трагедиях без трагизма: слишком холодно и мастеровито изображается в них мир распада, слишком легко все многообразие жизни подгоняется под общий знаменатель Всеобщего Абсурда.
Л-ра: Литературное обозрение. – 1988. – № 4. – С. 70-73.
Произведения
Критика
